Доля ангелов - А. Веста

— А теперь сюрприз для нашего дорогого гостя!

Свет погас, в узком синем луче вспыхнул и заискрился зеркальный шар, и сумасшедшая метель накрыла ложи и арену. Под куполом, едва держась за трапецию, летела стройная фигурка в прозрачном развивающемся платье из легкого газа.

Внизу громко ахнули, когда сорвавшись с неслышного ритма, гимнастка едва успела схватиться за трапецию одной рукой. Вытянувшись стрункой, резко изогнувшись и вильнув телом, она вцепилась в перекладину второй рукой, и номер продолжался. Она принялась раскачиваться все резче и рискованнее, и вдруг оторвалась и полетела навстречу другой трапеции. Миг — и они почти разминулись в мерцающем воздухе над манежем, но она успела схватиться за опору…

— Неси реквизит, нарком хочет фокусы, — прошипел Ральф.

На этом ночном пиру он был и распорядителем и виночерпием. Я ринулся в фургон за зеркальным ящиком и парой кроликов. Но когда я вновь попытался открыть дверь, то убедился, что заперт. Я выл от отчаяния и колотил в стены фургончика разбитыми кулаками. У меня был только один выход: сжечь фургон. Я разлил керосин из примуса, но спички отсырели и не зажигались. Подтянувшись, я выглянул в узкую зарешеченную форточку, но я не мог ни выломать железо, ни пролезть сквозь прутья. Сыто урча, отъехал „ЗиС“ министра, и мое сознание покинуло тело, оно отделилось и облетело пустой цирк. Арена была пуста. Сквозняк шевелил серпантин и обертки конфет. Я видел закуток Насти с увядшими букетами и письмами поклонников, там было тихо и светло от полнолуния.

Мое тело в беспамятстве валялось между взбесившихся вещей, а дух был на свободе. Теперь мне было нужно тело, крепкое тело, полное ярости. И я искал его. Цирковые звери, как одержимые, метались по клеткам, ломали клыки о прутья, но не могли сломать засовы. Гулким воем им отвечали бродячие псы. Эта стая обитала за зверинцем, привлеченная запахом мяса и обилием мышей. Вожаком был крупный пес, помесь лайки и овчарки. Я, как оборотень, рассыпался по собачьим телам. Я стал стаей бездомных псов со слезящимися глазами и голодной слюной под языками. Своей взбешенной волей я сумел потеснить темное сознание зверей и слиться с ним. Парк преобразился в вещий лес, полный будоражащих запахов и тайных убежищ. Здесь правили голод и страсть. Лес был союзником и другом, он покровительствовал нам. Громады домов казались утесами. В пещерах светились костры. Двуногий зверь, обитающий в каменных норах, был самым опасным врагом. Большая бледная Луна, предводительница ночной охоты, вела нас за собой. Мы тенями скользнули по мосту, и если бы кто-нибудь попался на нашем пути, он был бы разорван заживо. Вместо реки под берегом колыхалась темная бездна. Ночная вода бездонна и открывает миры преисподние…

Вожак вел распаленную стаю к желтому особняку на Садовом кольце. Псы помельче проскользнули под решеткой. Из темноты ударили выстрелы. Охранники заметили собак и открыли огонь. Испуг животных оказался сильнее моей ярости; стая с визгом ретировалась и теперь неслась обратно к шапито. Возле цирка я вновь собрал их воедино.

По мосту быстрой подпрыгивающей походкой шел Ральф. Он пешком возвращался в цирк, проводив Анастасию до желтого особняка.

Стая нагнала его уже под мостом. Оскаленные клыки впились в его руки и живот. Ральф успел выдернуть из-за голенища короткое лезвие. В те годы все носили с собой ножи. Он вогнал нож в широкую грудь вожака, но не смог достать до сердца. Наседая сверху, пес опрокинул его. Из судорожно разжавшейся руки Ральфа выпал нож. Я не мог остановить зверей, их дымящиеся пасти рвали уже мертвое тело, внезапно псы с визгом отбежали, поджав хвосты. На окровавленной траве лежал перстень с рубином. Я заставил вожака взять перстень зубами и зарыть у корней старой липы.

Утром хмурый Шулята отпер мой фургон и проводил меня к следователю для дачи свидетельских показаний. По версии следствия, Ральф был растерзан стаей бродячих псов, и ни у кого не возникло и малейшего подозрения, что это сделал я. У меня было железное алиби.

Через несколько дней я раскопал у корней липы свой окровавленный трофей. Запершись на щеколду, я долго смотрел в перстень, потом надел на левую руку и ясно увидел то, что боялся увидеть.

Вольф не дошел до Тибета. В ту ночь Ральф кружил около вагончика, выбирая время, чтобы войти и забрать перстень, полагая, что Кинг расстрелян. Он видел, как среди ночи Вольф вернулся. Вольтижер наверняка слышал наш разговор, он выследил путь Кинга от вагончика до Исети. Выстрелами в спину он убил Данцона. Вольфа не брали пули. На берегу, вблизи лодочной пристани Ральф догнал его и после короткой борьбы задушил, потом обыскал труп, вынул перстень из ладанки, а тела бросил в затон…»

Глава 8

Львиный хлеб

Голова, как спелый плод,

Отлетит от веток жизни.

Н. Рубцов

Сквозь зажмуренные веки пробивался ясный утренний свет, но для меня это было горькое утро.

— Встает заря во мгле холодной… Просыпайся, историк! — легкая рука коснулась моего затылка.

Этими стихами меня когда-то будила мама. Откуда Маша узнала об этом? Или это обряд всех берегинь — будить словами молитвы или хорошими стихами.

Маша была одета для улицы. Уголки губ дрожали в нервной усмешке:

— Все в порядке, куртка высохла… Вот, что, господин историк, пока вы сладко посапывали над стопкой исторических свидетельств, я по душам поговорила с вашим соседом, Алексеем Тишайшим. Так вот, пить он больше не будет. Он только что вернулся с вокзала, купил билеты до Салехарда.

— До Салехарда? Почему до Салехарда? Там же тундра, снег?

— Там отбывает срок его любимая. Ты же знаешь — любовь с первого взгляда неизлечима. Однажды на заседании суда Алексей Михайлович узнал в подсудимой свою первую любовь. Вопреки вспыхнувшему чувству, он настоял на суровом приговоре. Завтра он уедет к ней и будет рядом до ее освобождения, вот такая история.

— Да ты просто волшебница, Маша!

— Только учусь. И еще… Давай навсегда забудем вчерашнее приключение, — она опять была холодна и иронична.

— Какое именно? — пробормотал я, холодея от ее насмешки.

— Да все сразу. И еще, тебе бы следовало сменить квартиру. Если в тебя вцепились «Лисицы Чингисхана», они не собьются со следа.

Она символически чмокнула меня, оставив на щеке каплю жгучего меда, и исчезла в дверях. Через минуту до меня наконец-то дошло, что у меня нет ни ее телефона, ни адреса, я даже не знаю ее фамилии и номер ее ни разу не отпечатался на дисплее мобильника. Я ринулся за ней. За мной, бестолково лая, выбежал Флинт.

С востока вползало подозрительно румяное солнце. Я озирался, пугая рыскающим взглядом редких прохожих. Флинт крутился у подъезда, пытаясь взять след, но, похоже, Машу унесла летающая колесница.

Когда-то средневековые алхимики искали формулу, поворачивающую время, и открывали законы магии. Законы духовного мира похожи на кристаллы, и стоит их правильно повернуть, как мир преображается. Дальнее становится близким, а течение времени поворачивается вспять. Эти законы обещали мне новую встречу с Машей, если я смогу приблизиться к перстню. Интуиция подсказывала мне, что Маша и алый камень связаны тайными узами. И будь рубиновый перстень найден, я попросил бы у него только одного: вернуть мне дружбу этой девушки.

Я пересчитал скудные наличные моего доморощенного следствия. В нем появился новый персонаж: Отто Юльевич Шмидт На Льдине. Почти без всякой надежды я попытался разыскать обладателя редкого имени и после долгих поисков нашел ныне здравствующего Оюшминальда Ивановича Бровкина. Свидетель тех давних событий пребывал на пенсионном содержании по линии таинственных структур, некогда наводивших ужас на половину земного шара.

Поводом к встрече вполне могло послужить упоминание отрока Отто Юльевича Шмидта На Льдине в мемуарной литературе.

Ранним утром, седым от первого инея я вывел из гаража мотоцикл. Мой «Кочевник» уже с полмесяца пылился в гараже. Его выгнутый руль, глубоко вдавленное кожаное седло и железные доспехи напоминали мне степного воина в рогатом шлеме, прильнувшего к коню. Железный зверь знал обо мне больше, чем я сам. Он помнил бедра всех моих подружек и мои одинокие побеги от самого себя. Он яростно пожирал пространство Земли, был неприхотлив и верен. «Счастье мужчины — широкая степь», — говорят монголы, и я был счастлив слышать свист ветра в ушах и рассекать пространство надвое, как меч судьбы.

Через полчаса я вырулил на окружную, а еще через час затормозил напротив загородного особняка из розового армянского туфа, с вазонами отцветших петуний под окнами. Такие терема принято снимать в дамских сериалах из жизни олигархов как вящее доказательство обаяния и вкуса новой буржуазии.