Опасное наследство - Элисон Уэйр

С Гарри дела обстоят сложнее. Трудно быть вместе, зная, что мы муж и жена, но не имея при этом возможности любить друг друга. Да, мы целуемся и обнимаемся, но лишь мимолетно, с оглядкой, потому что нас никогда не оставляют вдвоем — где-нибудь неподалеку всегда находится слуга. А по ночам дверь моей спальни запирают. Милорд граф не хочет рисковать второй раз — опасается, что его воля не будет исполнена. Было бы легче, если бы я понимала, почему нас с Гарри так упорно разделяют, но пока для меня это остается тайной за семью печатями. Иногда я все-таки набираюсь смелости и задаю этот вопрос, но всякий раз мне неизменно отвечают — с сочувствием в голосе, — что я слишком молода, чтобы это понять.

Однако Гарри в последнее время чем-то заслужил некоторое доверие со стороны отца. Когда я, отчасти в шутку, говорю, чтобы он попытался украсть ключ и пробрался ко мне ночью, он отказывается, заявляя, что это невозможно, поскольку может вызвать недовольство Нортумберленда.

— Нортумберленда? — изумленно переспрашиваю я. — Но какое отношение он имеет к нашему браку?

У Гарри несчастный вид. В саду нет никого, кто мог бы нас подслушать, только садовник, который срезает отцветшие бутоны и складывает их в каменную вазу, но Гарри все равно просит меня говорить потише.

— Наш брак устроил Нортумберленд. Как и брак твоей сестры с его сыном, — бормочет он. — Может быть, он полагает, что союз с людьми, в чьих жилах течет королевская кровь, сделает его более влиятельным.

Ага, вроде бы ясно. Однако кое-что все же вызывает у меня недоумение.

— Но в этом случае, — говорю я, — было бы логичнее немедленно консумировать наш брак.

Гарри восхищенно смотрит на меня:

— И в самом деле! Это неразрывными узами привязало бы к нему наши семьи. Господи боже, я только сейчас понял! Наверное, Нортумберленд и наши родители опасаются сделать тот последний шаг, который свяжет их навсегда!

— В этом есть смысл, — соглашаюсь я. На память сразу приходит разговор матери и отца, который я подслушала дома.

Гарри недоуменно трясет головой:

— Пусть так. Но почему они этого опасаются? Зачем тогда вообще было все затевать и соглашаться нас обвенчать?

— Понятия не имею, — отвечаю я. — Может, спросишь у отца?

— Он мне все равно не скажет, — печально вздыхает Гарри.

Однако тем же вечером за ужином он все-таки набирается храбрости и задает отцу этот вопрос.

— Сэр, — осторожно спрашивает он, — почему вы и милорд Нортумберленд не хотите, чтобы наши семьи были прочно связаны узами брака?

Граф поначалу, кажется, пребывает в замешательстве, но тут же берет себя в руки, кладет нож на тарелку и спокойно интересуется:

— А кто сказал тебе, что мы этого не хотим?

— Мы с Катериной пришли к этому выводу сами, сэр, — говорит Гарри. — Мы знаем, что эти браки устроил Нортумберленд и что каким-то образом — вы не хотите раскрывать нам эту тайну — они ему выгодны. Но, похоже, наряду с выгодами существуют и какие-то явные минусы.

На мгновение воцаряется молчание, а потом граф разражается громким смехом.

— Гарри, да ты у нас прирожденный государственный деятель! И очень неплохо разбираешься в политике. Но ты можешь не сомневаться: мы с миледи никогда не связали бы тебя узами невыгодного брака. В жилах твоей жены, леди Катерины, кузины его величества, течет королевская кровь, и она одна из возможных претендентов на корону. Кто мог бы составить тебе лучшую пару? Вот что, дружок, обуздай-ка ты пока свои страсти и позволь более мудрым головам решать за тебя. Поверь, ты недолго будешь разлучен со своей женой. Прояви терпение — вот тебе мой совет. — И на этом граф меняет тему разговора и начинает рассуждать об охоте.

Стало быть, вопрос закрыт. Интересно, неужели только я одна заметила, насколько холодным оставался взгляд моего свекра, когда он рассмеялся?

Нам с Гарри скучно. Мы наигрались в шахматы в саду, прочитали друг другу свои любимые стихотворения, наведались на кухню за марципанами и засахаренными фруктами, поиграли в прятки в большом зале — и все это в присутствии бдительного слуги, неизменно маячившего на безопасном расстоянии.

Мы постепенно узнаем друг друга. Лицо Гарри, такое бесконечно дорогое для меня, стало мне таким же знакомым, как и мое собственное. Я отгоняю мысль, что таким же знакомым может стать и его тело, ведь во всех других отношениях мы становимся ближе — душой и сердцем: нас объединяет общее представление о царящей в мире несправедливости, о Нортумберленде, о наших родителях. И это связало нас так прочно, как я и представить себе не могла.

Я нахожу в Гарри не только любящего мужа, но и образованного и воспитанного человека. У него были хорошие учителя, что и неудивительно, поскольку его мать (она вот уже два года как умерла, однако сын продолжает оплакивать ее и по сей день) была женщиной весьма ученой. После того как Гарри получил на дому основы образования, граф отправил сына в Кембриджский университет. Однако Гарри не стал книгочеем, чуждым всего мирского: он любит веселые игры, его страсть — скачки, он собирает рукописи и книги по геральдике.

При малейшей возможности муж прикасается ко мне, целует и ласкает, но делает это осторожно, так чтобы не слишком распаляться, и я знаю, как трудно ему сдерживаться. Поначалу я спрашивала себя, люблю ли я Гарри так, как подобает жене. Теперь мне больше уже не нужно задавать себе этот вопрос. Это мой долг, который я вдобавок исполняю с великой радостью и наслаждением. Я стала другим человеком, узнав Гарри. Я чувствую, что раскрываюсь, расцветаю, как бутон, и он тоже узнает меня понемногу — мой характер, мои надежды и страхи, саму мою душу, и я понимаю, что для него эти знания обо мне — настоящая драгоценность. Точно так же, как и для меня самой. Мне его всегда мало.

И вот мы в этот жаркий июньский день, набегавшись, не знаем, чем заполнить пустые часы. Особенно тяжело сознавать, что мы могли бы провести их в постели, если бы только нам это позволили. Мы бродим по огромному особняку и попадаем в старое крыло — единственную часть дома, которую обошел вниманием мой прадед Генрих VII. Здесь комнаты меньше, есть каменные камины и сводчатые окна, заляпанные грязью. В затхлом воздухе пляшут пылинки, пахнет сыростью и еще какой-то гадостью, — может быть, дохлая мышь гниет за стенной панелью. Наморщив нос, я вхожу в следующую комнату и останавливаюсь перед портретом старушки в облачении монахини; на ней высокий уимпл[24] с жестким воротником под самый подбородок. Вид у женщины строгий и устрашающий. Над ее плечом начертан год: 1490-й от Рождества Христова.

— А я ее знаю, — говорю я. — Видела это лицо прежде. Знаешь, кто эта леди? Маргарита Бофорт, мать Генриха Седьмого и моя прапрабабушка.

— Ничего подобного! — восклицает Гарри. — Это старая герцогиня Йоркская, Сесилия Невилл. Она была матерью Эдуарда Четвертого и Ричарда Третьего, и она моя прапрабабушка! Герцогиня жила здесь в прошлом веке — дом при ней походил на монастырь, потому что она отличалась религиозностью, хотя и не всегда!

— Я слышала, что она была очень почтенная дама, — вставляю я.

— Ну, это вопрос спорный. Ходили слухи, что она изменяла мужу с лучником, от которого и родила Эдуарда Четвертого.

— Не могу себе представить, чтобы эта леди вообще изменила мужу, — ты только посмотри на ее лицо! — хихикаю я.

Гарри смеется.

— Лично я вообще не могу себе представить, что у нее был муж, — замечает он. — Но чего только в жизни не случается!

— Ты думаешь, люди говорят правду? — спрашиваю я, глядя на портрет и тщетно пытаясь представить себе герцогиню Сесилию в юности.

— Кто может знать наверняка? Но учитель рассказывал мне, что два ее сына — а один из них, между прочим, был не кто иной, как Ричард Третий, — предъявляли ей это обвинение.

— Ну, тогда это точно неправда, — отвечаю я. — Ричард Третий был известный обманщик и убийца. Как он мог говорить такое о собственной матери?

— В особенности если это была заведомая клевета.

— Наверняка он сам же все это и выдумал.

— Нет, Ричард Третий тут как раз ни при чем, — возражает Гарри. — Поскольку первым, за много лет до Ричарда, заговорил об этом его старший брат, герцог Кларенс, когда захотел оспорить права Эдуарда на престол, чтобы самому претендовать на корону. Кларенс, конечно, по всем меркам тоже был злодеем. Его казнили, утопив в бочке с мальвазией.

Я много раз слышала эту старую историю и сейчас лишь смеюсь:

— Похоже, они там все были злодеями.

Мы идем дальше по анфиладе комнат, в большинстве из них много пыли и совсем нет мебели. Очевидно, даже слуги заходят сюда редко. Несколько старых полотен, все еще висящих на стенах, потрескались, краска на них вспучилась. Одна из картин особенно поражает меня. Она выполнена с большим искусством — поясной портрет молодой девушки, очень хорошенькой, с милым круглым личиком, безмятежными темными, широко поставленными глазами и густыми, кудрявыми каштановыми волосами, небрежно перевязанными лентой. На незнакомке синее платье с золотым узором и вышитым воротником и великолепная подвеска в форме золотой капли. Ее красота и изящество невольно притягивают взгляд, а краски на картине кажутся такими свежими, словно она была написана вчера.