Ловкач и Хиппоза - Белошников Сергей Владимирович

– А как это создание называется? – спросила я. – "Лорен-Дитрих"?

Видно, издевка прозвучала слишком явно, потому что Хиппоза ответила слегка обиженным тоном:

– Что ж ты меня, совсем за дуру держишь? Это тебе не "Антилопа-Гну". Это настоящий "воксхолл" сорок шестого года, в отличном состоянии. Да таких тачек сейчас вообще, во всем мире, всего-то с десяток насчитать можно!

– А у Пуппи-Хруппи она откуда? – заинтересовалась я.

– А ему ее подарил какой-то английский миллионер, когда Пуппи-Хруппи у него в имении под Ипсвичем гостил. Миллионер знатный, баронет, но псих, конечно. Хороший его знакомый. Он на пуппи-хруппином психоделическом творчестве вконец тронулся, торчит от него, ну, просто как лом в пирожном. Но я думаю, что на самом деле он просто-напросто голубой и в Пуппи-Хруппи втюрился. А Пуппи-Хруппи на это наплевать с высокой вышки. Он тачку прямо там, в Англии, перекрасил, потом с помощью психа-миллионера сюда переправил, заплатил пошлины и подарил мне. Сам-то он водить ни фига не умеет.

– А ты?

– А я, как видишь, научилась. Теперь по доверенности вожу.

– А права?

– Купила, – кратко ответила Хиппоза, открывая мне еще одну сторону своего непредсказуемого характера.

Она переключила скорость, и мы покатили к выезду со двора. Хиппоза очень лихо обращалась с рулем. А когда мы, наконец, выскочили на Ленинский проспект, то Хиппоза подбавила газку и дивный подарок Пуппи-Хруппи на удивление резво и мягко помчался, легко обгоняя современные тачки, которые по возрасту годились ему во внучата.

До Внуково мы доехали меньше, чем за час, сделав по пути единственную остановку: в одной из касс Аэрофлота я без особых проблем купила билет на коммерческий рейс до Сочи. Предъявила я паспорт Хиппозы. Не без внутренней дрожи, конечно. Но толстая тетка за стеклом кассы окинула меня коротким безразличным взглядом и тут же все оформила.

Так что первый блин не вышел комом.

* * *

Мы с Хиппозой нежно распрощались у здания аэропорта, прямо в машине. Как она ни настаивала, я категорически не разрешила меня провожать до посадки в самолет. Две почти одинаковые девчушки непременно бы бросились в глаза тем, кто мог меня там сторожить. Ни к чему было рисковать.

Хиппоза напоследок вывалила на меня кучу всяких полезных советов и завела двигатель.

Я дождалась, пока Хиппоза на своей удивительной машине скроется из виду и, решительно вздохнув, направилась к дверям. Регистрация шла уже минут двадцать, и я решила не тянуть до последнего: мне надо было замешаться в очереди улетающих пассажиров и по возможности не светиться.

Продравшись сквозь потную толпу, я отыскала на светящемся табло своей рейс, номер стойки регистрации и пошла по залу, напоминающему развороченный муравейник во время лесного пожара. Гомонящая круговерть людей дико меня раздражала: нервы у меня были на пределе, вот я и вертела головой, словно летчик-истребитель, пытаясь увидеть своих преследователей, прежде чем они меня засекут.

И я их все-таки увидела. Первой.

Я шмыгнула за угол коммерческой палатки и, сдерживая дыхание, всмотрелась. Да, это были они. Вернее, он.

Светловолосый Владимир Николаич, экс-гэбешник, а ныне преуспевающий мафиози. Он стоял чуть поодаль, у стойки, за которой регистрировался рейс на Сочи, и внимательно (хотя и незаметно), приглядывался к пассажирам. Возле него индиффирентно маячили еще двое плечистых мордоворотов.

Меня прошиб холодный пот.

Господи, еще минута, и я бы подошла к стойке, а там… Они могли сделать со мной все что угодно: забрать, показав какие-нибудь фальшивые удостоверения, или незаметно сунуть под нос тряпку с хлороформом (граждане, посторонитесь, девушке стало плохо!), или… Да что там тряпка! Ткнули бы в ногу зонтиком, как тому несчастному болгарскому диссиденту – и ку-ку, Гриня! – откинула бы я копыта в самолете по неизвестной причине. Ахай потом, разбирайся. И ничуть бы меня не грело то, что я все успела записать и передать Хиппозе. А ведь они и до Хиппозы могут добраться!

Тут мне стало совсем не по себе. И я боком-боком, раком-раком, не сводя глаз со своих внезапно появившихся врагов, попятилась, натыкаясь спиной на людей, бормоча онемевшими враз губами бессвязные извинения и – о, счастье! – наконец незамеченной вывалилась из гудящего, как улей, здания аэропорта на площадь, на свободу и – в жизнь.

Только вот не знаю, правда, сколько мне еще ее отмеряно, жизни-то.

То, что они безукоризненно просчитали мои планы и немедленно оказались в аэропорту, совсем меня подкосило. Это какой же нужно обладать организацией, средствами и возможностями, чтобы устроить тотальную охоту на девчушку в почти десятимиллионном городе? И найти ее? И что же еще они могут? Наверное – все. И милиция наверняка за мной гоняется, и эфэсбэшники. Не уйти мне.

Но все это я обдумывала потом, гораздо позже, когда мои мозги снова вернулись на место.

А сейчас я, бедная загнанная кошка, чесала, беспрестанно оглядываясь, трясясь мелкой дрожью от страха и холода, через редкоствольный лесопарк прочь от аэропорта, в сторону московской трассы. Наваливались быстрые осенние сумерки, сердце мое колотилось отчаянно – то ли от быстрой ходьбы, то ли от страха (а скорее всего от обоих сразу); на мокрых от дождя дорожках парка появлялись редкие прохожие и каждый раз я резко сворачивала в сторону – подальше, потому что теперь боялась даже собственной тени. Правда, тени у меня не было, потому что не было и солнца – все небо от края до края было затянуто низкими клубящимися тучами.

Спустя какое-то время я выбралась к трассе. Но не пошла по ней – надо быть полной идиоткой, чтобы переть по обочине, где только слепой меня не заметит. Я поплелась по раскисшей тропинке в сторону Москвы (почему не от Москвы – не знаю) вдоль дороги, метрах в ста от нее. Дождь все усиливался, я чувствовала, что совсем выбилась из сил, но по-прежнему продолжала бездумно переставлять ноги в хлюпающих, промокших кроссовках. Тропинка увела меня в лесок, где дождь не так барабанил меня по плечам и бейсболке. Шум машин со стороны дороги становился все тише и наконец совсем стих. Стало уже так темно, что дальние стволы деревьев терялись во мраке. К тому же, сгущаясь на глазах, потянулся белесый туман. Я поняла, что вот-вот наступит ночь, и с ужасом представила, как я заблужусь в этом дурацком подмосковном лесу, да еще, чего доброго, упаду обессиленная в какую-нибудь яму, да еще сломаю ногу, и буду долго-долго мучительно помирать, а потом, весной, мои обглоданные лесным зверьем, выбеленные кости появятся из-под стаявшего снега и…

Но тут, на мое кошачье счастье, деревья впереди расступились. Я из последних сил прибавила шагу и, спотыкаясь, вывалилась из леса на бескрайнее поле, теряющееся вдали в туманной сумрачной темноте. Темноте, в которой не было видно ни единого огонька.

И впереди я увидела спасение.

Это был большой, видно уже достаточно давно поставленный стог сена. Я добралась до него, скинула рюкзак и, подвывая от холода, страха и одиночества, принялась рыть нору. Страх придал мне силы, я отчаянно, словно загнанный собаками енот, вырывала куски слежавшегося сена, не чувствуя боли в онемевших пальцах, выкидывала куски наружу и углублялась в стог все дальше и дальше. Пока не добралась, судя по длине моей норы, чуть ли не до середины стога. Я увеличила пространство своей пещеры вверху, выкинула лишнее сено, а потом втянула в нору свой рюкзачок, смутно белеющий в темноте, и закидала отверстие изнутри сеном. Стало абсолютно темно. Ну и черт с ним – клаустрофобией, я слава Богу, не страдаю. Я положила рюкзак под голову, сунула руки в рукава куртки и, свернувшись в клубок, закрыла глаза. Меня перестало трясти – в моей сенной норе было тихо и тепло.

Но все равно передо мной продолжало дергаться и мелькать, словно обрывочные кадры из разных-разных фильмов, все, что со мной случилось за прошедшие сутки: взрывающаяся машина, летящий с балкона Узколицый, Катерина, мамуля с папулей, бандиты с пистолетами, ухмыляющийся Антонио, ревущие на взлете самолеты, деревья, лица бабулек, московские улицы, Владик с бокалом "мартини" в руке и танцующий хохочущий Ломоносов.