Правда Виктора Суворова(Сборник) - Д. Хмельницкий

В преддверии войны с Германией советское руководство пыталось отколоть от нее восточноевропейских союзников. В конце мая 1941 г. Москва довела до сведения румынского правительства, что «готова решить все территориальные вопросы с Румынией и принять во внимание определенные пожелания относительно ревизии [границ], если Румыния присоединится к советской политике мира», т.е. выйдет из Тройственного пакта. 30 мая 1941 г. Сталин принял финского посла в Москве и завел речь о дружественных советско-финских отношениях, которые он намеревался подкрепить поставкой 20 тыс. тонн зерна[128]. Но эти попытки не дали результатов, потому что и в Финляндии, и в Румынии слишком хорошо помнили советскую «дружбу» в 1939—1940 гг. Подготовка к войне в Европе требовала обезопасить советские дальневосточные границы. Зная о подготовке Японии к войне с Англией и США и ее заинтересованности в нейтралитете СССР на период войны на Тихом океане, советское руководство пошло на заключение советско-японского договора о нейтралитете от 13 апреля 1941 г.[129]. В свою очередь, Советский Союз был заинтересован в отвлечении внимания Англии и США от европейских проблем и в нейтралитете Японии на период разгрома Германии и «освобождения» Европы от капитализма. Таким образом, советско-японский договор должен был обеспечить советскому руководству свободу рук в Европе.

Если советское правительство действительно рассчитывало на германское наступление летом 1941 г. на Ближнем Востоке, то понятен смысл проводимых в мае 1941 г. советско-германских консультаций по Ближнему Востоку, которые вели в Анкаре от имени своих правительств советский посол С.А. Виноградов и германский посол Ф. фон Папен. В ходе переговоров советская сторона подчеркнула готовность учитывать германские интересы в этом регионе[130]. Тем самым Советский Союз демонстрировал, что не будет препятствовать германским действиям, которые были на руку Москве, поскольку любое германское наступление в этом регионе, во-первых, поставило бы почти непреодолимый барьер на пути возможного сговора Лондона и Берлина и, во-вторых, увело бы наиболее боеспособные силы вермахта из Восточной Европы, что, безусловно, облегчило бы наступление Красной Армии. При таком подходе становятся понятны действия советской дипломатии в период антианглийского восстания в Ираке, приведшие к установлению 12 мая 1941 г. дипломатических и экономических отношений с прогерманским правительством Р. Гайлани: этим Москва еще раз демонстрировала свою лояльность Берлину, усыпляя бдительность Гитлера.

Этой же цели, по нашему мнению, планировалось достичь на прямых советско-германских переговорах, которые усиленно предлагались советской стороной с середины июня 1941 г. Широко известное Заявление ТАСС от 13 июня, по справедливому мнению ряда исследователей, было приглашением Германии на новые переговоры. Как известно, Германия не отреагировала на это заявление, поэтому 18 июня Молотов уведомил Берлин о желании прибыть для новых переговоров. Даже вечером 21 июня в беседе с германским послом Ф. фон Шуленбургом Молотов не терял надежду на возможность переговоров для прояснения советско-германских отношений[131].

Как правило, эти действия Москвы приводятся в качестве обоснования тезиса «о полном отрыве советского руководства от реальной действительности»[132]. Но если посмотреть на эти его действия с другой стороны, то они окажутся полностью логичными и обоснованными. Готовясь к нападению на Германию, советское руководство не могло не задумываться над пропагандистским обоснованием этого своего шага. Почему бы не предположить, что советско-германские переговоры были нужны Москве не для их успешного завершения или затягивания, а, во-первых, для маскировки последних военных приготовлений и, во-вторых, для их срыва, что дало бы Москве хороший предлог для начала военных действий. Подобное предположение подкрепляется схожими действиями СССР в отношении своих западных соседей в 1939—1940 гг. Конечно, только дальнейшее изучение советских документов кануна войны позволит подтвердить или отвергнуть это предположение, которое высказано, исходя из известных материалов, в качестве гипотезы.

Конечно, основным процессом, позволяющим говорить о завершении подготовки к осуществлению плана от 15 мая 1941 г., является стратегическое сосредоточение и развертывание Красной Армии. Как известно, «последние полгода до начала войны были связаны уже непосредственно со скрытым стратегическим развертыванием войск, которое должно было составить завершающий этап подготовки к войне». Но именно с апреля 1941 г. начинается полномасштабный процесс сосредоточения на будущем ТВД выделенных для войны с Германией 247 дивизий, составлявших 81,5% наличных сил Красной Армии, которые после мобилизации насчитывали бы свыше 6 млн. человек, 62 тыс. орудий и минометов, свыше 15 тыс. танков и до 12 тыс. самолетов. Стратегическое развертывание было обусловлено «стремлением упредить своих противников в развертывании вооруженных сил для нанесения первых ударов более крупными силами и захвата стратегической инициативы с самого начала военных действий». Понятно, что эти меры проводились в обстановке строжайшей секретности и всеохватывающей дезинформационной кампании в отношении германского руководства, которому, в частности, внушалось, что основные усилия советских войск в случае войны будут направлены на Восточную Пруссию[133].

Естественно, что все эти приготовления порождали слухи о предстоящей войне с Германией, которые были зафиксированы «компетентными органами» уже в середине мая 1941 г. Третье управление НКО (Особые отделы) неоднократно информировало начальника ГУПП о «нездоровых политических настроениях и антисоветских высказываниях» среди населения западных районов страны и военнослужащих Красной Армии. По мнению работника военного госпиталя Сорокина, «приезд советских генералов в г. Ровно говорит за то, что Россия скоро будет воевать с Германией». «Советские войска начали усиленно подбрасываться в г. Ровно, очевидно, готовится война с Германией», — полагал бывший работник военного госпиталя Вишт. Электромонтер военного госпиталя Бекер тоже считал, что раз «в г. Ровно приехало много генералов Красной Армии, скоро будет война с Германией». По мнению курсанта курсов младших командиров Жукова, «высшее командование приехало не просто для учений, а для начала войны с Германией». «К нам прибыло 60 человек генералов, и как будто все они на игру. Ну какая может быть игра, если все говорят, как посеем и пойдем воевать с немцами. Хотя правительство и занимается обманными опровержениями, но самому надо понимать, что будет война», — считал военврач Дворников. По мнению младшего сержанта Амелькина, «Советский Союз ведет усиленную подготовку к войне с Германией, поэтому генералы и приехали в Ровно». «Говорят, что генералы съехались на учения, но мы не верим в это потому, что такое количество высшего начсостава съехалось в Проскуров перед наступлением на Польшу», — заявил лейтенант Цаберябый. Красноармеец Радинков, маршируя в составе 75-й стрелковой дивизии в леса южнее Бреста, считал, что «нас ведут на войну и нам ничего не говорят». 2 июня Вишневский отмечает в своем дневнике: «Сосредоточение войск. Подготовка соответствующей литературы. В частях — антифашистские фильмы... Чувствуются новые события»[134].

Поскольку стратегическое сосредоточение и развертывание войск является заключительной стадией подготовки к войне, особый интерес представляет вопрос об определении возможного срока советского нападения на Германию. В отечественной историографии эта тема начала обсуждаться с публикацией скандально известной работы В. Суворова «Ледокол», который называет «точную» дату запланированного советского нападения на Германию — 6 июля 1941 г., фактически ничем не обоснованную. Мотивировка автора сводится главным образом к тому, что 6 июля 1941 г. было воскресеньем, а Сталин и Жуков якобы любили нападать в воскресенье[135]. Но вряд ли можно это принять всерьез. Не подкрепляет предположения автора и приводимая цитата из книги «Начальный период войны», смысл которой им искажен. В этой книге сказано, что «немецко-фашистскому командованию (а не «германским войскам», как у Суворова. — М.М.) буквально в последние две недели перед войной (т.е. с 8 по 22 июня, а не «на две недели», как в «Ледоколе». — М.М.) удалось упредить наши войска в завершении развертывания и тем самым создать благоприятные условия для захвата стратегической инициативы в начале войны»[136]. Причем эта цитата Суворовым приводится дважды: один раз правильно, а второй — искаженно[137].

Как отмечалось выше, первоначально завершить приготовления к войне с Германией намечалось к 12 июня 1941 г. Видимо, не случайно приказ наркома обороны № 138 от 15 марта 1941 г., вводивший в действие «Положение о персональном учете потерь и погребении погибшего личного состава Красной Армии в военное время», требовал «к 1 мая 1941 г. снабдить войска медальонами и вкладными листками по штатам военного времени»[138]. Однако, как известно, 12 июня никаких враждебных действий против Германии со стороны СССР предпринято не было. Однозначно ответить на вопрос о причинах переноса этого срока в силу состояния источниковой базы не представляется возможным. Можно лишь высказать некоторые предположения на этот счет. «Не помню всех мотивов отмены такого решения, — вспоминал Молотов 40 лет спустя. — Но мне кажется, что тут главную роль сыграл полет в Англию заместителя Гитлера по партии Рудольфа Гесса. Разведка НКВД донесла нам, что Гесс от имени Гитлера предложил Великобритании заключить мир и принять участие в военном походе против СССР... Если бы мы в это время (выделено мной. — М.М.) сами развязали войну против Германии, двинув свои войска в Европу, тогда бы Англия без промедления вступила бы в союз с Германией... И не только Англия. Мы могли оказаться один на один перед лицом всего капиталистического мира...»[139] Опасаясь возможного прекращения англо-германской войны, в Кремле сочли необходимым повременить с нападением на Германию. Лишь получив сведения о провале миссии Гесса и убедившись в продолжении англо-германских военных действий в Восточном Средиземноморье, в Москве, видимо, решили больше не откладывать осуществление намеченных планов. Как уже отмечалось, 24 мая 1941 г. в кабинете Сталина в Кремле состоялось совершенно секретное совещание военно-политического руководства, на котором, вероятно, и был решен вопрос о новом сроке завершения военных приготовлений. К сожалению, в столь серьезном вопросе мы вынуждены ограничиться этой рабочей гипотезой, которую еще предстоит подтвердить или опровергнуть на основе привлечения новых, пока еще недоступных документов.