МИССИОНЕРСКИЙ КРИЗИС ПРАВОСЛАВИЯ - Андрей Кураев

В-шестых, точно ли народ желает сохранить церковную веру неизменной? Будь оно так, разве появлялись бы миллионы диссидентов и отступников при малейшем ослаблении государственно-церковного диктата? Миллионы сектантов и раскольников, то есть людей, готовых идти на жертвы ради своей веры и всерьез свою жизнь строить вокруг нее, ногами проголосовали за какие-то перемены в церковной жизни. В СССР граждане единогласно голосовали за власть коммунистов. Но в этом голосовании не учитывались голоса миллионов людей, ушедших в изгнание. Вот и мы, оставшись уже в меньшинстве среди своего некогда православного народа, продолжаем твердить, будто «народ всегда желает сохранить веру свою неизменной».

В-седьмых, предположим, что церковный народ желает сохранить неизменной веру Церкви. Но знает ли он ее? И если нет, то как может хранить то, чего не знает?

Человек не может хранить то, чего не знает. Человек не знает того, что он не в состоянии рассказать и объяснить. Вот апостол Петр и призывает: «Будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета о вашем уповании, дать ответ» (1 Петр. 3,15). Самый верный способ выучить и запомнить некий материал — пересказать и объяснить его другому... Так что скорее у протестантов, прихожане которых не расстаются с Библией, народ выступает хранителем той веры, которой он был научен.

Много раз я просил православные аудитории вспомнить тот апостольский текст, который они слышат чаще всего.

Более всего праздников церковного календаря посвящено Божией Матери и ее чтимым иконам. Более всего молебнов служится Божией Матери. Апостольское же чтение в этом случае — это Филип. 2,5—11. В этом тексте есть такие слова: «Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу, но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек, смирил Себя даже до смерти, и смерти крестной. Посему и Бог превознес Его и дал Ему имя выше всякого имени, дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных, и преисподних».

Зачем я прошу православных вспомнить и запомнить эти слова Апостола? Да ведь если бы мы помнили эти слова, то у «Свидетелей Иеговы» не осталось бы никаких шансов для проповеди своего учения в православной стране. Как они могли бы утверждать, будто Библия не учит, что Христос был Богом, если бы православные в ответ напоминали им этот текст? Ведь в нем ясно сказано, что Христос не считал воровством полагать Себя равным Богу! Если бы Он был лишь Ангелом (пусть даже Архангелом), такое мнение Его о Себе Самом было бы чудовищным кощунством. В том же тексте ясно говорится о том, что именем Иисуса, а не Иеговы должно быть преклонено всякое колено (впрочем, имя Иеговы входит как составная часть в имя Иисуса, которое по-еврейски означает «Иегова спасает»)... Но даже этот самый читаемый в Богослужении библейский текст православные прихожане не помнят и не понимают.

И потому даже важнейшую свою святыню — веру в то, что спасать нас пришел Сам Бог, а не Ангел, не могут защитить...

Народ, который не помнит фундаментальных текстов Писания, не может их пересказать и защитить — христианское ли благочестие он будет хранить? Прав был Алексей Хомяков, когда, оспаривая католическое понимание «кафоличности» как общераспространенности, заметил: «В вашем смысле кафоличны доселе только невежество и порок, действительно свойственные всем племенам и странам».

А поскольку богословски-догматические вопросы в народе малоизвестны, то возможные перемены в этой области тем более могут оставаться незамеченными.

На этот свой тезис я однажды встретил возражение: «Но как тогда быть с тем, что православные греки все-таки отвергли Флорентийскую унию (то есть явили чистоту догматического мышления), в то время как епископат ее подписал? Или этот пример — исключение?» Нет, это даже не исключение. Это просто не пример. Народ, хоть и глухо роптал, но в общем-то не восстал ни в 1439 году, ни в 1452-м (официальное объявление унии в Константинополе произошло 12 декабря 1452 года в храме Св. Софии). Не народный бунт смел унию, а турки (точнее — Промысл Божий через турок, которым Он передал власть над Константинополем)...

Народ же в последний день Константинополя устремился именно в тот самый храм Св. Софии, который формально был уже униатским. Та последняя литургия, о которой потом сложили так много легенд, была униатской... Но для турок, захвативших Константинополь всего через полгода после обнародования унии, было политически выгодно отколоть восточных христиан от западных. Идея унии лишилась государственной, светской поддержки. И потому для епископата, не связанного более императорской волей, уже не составило труда отвергнуть униональные подписи... А в Москве не возмутились ни епископы, ни народ. Тут при известии о заключении унии «вси князи умолчаша и бояри и инии мнози, еще же паче и епископы рускиа вси умолчаша и воздремаша и уснуша». Здесь отторжение унии (изгнание митрополита Исидора) произошло по инициативе и воле великого князя Василия Васильевича. Кстати, именно Исидор в 1452 году уже в качестве папского посла и возглашал унию с Константинопольской Церковью (спустя полгода он убежит от турок, переодевшись простолюдином)... А в другой византийской столице — Фессалониках — народ не принял св. Григория Паламу в качестве своего архиепископа.

А о том, что богословские революции могут происходить незаметно для народа, свидетельствует хотя бы история русского богословия: двухсотлетнее пленение школьного богословия католической схоластикой вызвало в конце концов протест среди самих ученых богословов (вспомним хотя бы архиеп. Сергия (Страгородского), свт. Феодора (Поздеевского), свт. Илариона (Троицкого), но не в монастырях и не на приходах... И вновь повторю свой аргумент: исходя из формулы «народ — хранитель благочестия» нельзя объяснить, отчего, например, народ Западной Украины своим сердцем принял унию, а народ Восточной, опять же сердцем, ее отверг...

Наконец стоит помнить, что в Послании Патриархов тот народ, что хранит благочестие, по-гречески назван «лаос», а не «этнос». Этот народ не имеет отношения к этническим общностям и к социологическим вопросам. Здесь «народ» — это «верные», люди Церкви, люди, живущие Церковью и живущие церковно. О них говорит формулировка «Катехизиса» современника авторов «Послания» — московского святителя Филарета: «Все истинно верующие, соединенные Священным Преданием веры, составляют из себя Церковь, которая и есть верное хранилище Священного Предания». Здесь вполне осознанный и нарочитый круг в определении — те, кто в Предании и хранят Предание. Не народ, но верные хранят веру. Верные же — это те, кто достойно и «с рассуждением» (ср. 1 Кор. 11,29) участвуют в Литургии верных.

Есть еще в греческом языке для обозначения народа слово демос. Может быть, именно демос свят и непогрешим? В текстах Нового Завета слово демос употребляется три раза: Деян. 12,22: «А народ восклицал: это голос Бога, а не человека» — и это была всенародная лесть Ироду. А в Деян. 17,5 и 19,30—33 демос — это толпа. «Толпа — хранитель благочестия» звучит несколько странно...

Так, может, всегда «чувствует» Православие этнос? Насколько православно, «верно» православное население православных стран? Насколько «рассудительно» его участие в Литургии? Нет, богословскую работу по уяснению истин Предания нельзя подменять этнографическими исследованиями того, «какую веру верует» этнос. Руссоизм, «народничество», народопоклонство неприемлемы в богословии. Призывы к «опрощению», обучению «у народа», «слиянию с народной стихией» опасны — как опасны любые призывы к играм со стихиями. И если мы «со Христом умерли для стихий» (Кол. 2,20), то эта смертность (в смысле неподвижность, отсутствие реакции на провокации и приглашения со стороны мирских стихий) должна быть распространена и на стихию народную. И уже тем более нельзя из этой формулы выводить нечто более радикальное: мол, народная вера и есть нормативное Православие и критерий православия. Не все то, во что верит прихожанин, православно. Не все свои верования он почерпнул из церковной проповеди, из Писания и Святых Отцов. Не все приходские «предания» тождественны преданиям вселенским. И не все свои верования прихожанин раскрывал перед духовником и подвергал его суду. Не все даже замеченные псевдоправославные верования духовник счел пастырски необходимым оспорить.

«Верные», посещающие наши храмы и даже причащающиеся в них, далеко не во всем верны Православию. А если он не верен Православию, значит, он и не член того лаоса (церковного народа), который хранит Православие.

В общем, народное происхождение некоего поверья не есть индульгенция. Принятие чего-то прихожанами еще не гарантия духовной доброкачественности. Церковная история знает слишком много примеров, когда церковный народ послушно оставлял Православие и следовал в ересь за своими пастырями... И даже больше, та же Западная Украина дает пример настойчивого отторжения Православия народом, которому православное государство пыталось вернуть его былое православное благочестие...