Встречи с Индонезией - Януш Камоцкий

Что побудило их перейти от бродячего образа жизни к оседлому? Голод? Не думаю, как я сам убедился, в джунглях они всегда могут найти достаточно пропитания. Может быть, жажда знаний, стремление учиться? Тоже нет. Единственная маленькая школа на весь кечаматан не в состоянии вместить всех желающих. Вера? Нет. Если они и принимают ислам, то лишь формально. Никаких социальных или экономических льгот они не имеют. Остается поверить сотруднику отдела просвещения губернии господину Табрани Асмуни.

— Переходя к оседлому образу жизни, — сказал он, кубу ничего не выигрывают, зато становятся полезными членами общества и трудятся для экспорта.

Чего я только не наслышался! Говорили, будто кубу охотно идут служить в индонезийские суды и в армию, что они считают себя индонезийцами. Последнее я слышал от чамата, мнению которого не придаю слишком большого значения, хотя в данном случае оно совпадает с информацией, какую я получил в Муара Медак от тестя моего хозяина, шестидесятипятилетнего Амина Бурхана.

По словам старика, кубу, насколько он помнит, всегда приходили в свой нынешний кампунг только на полгода. Постоянно они здесь живут недавно, с 1961 года. Процесс перехода кубу к оседлости усилился в последние 25 лет.

Неприязнь между оседлыми кубу и оранг-сини очень велика. Последние даже слышать не хотят о каком-либо родстве с первыми. Спрашиваю Амина, выдал бы он свою дочь за кубу, когда она подрастет.

— Никогда!

— Почему?

— Букан агама. (У них нет религии.)

Действительно, кубу сохранили древние анимистические верования, оранг-сини же исповедуют ислам.

Однако я не сдаюсь:

— А если жених дочери познает основные догматы ислама, станет мусульманином? Станешь ты считать его правоверным мусульманином?

Между прочим, я знал, что кубу, формально приняв ислам, остаются анимистами.

— Да.

— И выдашь за него дочь?

— Нет.

Значит, дело здесь не только в религиозных взглядах. И все же в канцелярии чамата мне недавно сказали, что в этих местах случаются смешанные браки, когда мужчина оранг-сини женится на женщине кубу. Браки между мужчинами кубу и женщинами оранг-сини более редки. Согласно традиции мужчина переселяется в их селение. Женщина кубу редко идет в селение оранг-сини. Если женщина оранг-сини выходит замуж за кубу, молодая пара поселяется в деревне кубу. На мой вопрос, почему мужчины оранг-сини довольно охотно женятся на кубу и переезжают в их деревни, мне ответили, что женщины-кубу, когда они хотят, чтобы мужчина пошел за ними, прибегают к гуна (магии).

Приезжаю с Амином в кампунг кубу. Пусто, нет никого, кроме детей и одной старушки. Фотографирую жующую сири (бетель) бабулю. Такая славная старушка, но до чего похожа на бабу-ягу! Где остальные жители? Собирают ротанг. В один сезон кубу заняты ротангом, который они срезают в джунглях на берегах реки Лалан, а в другой валят деревья. Здешние хижины на сваях не выглядят такими прочными и добротными, как хижины оранг-сини, но это и не шалаши на плотах, как у кубу-асли. В хижинах много горшков, корзин, кое-где можно увидеть даже шкафы. Около хижин — тщательно обработанные палисаднички. Деревца, которые местные жители пренебрежительно именуют дичками, оказались молодыми, недавно посаженными банановыми деревьями.

Возвращаемся в Муара Медак. После знакомства с бродячими кубу оседлые, как мне казалось, особого интереса для этнографа не представляют. Каково же было мое удивление, когда, уже покинув селение на реке, по пути в Палембанг я узнал от моих спутников, что у кубу, живущих в Баюнлинчире, имеется собственная письменность, что в качестве писчего материала они используют бамбук и что их письмо уходит корнями в эпоху Шривиджайя! Тщательно переписываю значки. А что, если отдельные группы, которых сейчас без долгих размышлений объединяют под общим названием «кубу», происходят от цивилизованных народов, оттесненных в джунгли во время победоносного наступления ислама? Еще одна загадка… Чтобы ее разгадать, нужно по крайней мере еще раз приехать в Индонезию.

Живя в Муара Медаке, я неоднократно убеждался, что оранг-сини, как и все индонезийцы, довольно легкомысленный народ. Как-то я дал лекарство парнишке, у которого в течение десяти дней не прекращалось кровотечение, и строго наказал прийти за лекарством на следующее утро. Лекарство, видимо, помогло, и парень больше не появлялся. Точно так же вела себя женщина, у которой я лечил загноившуюся рану на ноге. Положив пенициллиновую мазь и сделав перевязку, я пригласил ее прийти ко мне завтра на осмотр. Конечно, она не пришла. Наверное, ее напугало мое требование не только выстирать с мылом бинты (это ей было понятно, так как одежду здесь стирают с мылом), но и прополоскать в кипяченой воде. Слыхано ли такое!

Запасы лекарства иссякли, нет больше пенициллиновой мази и средств от кожных болезней, поэтому мой отъезд, я думаю, никого не опечалит. Когда на реке появился «Салуанг» — кораблик, плывущий из Баюнлинчира в селение, откуда на автобусе можно добраться до Палембанга, — я погрузил на него свои лары и пенаты и сел сам.

Перед отъездом произошел пренеприятный разговор с Амином. Он, дескать, для себя ничего не желает, ему достаточно подарков, которые я ему оставил, он, мол, ездил со мной по дружбе, но вот его племянник (парнишка, какое-то время состоявший при нас поваром и прачкой)… Ему я должен заплатить пять тысяч рупий. Оторопев от этой неслыханной наглости, я все-таки даю немного денег, хотя прекрасно понимаю, что никакому племяннику они не достанутся.

На корабле много молодежи, направляющейся на учебу в среднюю школу. Среди плывущих много мусульман, но, хотя сегодня пятница, молящихся мало. В полдень свои молитвенные коврики расстилают всего двое мужчин и одна женщина, которая отбивает низкие поклоны, предварительно облачившись в какое-то сложное белое одеяние и повязав тесемкой платок на голове. Остальное время она перебирает четки и безуспешно пытается склонить к молитве весело щебечущих девушек.

Река Лаланг — двести, а может быть, и меньше километров длиной — впадает в морской залив, так глубоко врезающийся в сушу, что скорее напоминает реку. Тем не менее на карте он обозначен как залив.

Сойдя на берег, сразу же кинулся на поиски попутной машины до Палембанга. Нашел грузовик, владелец которого согласился меня прихватить, и даже бесплатно. Пока ждал шофера, разговорился с другими пассажирами, среди которых был один офицер административной службы. Он был затянут в мундир, на голове фуражка военного образца, под мышкой тросточка — ни дать ни взять английский офицер. И изъяснялся он исключительно по-английски. Индонезийский употреблял только в разговоре с местными жителями, но при этом всем своим видом старался показать, что он человек цивилизованный, не то что «эти»… Меня его скверный английский раздражал, и я отвечал ему по-индонезийски.