Марий и Сулла. Книга первая - Милий Езерский

Подъехав к воинам, Веттий крикнул:

— Слава свободным храбрецам! Мы должны отбросим кровожадных псов! Вперед за мною!

Слова его воодушевили рабов и плебеев. Они ринулись с нечеловеческим мужеством на легионариев, отбросили пехоту и погнались за нею. Веттий сражался впереди всех, В него метали дротиками, но он ловко прикрывался щитом, и сбить его с коня было трудно.

Наступил вечер, и претор отвел свой легион.

Расположившись лагерем недалеко от городских ворот, он послал лазутчиков в город.

— Кто переманит на мою сторону начальника, который откроет мне ворота, того ожидает награда, а вождю — прощение и назначение в любой легион Мария на хорошую должность.

Изменник нашелся. Это был молодой патриций, который уже раскаивался, что примкнул к Веттию: он видел, что о победе думать нечего, а умирать за чуждое ему дело не хотелось.

«За рабов и плебс не нам, патрициям, бороться, — рассуждал он, — охлократия — красивое слово, но испытывать на себе господство варваров и дикарей — унижение для римлянина. Нет, лучше сдамся на милость братьев по крови, а если приведу с собой раскаявшихся всадников, то доверие сената и доступ к магистратуре обеспечены».

И когда, спустя два дня, наступила его очередь нести караульную службу, он приказал открыть ночью ворота.

Мульвий и Тициний, находившиеся в карауле, первые увидели измену и громкими криками подняли войско.

Тит Веттий выскочил из дома — и растерялся. В городе шел кровопролитный бой. На улицах метались люди.

Веттий наскоро построил войско, пытаясь дружным натиском отбросить противника, но это не удалось. Легионарии уже заняли главные улицы и окружали рабов и плебеев.

— Братья! — с отчаянием крикнул Тит Веттий. — Если смерть, то с оружием в руках и со славою!

Он бросился в гущу легионариев, искусно работая мечом, Мульвий и Тициний сопутствовали ему. Веттий, прикрываясь щитом, трижды пытался пробиться к претору и захватить знамя, но силы были неравные. В него метились со всех сторон. Копье, брошенное сильной рукою, пронзило его насквозь. Он зашатался, но меча не выпустил, продолжая поражать врагов. Он уже видел смерть, заволакивающую глаза мутной пеленою, чувствовал, что не хватает дыхания, и упал, продолжая сжимать меч в холодеющей ладони.

Мульвий и Тициний, видя, что все потеряно, побежали вслед за рабами и плебеями по улицам. Они хотели выбраться из города, но враг подстерегал на каждом шагу: разъяренные легионарии бросались на разрозненные отряды мятежников и рубили их беспощадно.

Тициний был ранен. Он упал в темном переулке, — дальше идти не мог. Напрасно Мульвий умолял его собраться с последними силами: Тициний лежал, стеная и хватаясь за обагренный кровью живот.

На них набежали два легионария: одному Мульвий срубил голову, другого пронзил копьем. Нужно было торопиться, — улицы наполнялись римлянами.

Взвалив брата на спину, он побежал, обливаясь потом, к окраине города. Здесь было пустынно. Полураскрытые ворота не охранялись, и Мульвий выбрался с тяжелой ношей в поле.

Было темно. Он побрел по дороге, останавливаясь, чтобы передохнуть и перевязать лоскутом туники раненого, и к утру добрался до маленькой деревушки; он постучал в домик под соломенной крышей, крайний от дороги.

Хромой чернобородый земледелец, в одной тунике, босиком, вышел, ковыляя, на улицу и, оглядев путников, покачал головой.

— Побили вас?

— Побили. Приюти нас, добрый человек!

— Мой сын ушел тоже. Не видел его? Жив ли?

— Не знаю. Где уложить раненого?

— Сына не видел, ничего не знаешь, — бормотал он. — Куда уложить? Неси туда.

Они перенесли Тициния в поле, где стояли скирдочки, и, зарыв в одну из них, прикрыли сверху сеном. Мульвий с обнаженным мечом спрятался в заросшем травой овраге.

Спустя несколько часов примчался римский дозор. Начальник приказал обыскать дома и сараи. Всадники, пронзая копьями сено, искали укрывшихся мятежников, но им не пришло в голову обшарить поле, и они уехали.

Вечером прискакал во главе турмы молодой префект конницы.

— Уже был у нас начальник, — сказал земледелец, — он обшарил все, но ничего не нашел… И как найти, если никого нет…

— Молчи, болтун! — оборвал его префект.

Он сам руководил обыском: в домах все было перевернуто вверх дном, сено из сараев выброшено. Земледелец начал роптать.

— Молчи, бунтовщик! — воскликнул префект. — Вы. пошли против богов и власти — и пощады не ждите!

— Клянусь Громовержцем! — вскричал земледелец. — Мы, господин, мирные земледельцы и…

Увидим, — зловещим шепотом вымолвил префект и крикнул, указывая на поле: — Обшарить эти скирды!

Земледелец побледнел, что не укрылось от глаз префекта.

— А этого негодяя стеречь, чтоб не удрал! Что, дорогой мой, — захохотал он, — побелел, испугался?

Земледелец дрожал всем телом. Всадники подъехали к скирде и принялись колоть ее копьями. Протяжный стон возник и замер, а вслед за ним взметнулся резкий пронзительный крик. Всадники разметали стог и вытащили окровавленного Тициния.

— Одного злодея нашли! — злорадно воскликнул префект, спрыгнув с коня. — Кто такой?.. Молчишь? Эй, кто-нибудь сюда! — закричал он. — Заставить его говорить!

Подъехал рыжебородый всадник и, не слезая с коня, ткнул Тициния копьем в рану. Тициний завыл от боли и стал проклинать палачей.

— Злодеи! — кричал он, лежа на земле. — Пусть злые Фурии терзают вас и преследуют всю жизнь! Пусть не дадут покоя вашим душам…

— Молчать! — яростно крикнул префект. Рыжебородый всадник усмехнулся и, ударив коня, наехал на Тициния. Тяжелые копыта топтали бьющееся тело, хлюпала кровь, и скоро кровавое месиво из кишок и мяса распласталось, как полента, по земле.

— Тащи сюда хромого волка! — приказал префект.

И когда земледельца, побледневшего от страха, подвели к нему, он ударил его бичом по голове с такой силой, что выбил глаз и рассек щеку.

Говори, есть еще бунтовщики?

— Нет никого! — простонал хлебопашец и, схватив неожиданно для всех камень, запустил им в префекта.

Камень попал в голову, и префект, пошатнувшись, чуть не свалился с коня.

Рыжебородый всадник выхватил меч и легко срубил земледельцу голову.

— Раскидать скирды! — задыхаясь от ярости, распоряжался префект, удерживая ладонью кровь, сочившуюся из головы. — Эй, кто-нибудь, воды, чтоб обмыть рану!

Скирдочки были разбросаны по полю, но всадники не нашли больше никого.

Мульвий, пользуясь переполохом, ползком пробирался по оврагу. А к вечеру, как только всадники ускакали, он вышел на дорогу и брел дни и ночи, избегая населенных мест. Он шел, питаясь одними ягодами, и когда Турий остался позади, облегченно вздохнул.

Теперь путь лежал на Рим. Мульвий, шагая, думал о популярах и крепко сжимал меч, призывая Фурий отомстить за брата кровавому префекту.

Вдали на холмах возвышался Рим — твердыня власти, гнета и насилий — с Капитолием и храмами.

Мульвий остановился и, подняв глаза к небу, прошептал:

— Боги, вы захотели, чтобы наша семья распалась. Но за что, за какие прегрешения? И почему ты, Юпитер, поддерживаешь беззакония? Зачем ты дал злодеям власть угнетать бедняков? Или ты, Юпитер, и вы, бессмертные боги, бессильны и зависите от Случайности?

Он повторял слова Тита Веттия, слышанные неоднократно на пирушках, и, опустив голову, вошел незаметно в город с рыбными торговками и продавцами овощей.

Восстание Веттия поразило Муция Помпона. Он захворал и больше не вставал. Люция на коленях умоляла отца сжалиться над ней и отказать в ее пользу долю Веттия. Долго упрямый старик не соглашался, но она ухаживала за ним, покорно переносила его придирки и ворчбу, и Помпон оценил наконец заботы дочери. Завещание было исправлено. А все огромное состояние переходило, но завещанию, к его внуку Титу, и над наследством учреждалась опека родного брата Помпона до совершеннолетия мальчика.

Помпон прожил не долго. Умирая, он сказал дочери:

— Когда я отойду в подземное царство Аида, помни: хоронить меня без почестей и надгробного памятника не ставить. Это стоит денег.

XXX

Марий во главе легионов переваливал через Альпы.

Он шел через область салассов к Лугдуну. Когда войско подошло к месту, где переход разветвлялся (одна дорога, более длинная, пересекала землю кентронов, а другая, узкая и короткая, пролегала через Пойнин, вершину Альп), Марий разделил войско: меньшую часть направил в землю кентронов, а сам с остальными легионами двинулся на Пойнин, хотя его предупреждали, что этот путь непроходим для повозок.

Горные тропы казались воинам бесконечными, а весь путь — каким-то тягостным наваждением, страшным, как кара Немезиды. Трудно было идти по обледенелым склонам, таща на себе поклажу и оружие, следить за навьюченными мулами, копыта которых были обмотаны из предосторожности тряпками, чтобы животное не поскользнулось и не свалилось в пропасть. Легионарии шли, опираясь на оружие, как старики на посохи, ругаясь и проклиная горы с их безднами, каменистыми ущельями и узкими проходами. А опасности, точно притаившись, подстерегали их на каждом шагу: с оснеженных троп люди скатывались с криками в пропасти, а за ними опрокидывались повозки с мулами и ослами, и все это мгновенно исчезало, вздымая клубы морозной пыли. Свалившихся не искали, считая погибшими, да и некогда было, — Марий торопился перевалить через горы.