Золотая жила для Блина - Евгений Некрасов

Блинков-младший ни разу не видел, как вяжут плоты, и придумал свой способ. Сначала, зайдя по пояс в воду, сложил из камней две опоры. На перекинул с берега два бревна. Поперек них накатил еще одно и прикрутил проволокой. Вышло что-то вроде буквы «П». Накатил к перекладине второе бревно, прикрутил.

С каждым разом получалось все быстрее. Бревна он теперь не толкал ногами, а поддевал коле Проволоку закручивал тоже кольями — полз лось туже, чем руками или пассатижами. После нее бревно, шестое, Митька присобачил играют Подтянул проволоку на первом. Обошел готовый плот. Одним краем он лежал на берегу, другим каменных опорах в воде. Выбить опоры — и течение стащит плот с берега. Митьке самому не верилось, что эта махина сотворена его руками. Оставалось сделать кормовое весло, но у него тряслись руки и темнело в глазах от голода. Надо было хотя бы отдохнуть, если зеленоглазая ничего не поймала.

Запах жареной рыбы он учуял даже сквозь дым пожара. Желудок зашевелился, как будто в животе у Митьки ворочался какой-то жадный зверек. Он побежал, думая, как Лина поделит рыбу. По справедливости надо вдоль, но Митька согласился бы на любую часть, хоть на хвост, хоть на голову.

Лина с поджатой ногой лихо забрасывала удочку и костылем ворошила костер. Над огнем на прутиках жарилось целых четыре рыбы, и еще столько же плавало у берега на продетой под жабры парашютной стропе.

— Васька! — растрогался Блинков-младший.

Она обернулась с гордым видом:

— Прошу к столу! Жалко, что без соли…

Если бы Лина не сказала, то Митька и не вспомнил бы, что в рыбе не хватает соли. Фантастически вкусная была рыба. С одной стороны подгоревшая, с другой сыроватая. У первой Митька умял подгоревший бок, сыроватый положил на угли дожариваться, а сам принялся за подгоревший бок второй рыбы. Тем временем подгорел сыроватый бок первой рыбы. Митька взялся за него, а сыроватый бок второй рыбы положил на угли. Он подгорел как раз, когда Митька окончательно расправился с первой рыбой. Так что процесс насыщения шел непрерывно.

Они с Линой попили кипятку из миски, и тут лучший сыщик из всех девятиклассников обрадовал зеленоглазую: очки, которые она нашла, папины, значит, наши живы-здоровы, а что делать им, пока неясно. Надо восстановить ход вчерашних событий. Как лежали очки, когда она их нашла, — на видном месте или завалились за камень? С расправленными дужками, как будто их сняли на минутку, или со сложенными? А пассатижи? Может, они тоже не случайно оказались на берегу? Где она их подобрала — рядом с очками или в стороне?

Допрос свидетельницы осложнялся тем, что гражданка Лемехова не понимала, зачем ее допрашивают. Ей все было ясно. Самолет сел на реку и утонул, экипаж и пассажир ушли за гору искать своих детей. Папа (командир воздушного корабля, а не ботаник зачуханный) знает, где они спрыгнули. Он, может быть, уже нашел яму, в которой они ночевали. Стоит сейчас, думает, куда подевались милые детки. И ботаник, репу чешет. И Пашка, и второй пилот Самвел Самвелыч. Они не знают, что одна детка, злобный деспот, погнала другую искать самолет, хотя никто их не просил. А другая детка, нежное, трепетное существо, по девичьей слабости подчинилась его дурацкому приказу. И что получилось? Трепетное существо на всю жизнь приковано к инвалидной коляске. Злобный деспот поджег тайгу, нанеся непоправимый ущерб экологии нашей любимой Родины. Но ему этого мало! Он еще мучает инвалидку глупыми вопросами.

— Все? — спросил Блинков-младший. Давая Лине выговориться, он вертел в руках пассатижи и опять наткнулся на номер. Что бы это значило — 87812?

— Если я останусь хромой, то придется тебе взять меня замуж! — выпалила зеленоглазая. — Теперь все.

Митька так удивился, что даже забыл о следственных действиях.

— И ты за меня пойдешь? За деспота?!

— А куда деваться, с хромой-то ногой! — вздохнула Лина.

Митька понял, что она и вправду считает их поход через гору напрасным, но больше валяет дурака.

— Раз некуда деваться, то потерпи меня еще немножко.

— А я за тебя собралась не чтобы терпеть, а что бы тебе жизнь испортить. Закон тайги: ты мне, я тебе! — с довольным видом отрезала зеленоглазая. — Дим, я честное слово не помню, как очки лежали! Я их нашла, а потом упала. Все из головы вылетело!

— Ну хоть номер папиного самолета помнишь? — спросил Митька. И услышал:

— Восемьдесят семь восемьсот двенадцать. Легко запомнить: номер моей квартиры и война тысяча восемьсот двенадцатого года. А что?

Он показал номер на пассатижах.

— Лин, это не случайно. Нам с тобой оставили послание, надо только понять, что оно значит.

Глава XXIV

ВСЕ-ТАКИ ПЛЫВЕМ!

Ах, как она взвилась! Что тут понимать?! Если один человек потерял очки, значит, он разиня. Если другой человек выбросил щипцы от самолета, которого уже нет, значит, ему не нужны щипцы. А больше понимать нечего. Или господин сыщик скажет, что очки значат: «Мечтаем вас увидеть», а щипцы — «и ущипнуть»?! Разве папы дикие индейцы, чтобы так переписываться с детьми? Да нет, к счастью, они грамотные люди, могли оставить записку!

Сказав про записку, Лина ойкнула, вскочила и заскакала по берегу, переворачивая костылем камни.

— Дошло, — заметил Митька.

— А ты что сидишь?! — накинулась на него зеленоглазая. — Девушка тут прыгает, крошка-малютка безногая, а он и не чешется! Ну-ка, помогай!

— Была бы записка, они бы придавили ее пассатижами, чем под камнями прятать, — ответил Блинков-младший.

Зеленоглазая молча вернулась и села у костра.

— Отсюда две дороги: по просеке в гору и вниз по реке, — продолжал Блинков-младший. — Ты думаешь, они ушли на гору нас искать, но точно не знаешь. И я так думал, а теперь сомневаюсь. Может, плот построили не уголовники, а наши. Они обязательно должны были оставить записку здесь, на перекрестке. А раз ее нет, я считаю, что очки и пассатижи и есть записка.

— Ну, почему?! Они что, не могли по-человечески написать?!

— Может, им нечем было писать. Но скорее они шифровались от уголовников… — Блинков-младший так сказал, и самому понравилось. Догадка была верная! Не хватало одного штришка, чтобы объяснить все, над чем он ломал голову. — Лин, — спросил Митька, — а в самолете должно быть оружие?

— Полагается, — подтвердила Лина. — Ружье.

— Ружье или карабин?

— Ружье, — твердо ответила зеленоглазая. Митька подумал, что гильза из барака, конечно, не подходит к охотничьим ружьям, и на всякий случай спросил:

— А сколько у него стволов?

— Стволы — это дула? — уточнила Лина.

— Стволы — это стволы. А дуло — тот конец ствола, из которого вылетает пуля.

— Какие тонкости! — фыркнула Лина. — Один ствол. На медведя.

— Нарезной, — догадался Митька. — А калибра ты, конечно, не знаешь.

— Там нет калибра, — сморозила зеленоглазая. — Оно стреляет готовыми военными пулями. Десятизарядное! На него в милиции дают особое разрешение.

И все стало ясно. «Десятизарядное ружье по особому разрешению» и «военные пули» в переводе на мужской язык могли означать только «карабин Симонова» и «боевые патроны».

Митька показал гильзу:

— «Пули» такие?

— Я ему внутрь не заглядывала, — пожала плечами Лина.

— Такие, — убежденно сказал он. — Похоже на то, что наши ночевали в бараке. А уголовники — в доме, это мы и раньше знали. Ночью они полезли в барак. Была разборка, наши пальнули в потолок для острастки. После этого уже никакую записку оставлять было нельзя. Даже просто «Мы живы».

— А это почему? — не поняла Лина.

— Чтобы уголовники не прочитали.

— А если бы и прочитали, то ничего новенького не узнали бы.

— Они узнали бы, что есть еще какие-то люди, которым написана записка, — мы с тобой, — возразил Митька. — А очки и пассатижи для уголовников просто очки и пассатижи, потерянные. А для нас письмо. Половину мы уже прочитали: я узнал папины очки, ты узнала номер папиного самолета на «щипцах», это и значит «Мы живы». Теперь давай вспомним, как они лежали.

Лина вздохнула. Митька понял это как знак согласия и начал допрос по шажку: «Как по просеке шла, помнишь? Шла, шла, вышла к берегу и… Что? Сразу их увидела? Или сначала к воде подошла? Не помнишь? А как подобрала их, помнишь? Руки у тебя были мокрые или сухие?»

Через пятнадцать минут он знал все, что было нужно. Пассатижи и очки лежали так, что Лина сразу набрела на них, как только вышла с просеки на берег. Причем очки смотрели стеклами на реку, а пассатижи были повернуты рукоятками к просеке, а сжатыми губками опять же к реке. Не нужно было особого воображения, чтобы увидеть в них стрелку.

— Ты просто построил плот и хочешь плыть, — упрямилась Лина.

— Положим, с твоей ногой идти все равно нельзя. Так что плыть нам придется по-любому, — ответил Митька. — Вопрос, куда: на тот берег и там ждать или вниз по течению, пока не приплывем в какой-нибудь поселок.