Сумрак в конце туннеля (сборник) - Владислав Тимофе

   Оборванец принялся грабить его – пока живого, но уже мертвого. Щелкнул замком футляра, покрутил в руках гитару и небрежно отбросил в сторону, усмехнувшись:

   – Надо же – действительно музыкант! – инструмент жалобно застонал, ударившись о мостовую. – Впрочем, это уже не важно. Музыки больше не будет. Никогда.<

>    Потом бродяга вывалил на дорогу содержимое сидора и стал в нем неспешно рыться. Иногда он поворачивался к музыканту, скалился и одобрительно кивал. А тот молча смотрел в небо и ни о чем больше не думал – поздно.

   Может быть, собери он все силы, разозлись хорошенько, и сумел бы подняться – но что тогда? Он придушит убийцу, а потом умрет рядом, и надежда умрет вместе с ним. Следующего года не будет. Больше никто не придет к памятнику Ахматовой, что на улице Большая Ордынка, у дома номер семнадцать. Никто не станет ждать, сжимая в руках цветы и считая минуты, предвкушая желанную встречу. Об этом стоило сожалеть, но – смертные тоска и отчаяние – зачем? Если все уже кончено?

   Оборванец подошел к умирающему и, ничуть не стесняясь, выгреб все из его карманов.

   – Вот спасибо, дорогой ты мой человек! – весело рассмеялся он, увидев патроны.

   Потом сорвал с музыканта противогаз, бросил ему на г рудь свой респиратор – мол, все честно – и, подхватив чужой сидор, куда вернул все выброшенное, зашагал прочь, но перед тем глумливо попрощался, не в силах унять злое безнаказанное веселье:

   – Ну, давай. Может быть, еще встретимся…

   Музыкант не слышал его слов. Он снова был в том дне – десять или двадцать лет назад, – стоял перед бронзовой поэтессой и в руках его опять были розы, предназначенные другой. Он просто стоял и слушал шум живого города, подставлял лицо теплому ветру и был почти счастлив. Ему недоставало лишь самой малости: звука легких шагов, облака светлых волос и мягкой улыбки, синих глаз – того, чего не дождался.

   Музыкант ощутил на лице влагу. Небо плакало – но здесь ли, где он медленно умирал, или там, где был почти счастлив, – не сумел различить. Ему показалось, что уже слышит частую дробь каблучков по асфальту и беззаботный веселый смех, видит белое платье, но все заслонила серая пелена дождя.

  – Не надо слез, – прошептал он небу.

   И все закончилось.

  * * *

   Огненно-алый шар солнца, повисев немного над рваной линией горизонта, будто размышляя: а стоит ли? – нехотя уполз вниз, и сразу похолодало. Сумерки наконец-то накрыли мертвый город. Воздух будто посерел, сделался непрозрачным и плотным, и, казалось, его теперь можно зачерпывать горстями и пить, как воду, а если хватит наглости, то даже набрать во флягу про запас. Глупость, конечно.

   Обычно двигаться ночью было не в пример опасней, чем днем. Человек ведь не кошка: в темноте ничего не увидит и легко станет добычей хищников, которых на пустых улицах не то чтобы много, но – да, встречаются. Правда, если взглянуть с другой стороны, то так, наоборот, без-опасней: все-таки даже сейчас именно человек – опаснейшее животное. Но он-то как раз – вот парадокс! – предпочитает блужданию в темноте сидение дома, в стылых туннелях.

   Люди военные, как правило, парадоксами головы себе не забивают: есть приказ, значит, найдется и компромисс, а о крайностях думать не стоит. Если подойти к задаче изобретательно, тогда и ночью можно действовать почти столь же эффективно, как днем. Тут рецепт прост: свериться с лунным календарем и не забывать о погоде – не вовремя возникшая облачность может подпортить нервы. Вот, правда, найти метеоролога стало непросто.

   Впрочем, чтобы чуть-чуть подождать, погодный специалист не нужен. Луна любопытна, она обязательно выберется на черный перкаль неба, щедро посыпанный крупой звезд, и, глядя на землю, засияет молочно-белым, словно фонарь. Подождать – сущая ерунда, любое человеческое умение есть не что иное, как смесь терпения и старания.

   И в самом деле, стоило луне появиться, как на пустынной дороге меж двух рядов мертвых автомобилей, словно по волшебству, из тени соткались несколько фигур. У каждой в руках было оружие. Они нем ного постояли на месте, прислушиваясь, а потом две осторожно приблизились к лежащему на асфальте человеку.

   Глаза человека были сомкнуты, на лице застыл покой. Его можно было принять за спящего, если бы не зловещая лужа, в которой он лежал. Она хищно отблескивала черно-красным. В бледном свете луны от защитного костюма лежащего словно бы исходило призрачное сияние, и казалось, что уродливые кровавые разводы, наоборот, поглощают свет.

   Один из подошедших опустился перед человеком на колени и принялся нащупывать пульс, второй безмолвно застыл рядом.

   – Ну? – раздалось спустя секунду, голос из-под маски прозвучал глухо, словно из могилы.

   – Момент… Есть. Но пульс очень слабый. Похоже, – боец опустил взгляд на запятнанный асфальт, – он потерял много крови.

   – Так… – командир ненадолго задумался.

   Приказ есть приказ. Выполнить его он должен любой ценой и непременно выполнит, но бессмысленно рисковать жизнями – своей и бойцов – не станет. Этот бедняга, словно подарок на Новый год, подвернулся в самое время. Можно взять его и возвращаться, не играя больше с судьбой в опасные игры. Они достаточно долго плели вокруг станции паутину засад и ловушек, чтобы понять: все бесполезно, урки не ходят наверх.

   Вот только полезен ли будет пленник?

   Командир сдвинул противогаз на лоб и с наслаждением вдохнул полной грудью холодный воздух, потом негромко спросил:

   – В сознание привести можешь?

   – Попробую, – неуверенно ответил боец. – Но обещать не могу – он почти мертв.

   Однако боец ничего не успел сделать. Человек застонал и открыл глаза, лицо исказила гримаса боли. Он протянул руку, будто пытаясь дотянуться до чего-то, лежащего в темноте у соседней машины, но через мгновение бессильно уронил ее на асфальт.

   – Командир!.. – воскликнул боец, но командир и сам все прекрасно видел.

   – Кто ты? – строго и четко произнес он. – Куда и откуда двигался? С какой целью?

   Человек не услышал. Он смотрел прямо на командира, но словно бы сквозь него, не замечая, не видя. Вернее, видя, но – что-то свое, будто присутствовал одновременно в двух местах: здесь и не здесь.

   – Можешь что-нибудь сделать? – командир присел рядом с бойцом.

   Тот сорвал противогаз, и светлой волной по плечам рассыпались длинные волосы, склонился – склонилась? – ниже, легко ударил – ударила! – по щеке и повернулась к командиру, тихо спросила:

   – А нужно?

   Тот не стал отвечать.

   – Ты пришла меня утешить, милая? – вдруг слабым голосом произнес человек, в упор глядя на девушку.

   Та отстранилась. Командир хмыкнул и недоуменно посмотрел сначала на нее, а потом на него. Человек выдержал короткую паузу и с грустью, с болью вдруг выдохнул в холодный ночной воздух:

     Все отнято: и сила и любовь.

     В немилый город брошенное тело

     Не радо солнцу. Чувствую, что кровь

     Во мне уже совсем похолодела.

   Стихи медленно воспаряли к луне, а слушатели растерянно хранили молчание. Неожиданность их совершенно обезоружила, заставив усомниться в реальности происходящего. Здравый смысл твердил, что такого не может быть – времена поэтов и романтиков давно канули в Лету. Казалось, то ли они попали в сказку, то ли умирающий над ними изощренно издевается. Впрочем, он мог и просто бредить.

   Наконец командир, справившись с собой, опять задал свои вопросы:

   – Кто такой? Откуда шел? Куда? Зачем?

   Но человек по-прежнему его не видел, он смотрел только на девушку:

     Веселой Музы нрав не узнаю:

     Она глядит и слова не проронит,

    А голову в веночке темном клонит,

     Изнеможенная, на грудь мою.

   Лицо девушки потемнело, в глазах мелькнули молнии. Пожалуй, будь незнакомец не ранен, заработал бы сейчас пощечину.

   Командир негромко спросил:

   – Вы что, знакомы?

   – Первый раз его вижу, – мрачно отозвалась девушка.

   – А он, по-видимому, тебя знает.

   – Только кажется.

   Командир вдруг подмигнул ей:

   – Не молчи.

   Она вопросительно изогнула бровь, и командир повторил: