Маргарита Ангулемская и ее время - А. Петрункевич

Франсуа Рабле

Когда Маргарита приехала в Лион вместе с некоторыми из своих друзей (мэтром Мишелем и другими), она принялась задело пропаганды нового учения со всем пылом своей души.

Почти накануне Марсельской осады, когда король был всецело поглощен военными опасностями и, торопливо готовясь к обороне, разъезжал из города в город, из крепости в крепость, – скончалась его супруга, королева Клод (25 июля 1524 года). У постели умиравшей женщины не было никого из близких, кроме герцогини Алансонской. Маргарита самоотверженно ухаживала за невесткой и потом искренне оплакивала ее.

Едва осада Марселя была снята, король решил идти в Италию, не внимая мольбам своей матери, не слушая убеждений сестры, которая отговаривала его от поступка, признававшегося всеми опытными полководцами безумным. Стоял октябрь, и переход через Альпы в такое время года был слишком рискованным; король уводил всех способных к войне людей, и королевство, оставшись беззащитным, могло подвергнуться нападению врагов; завоевание Италии казалось более чем проблематичным. Но все эти доводы не убеждали Франциска. Он горел нетерпением отомстить Карлу V за предшествовавшие неудачи и наказать дерзкого Бурбона, «забывшего честь и Бога» и осмелившегося воевать против своего государя и отечества. Кроме того, близкий друг короля, легкомысленный адмирал Бониве, только что потерпевший поражение в Ломбардии, но не наученный этим горьким опытом, постоянно рисовал королю заманчивые картины будущих побед.

Королевскую семью постигло новое несчастье: заболела семилетняя дочь Франциска, принцесса Шарлотта. Маргарита снова превратилась в сиделку – дни и ночи проводила у изголовья своей маленькой племянницы. Через месяц Шарлотты не стало.

В письме к епископу Брисонне герцогиня признается:

Господь украшал мой дух и разум; но, кроме ее смерти, я пережила еще горе короля, от которого я долго скрывала ее кончину, но который догадался об истине по сну, приснившемуся ему три раза подряд. Он видел принцессу, говорившую ему: прощайте, государь, я ухожу в рай.

Сохранилась длинная (1250 строк) поэма «Диалог как ночное видение» (Dialogue en forme de vision nocturne) герцогини Алансонской, написанная ею на смерть Шарлотты. Это произведение интересно потому, что в нем Маргарита прямо ставит все те вопросы догматики и культа, которые уже занимали тогда представителей Реформации, и отвечает на них в евангелическом духе.

25 февраля 1525 года произошла злополучная Павийская битва. Французская армия была уничтожена Карлом V, король Франциск I попал в плен.[50]

В Париже о поражении узнали только 7 марта. Страшная паника охватила все население. По распоряжению городского совета ворота города были закрыты и к ним приставлены часовые, всю ночь напролет на улицах горели фонари; запрещено было переезжать в лодках Сену. Архиепископ Парижский приказал выставить мощи святого Дионисия, и вокруг них днем и ночью толпился народ.

Франциск собственноручным письмом уведомил мать о своем несчастье. Впоследствии молва исказила это письмо и включила в него фразу, достойную короля-рыцаря: «Мадам, все потеряно, кроме чести и жизни!» (Madame, tout est perdu sauf l'honneur et la vie!) Франциска вместе с товарищами по несчастью (королем Наваррским Генрихом д'Альбре, Флеранжем, маршалом Монморанси, поэтом Клеманом Маро и другими) враги окружили заботой, всячески выказывая глубочайшее уважение. В императорском лагере Франциску была выделена палатка. Он пользовался такой популярностью, что Ланнуа, вице-король Неаполя, которому пленник специально был поручен, решил заключить его ради большей безопасности в замок Пиццигитон, недалеко от Павии.

Недобрая весть о павийском несчастье повергла мать и сестру короля в глубокое отчаяние. Это настроение еще усилилось, когда в Лион приехал муж Маргариты, герцог Алансонский, на которого народная молва возлагала всю ответственность за проигранную битву. Говорили, что он так растерялся в самый критический момент, что велел трубить отбой вместо того, чтобы ринуться на помощь к королю. Далее легенда прибавляла: упреки тещи и отчаяние и презрение жены до того измучили герцога, что он заболел от стыда и раскаяния и умер через несколько дней по своем приезде в Лион.

Все это справедливо лишь наполовину. Действительно, герцог Алансонский никогда не отличался ни военными талантами, ни особенной доблестью, но трудно сказать, насколько он лично виновен в проигрыше битвы; достоверно известно, что Франциск I, увлекшись атакой, сам сделал крупнейшую ошибку в расположении войск, прикрыв своих врагов и таким образом лишив свою артиллерию возможности действовать. Верно, что герцог умер по возвращении в Лион, хотя и не так скоро, как утверждает легенда. Но он умер не от стыда и раскаяния, а от плеврита, проболев только пять дней, – умер на руках у Маргариты, заботливо и преданно ухаживавшей за своим мужем. О его последнем дне (герцог Алансонский умер 11 апреля 1525 года) она сама рассказывает в поэме «Темницы королевы Наварры» (Les prisons de la reine de Navarre). Читая это произведение, лучше всего можно убедиться, насколько легенда исказила истину, утверждая, будто Маргарита презирала своего супруга и упрекала его в трусости и низости. Королева повествует, как умирал герцог – тихо и спокойно, как подобает истинному христианину.

Маргарита была поглощена заботами о брате, о делах государства, о здоровье все хворавшей матери, о своих племянниках, которым она теперь заменяла мать. В апреле, через несколько дней после смерти своего мужа, она пишет королю:

Так как Господь дал мне случай написать Вам (что для меня является таким большим утешением), то осмеливаюсь поручиться, что по получении двух Ваших писем я успокоилась и пришла в то состояние [здоровья], которое вы для меня желали. Ибо слово Ваше имеет такую силу и власть надо мной, что оно обращает сожаление о прошедшем в страстную жажду будущего, надеясь, что Тот, Кто погрузил меня в пучину [скорби], спасет меня вестью о Вашем желанном освобождении; ибо нет другого утешения, способного проникнуть в самую глубь моего сердца, и надеждой на него поддерживается жизнь матери и сестры… Не сомневайтесь, Государь, что кроме тех первых двух дней, когда горе заглушало голос рассудка, она [Луиза] не видела ни моего грустного лица, ни единой слезы; ибо я считала бы себя слишком несчастной (принимая во внимание, что ничем не могу Вам служить), если бы к тому же нарушила спокойствие духа той, которая так много делает для Вас и для всего, что Ваше. Все, чем я могу ее развлечь, верьте, Государь, делается, ибо я так страстно хочу видеть вас обоих [то есть мать и брата] довольными и счастливыми, что, уповая на Бога, не могу и не хочу теперь думать о чем-либо другом…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});