Одержимый - Шарлотта Физерстоун

– Милорды? – позвал ласковый женский голос.

– Нет-нет, благодарю вас, – пробормотал Броутон, в напряжении замирая на соседней подушке.

Линдсей открыл один глаз и бросил взгляд вниз, на пару кремового цвета грудей, вываливавшихся из лифа украшенного бисером – лифа гурии, подумал он, заметив золотистое мерцание шелковой тесьмы, обрамляющей этот тесно обтягивающий бюст лиф.

– Попробуй это, Реберн, дружище! Турецкое лакомство, – усмехнулся Уоллингфорд с другого конца комнаты, когда его вечернее развлечение скользнуло тонкой ручкой вниз, к застежке брюк графа.

Линдсей открыл другой глаз и увидел, что гурия держит перед ним серебряный поднос. Взглянув в глаза наложнице, он увидел, как ярко те блестят. Линдсей видел эти глаза прежде, но никак не мог вспомнить где.

– Ну же, Реберн, – продолжал язвительно посмеиваться Уоллингфорд. – Попробуй кусочек! У греков есть их знаменитые виноградные листья, у турок – их «губы красавицы».

Безразлично пожав плечами, Линдсей потянулся к лежавшему на подносе бледно-желтому кружку в форме губ, напоминавшему маковый пирог.

– Думаю, вам больше придется по душе красный, – обольстительно промурлыкала гурия.

– Что ж, хорошо, – отозвался Линдсей, забирая с подноса другой, красный кусок пирога. Он засунул лакомство в рот и принялся жевать жесткий пирог. – Черт возьми, это ужасно, – пробормотал Линдсей Броутону, энергично работая челюстью. – Турки могут оставить эти «губы красавицы» себе. Я, несомненно, предпочел бы виноградные листья.

– Эта девушка кажется очень знакомой, – задумчиво произнес Броутон, внимательно следя за плавными передвижениями гурии по комнате.

– Возможно, она покажется еще более знакомой после проведенной с ней ночи? – с усмешкой бросил Линдсей.

Броутон стрельнул в него возмущенным взглядом:

– Могу я тебе напомнить, что ухаживаю за мисс Томас?

Линдсей снова пожал плечами и отвел взгляд. Это, конечно, его не касалось, но Ребекка Томас не представлялась исключительно хорошей партией для друга. Было в этой девушке нечто, чего Линдсей никак не мог понять и объяснить, но это ощущение казалось сомнительным, даже неприятным. Ему самому никогда не нравилась Ребекка. Она слыла интриганкой, умевшей ловко манипулировать людьми, к тому же бессердечной, равнодушной ко всему. Расчетливая холодность всегда читалась в ее глазах. Ну а кроме того, Линдсей не собирался смотреть сквозь пальцы на то, как циничная Ребекка пыталась вторгнуться в его нежную дружбу с Анаис.

«Ах, Анаис!» – спохватился Линдсей, пытаясь разглядеть в густеющем дыму циферблат часов.

– Ладно, мне пора, – сказал он, увидев, что стрелки приближаются к полуночи.

– И куда это ты собрался? – полюбопытствовал Броутон, когда Линдсей встал и принялся поправлять свой и без того безукоризненного вида жилет.

– Я ухожу, чтобы встретиться с очаровательной молодой леди на террасе.

– Береги ее. – В голосе Броутона зазвучали предупреждающие нотки, но Линдсея это не особенно взволновало.

– Я люблю ее, Броутон.

– Я знаю, но иногда…

Линдсей понимал, что собирался сказать его друг:

«Иногда ты ведешь себя так, что становишься недостойным столь хорошей девушки, как Анаис Дарнби».

– Мои дни в Кембридже остались в прошлом, Броутон. Я больше не тот наглый гуляка, не тот прожигатель жизни, которого ты знал по университету. Тогда я пытался понять, чего хочу от жизни, искал свое место и, помнится, был весьма безрассудным. Но мне больше не нужно ничего искать. Я знаю, чего и, главное, кого хочу.

Броутон потянулся к Линдсею и схватил его за руку, не давая уйти.

– Только не совершай ошибку, полагая, что ты – единственный, кому она дорога. Я дружу с Анаис столько же, сколько и ты. И мне бы не хотелось, чтобы она ощущала себя так, будто с ней легкомысленно поигрались, а потом бросили.

– На что это ты намекаешь? – сердито стрельнул глазами Линдсей.

– Думаю, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, Реберн. Если твои намерения по отношению к Анаис не отличаются благородством, не стоит добиваться ее взаимности.

Линдсей смахнул цепкую кисть Броутона со своей руки.

– Я никогда не обреку ее на бесчестье.

– Хотелось бы в это верить. Надеюсь, ты станешь прикладывать усилия – всегда! – чтобы быть таким мужчиной, который ей нужен и которого она заслуживает.

Отрывисто кивнув и стиснув зубы, Линдсей повернулся и направился к двери, немного сбиваясь с пути в этом тяжелом пару, висевшем в воздухе.

Открыв дверь, он с облегчением вывалился наружу, мечтая глотнуть свежего воздуха и прочистить сознание от всей этой беспорядочной паутины, внезапно опутавшей мозг.

«Анаис, – думал Линдсей, прислоняясь к стене, чтобы вернуть себе равновесие. – Я не такой, как мой отец. Я достоин тебя. Я могу быть тем мужчиной, который тебе нужен. Клянусь».

– Добрый вечер, Линдсей.

Он обернулся. Коридор резко сузился, заставив Линдсея ощутить приближение тошнотворного обморочного приступа. Огни свечей замерцали неистово, безумно, словно соскочив со своих восковых подставок, и Линдсей тревожно отпрянул, увидев, как язычки пламени запрыгали к нему, угрожая приземлиться прямо на одежду. Видение рассеялось так же стремительно, как и возникло, сменившись калейдоскопом ярких кружащихся пятен цвета, затуманивших его взор.

Моргая, Линдсей поднял взгляд от черно-белого пола, который, казалось, немного колыхался под его ногами, как лента на ветру. А потом Линдсей увидел ее, Анаис, стоящую в конце коридора в изумительном, в высшей степени соблазнительном пурпурно-золотистом одеянии.

– Анаис? – не веря своим глазам, произнес Линдсей.

Он попытался сделать шаг вперед, но не смог, ноги не слушались. Ему никак не удавалось сфокусировать взгляд на возлюбленной, он едва ее видел.

Черт возьми, что с ним происходит? «Губы красавицы», – внезапно вспомнил он. Чем же накормила его та гурия? Совершенно точно, он никогда прежде не баловался ничем подобным. Никогда не употреблял ничего, что обладало бы таким мощным действием.

– Линдсей! – вскричала Анаис, тут же устремляясь к нему.

Линдсей поймал возлюбленную в свои объятия и прижал ее к стене. Его руки принялись жадно бродить по округлостям Анаис, восхищаясь нежной кожей ее бедра, мелькнувшего под низко посаженной юбкой. Пальцы Линдсея запутались в тонком, как паутинка, пурпурном шифоне, и он заурчал, благодарный Анаис за обольстительный костюм, вдруг почувствовав себя таким возбужденным, как никогда еще в своей жизни.

– Поцелуй меня, – промурлыкала она тихим, гипнотическим голосом, который заставил его уже успевший затвердеть член прямо-таки вздыбиться в брюках. – Поцелуй меня, Линдсей, – повторяла она снова и снова, словно исполняя обольстительную песнь сирены.