Рядовой Рекс - Борис Сопельняк

— Ты смотри… поаккуратней, — наставительно начал Громов. — Бои будут серьезные. Вперед не лезь.

— Ты тоже.

— Ну, я — это я. Я — другое дело.

— Вот именно. У каждого свое дело. Ты, Витенька, не мельтеши и понапрасну не волнуйся. Тут уж как судьба распорядится… А я вчера гадала. У одной девчонки карты нашлись, так я не удержалась. Если карты не врут, предстоит нам с тобой дальняя дорога, потому что есть общий крестовый интерес. И утешимся мы маленьким-маленьким валетиком!

— Так тому и быть! — широко улыбнулся Виктор, уже не стесняясь, поцеловал Машу и побежал в расположение разведроты.

Именно в этот миг из-за леса брызнули первые лучи солнца. Они так рельефно и так четко высветили надвигающуюся с запада армаду самолетов, что Громов на секунду залюбовался этой картиной. В следующую секунду он понял, что надо немедленно искать укрытие. У самой кромки леса стояли закопанные по самую башню танки. Громов бросился к ним и юркнул под ближайший. Рекс пристроился рядом.

— А-а, Громов! — услышал Виктор хрипловатый басок.

— Ба, Маралов! — обрадовался Виктор. — Вот так встреча! Ты как здесь очутился?

— Своим ходом. Триста верст на гусеницах — и я на славной курской земле, — покусывая травинку, заявил танкист.

— И давно здесь?

— Трое суток.

— Отмахать триста верст и зарыться в землю? Вот-вот наступать, а вы по самые уши в черноземе. Что-то я тебя не понимаю.

— Эх ты, пехота, — хлопнул он Виктора по плечу. — Это ведь только кажется, что танк — броневой щит. Поджечь его ничего не стоит. Даже паршивая бутылка с зажигательной смесью останавливает эту массу железа. А для пушки или самолета нет лучшей мишени, чем «железный гроб». Так что я взял за правило: до поры до времени сидеть тихонько и не высовываться.

— А как нога? Я ведь из госпиталя вышел раньше тебя.

— Костяная! Своя! — хохотнул Маралов.

Танкист балагурил, смеялся, а Виктор никак не решался взглянуть ему в лицо. Он побаивался это делать еще в госпитале, а ведь их койки стояли рядом. Танк Маралова подбили в последний день Сталинградской битвы. «Тридцатьчетверка» пылала, как сноп соломы. Экипаж погиб. Весь. Погибшим считали и командира роты Маралова, даже похоронку отправили. Но когда спецкоманда осматривала обуглившиеся танки и собирала то, что осталось от экипажей, комроты застонал. Потом госпитали, операции, пересадки кожи. Все бы ничего, если бы не лицо. Ни бровей, ни ресниц, ни волос на голове. Ушей и носа — тоже почти не было. Сплошной ожог, прикрытый тонкой лилово-красной кожей.

Но Маралов не унывал. Не было в госпитале человека веселее его. Он балагурил, острил, по любому поводу сыпал анекдотами. Никому и в голову не приходило жалеть старшего лейтенанта или сочувственно расспрашивать, как он думает жить дальше. И вот ведь чудеса: самые хорошенькие и самые неприступные медсестры прямо-таки роились вокруг Маралова. Но что больше всего поражало претендентов на роль госпитальных сердцеедов: в глазах девушек не было и намека на сердобольность или жалостливость, нет, и голубоглазые, и черноокие светились неподдельной влюбленностью в танкиста. Вот и пойми женскую душу!..

Маралов шел на поправку. Лицо его не смущало, а вот нога не давала покоя: два перелома и разбитое колено. Это не шутки.

— Хотят списать подчистую, — хрипел он Виктору по ночам. — Черта с два! Не на того напали. Да я одной рожей так испугаю фрица, что тот вмиг околеет. Лишь бы сесть в танк. Ты же спортсмен, помоги, придумай, как разработать сустав: на комиссии сказали, что вся загвоздка в нем.

И Виктор придумал. Тут была и бесконечная ходьба по лестницам, и лазание по шведской стенке, и велосипед… В тот день, когда Громов выписывался, Маралов, хоть и сильно хромая, но уже без костылей проводил его до ворот.

— До встречи, — обнял он Виктора. — Война хоть и большая, но там тесно. Увидимся! И вообще предлагаю въехать в Берлин на моей броне.

— Принято, — улыбнулся Виктор. — Я тебе напишу.

Но так и не написал. И вот теперь командир танкового батальона капитан Маралов принимает товарища по госпиталю под своей «тридцатьчетверкой».

— Помнишь, Громов, я тебе говорил, что на войне тесно и мы увидимся?

— Ага.

— Так давай за встречу. По глоточку, — отстегнул он фляжку. — А то когда еще придется? Сейчас здесь такое будет!

— Давай. Я рад. Честное слово, рад, что ты в строю, что комбат, и вообще…

— Я тоже. Ну, будем живы! — Маралов сделал изрядный глоток, передал фляжку Виктору, а Рексу протянул сухарь.

— Не возьмет, — заметил Виктор. — Ест только из моих рук.

— Сам научил? Молодец, собачина, так и надо. Доверяй только хозяину. Ну, все, братцы, началось! Теперь — лишь бы не прямое попадание.

Обработав передний край, «мессеры» и «юнкерсы» навалились на рощицы и перелески, которые как ни маскируй, сверху просматриваются почти насквозь.

Полчаса непрерывного гула, воя, рева, треска, взрывов, стонов… А потом — как будто ничего и не было. Тишина. Оглушенные люди вылезали из-под танков… Маралов приказал прочистить орудия, привести в порядок триплексы и прицелы, проверить боезапас.

— А ты говорил, зачем закопались?! На, смотри, — протянул он Виктору бинокль. — Так что вперед пойдем не скоро.

С холма лавиной катились фашистские танки. В бинокль хорошо было видно построение атакующего каре: впереди и на флангах — тяжелые «тигры», в середине — «пантеры» и самоходные орудия «фердинанд». Танки шли, не открывая огня, а «фердинанды», выскакивая на бугры, вели беспорядочную стрельбу.

— Хотите, чтобы мы себя обнаружили, а «тигры» засекли и расстреляли в упор? — усмехнулся Маралов. — Ни черта у вас не выйдет!

Он начал считать, сколько на батальон идет танков, но быстро сбился: все равно раза в три-четыре больше.

— Чего не стреляешь? — спросил Виктор.

— Нельзя. Надо ждать. Пусть подойдут ближе. Пушка у «тигра» бьет дальше нашей, да и броня у него покрепче. Так что единственный выход — подпустить метров на пятьсот и молотить в лоб.

Бензиновый чад повис над полем. Голубоватый дым выхлопов, почти не рассеиваясь, стоял стеной, из-за которой выныривали все новые волны танков.

— Пора! — сказал комбат, поднимаясь в танк. — А ты уходи, — бросил он Громову. — Пехоте здесь делать нечего: в танковой рукопашной ты не сгодишься.

— Все понял. Уже ушел. Только я хорошо знаю эту лощину: всю на брюхе исползал. Сейчас фашисты наткнутся на овраг. Он неглубокий, но стены крутые — придется обходить. Тут-то и подставят тебе борта.

— Ай да Громов! Вот это по-дружески! Все, рви когти! Они уже затоптались! — крикнул Маралов и захлопнул люк.

И действительно, немецкие танки остановились, потом попятились назад, повернули на девяносто градусов и пошли вдоль невидимого оврага.

— Вот теперь самое время. Огонь! — скомандовал Маралов.

Раздался залп. Другой. Третий… Все решает скорость стрельбы. Четыре секунды — выстрел, четыре секунды — выстрел. Перед оврагом полыхает пять факелов. Десять! Хотелось бить и бить по метавшимся танкам. А еще лучше нажать на рычаги, броситься навстречу и схлестнуться в ближнем бою. Но это верная смерть! Нет, в схватке с противником, превосходящим в четыре раза, нужна не только удаль. Маралов заметил, что «фердинанды» и часть «тигров» перестроились и стволами прощупывают высотку.

— Всем назад! — приказал он.

«Тридцатьчетверки» задним ходом рванулись за гребень холма и скрылись за обратным скатом. И вовремя! Фашисты открыли ураганный огонь по укрытиям, где только что стояли советские танки.

Одному ему знакомыми тропами Виктор бежал в расположение роты. И снова наткнулся на танки, на этот раз немецкие. По узкой лощине, словно на параде, шла бесконечно длинная колонна. Больше всего Громова поразило, что башенные люки открыты и командиры стоят, высунувшись по пояс.

«Ни черта не боятся, — с досадой подумал Громов. — Эх, Маралова на вас нет, он бы научил, как землю есть! А-а, ну теперь ясно, почему они пижонят! Африканцы. Даже танки не перекрасили, как были оливковыми, так и остались. Но где же наши? Неужели на этом участке нет ни пушек, ни танков?»

Да, на этом участке не было ни пушек, ни танков. Точнее говоря, еще утром они были, но беспрерывные бомбежки, бесконечные танковые атаки и ураганная канонада превратили всю эту технику в груду металла. В прорыв вошло триста фашистских танков. Казалось, уже ничто не сможет остановить эту армаду. И тогда против бронированных чудовищ вышли люди, не защищенные никакой броней, кроме отваги.

Полковник Сажин сидел на дне глубокой воронки — здесь был его командный пункт — и безуспешно пытался связаться с артиллеристами. Не знал комдив, что связываться не с кем. А по узкой лощине прямо на него шла колонна оливковых танков.

— Подлюги, даже люки открыли! Жарко им, видите ли. Знают, сволочи, что настоящего жару поддать им некому — у меня ни артиллерии, ни связи. И голова как после похмелья. Да, шандарахнуло в блиндаж крепко. И как я только жив остался?…