Ничего личного - Дмитрий Бондарь

— Какой бы дурак еще кормил за это? — спросил я, не ожидая, впрочем, ответа.

Захар пожал плечами и носком ботинка подвинул рыжего на полметра в сторону. Котяра разлепил глаза, недовольно глянул на раздражитель, протяжно зевнул, перевернулся на другой бок и снова попытался заснуть.

— Вот так и в наших институтах большинство работает, — прокомментировал Захар поведение безразличного кота. — «Где бы ни работать, лишь бы не работать», как говорил завхоз Бубенцов. А нам их пинать и шевелить придется. А они будут сопротивляться, потому что думают, что то, что они делают — это и есть работа. И этот рыжий зверь наверняка думает, что столовку охраняет от плохих уличных котов. А без него все разграбят, кухарок изнасилуют, а крыша внутрь провалится.

В меню нашелся суп с клецками и щи с кислой капустой, какие-то шницели и тефтели с гарниром из слипшегося риса или почти забытой нами гречки, обязательный компот из сушеных яблок и клюквы, пирожки с повидлом и ватрушки циклопических размеров — примерно как кепи Фрунзика Мкртчяна из «Мимино». Было все заметно дороже, чем раньше, и вид имело какой-то вчерашний.

Я отважился только на пирожок и компот, а Майцев еще взял порцию гречки с рыбной котлетой. Он позвал кошаков, привлекая их внимание котлетой, но обожравшиеся бездельники остались глухи к его «кис-кис-кис».

— Я видел Аньку Стрельцову, — сообщил я.

— Здорово, молодец, — принюхиваясь к гречке, откликнулся Майцев. — И что?

— Хорошенькая она стала. Тоже в институте работает. Системами управления занимается.

— Да ну, скажешь тоже — системами управления занимается! Что она там может делать? Баба, да еще и молодая. Комсомолка. Плакаты со стендами рисует да чай подает. Ну, может быть, еще по общественной линии.

— Зато хорошенькая.

— Этого добра — как грязи под ногами на Родине, — подмигнул мне Захар. — И хорошеньких, и не очень, и даже откровенно страшненьких, только знай — выбирай. Юленька Сомова тоже была хорошенькая. Кстати, она здесь сейчас. Не хочешь свести знакомство поближе?

Я залпом выпил компот, а пирожок засунул в стакан.

— Пошли, Казанова. Знаток половых отношений, елки…

— А я что? Сам же просил напомнить при случае? Больно теплым стал твой голос, — он придурковато улыбался. — Вот я и… того.

Поход в кино, обещанный Нюрке, состоялся, но продолжения не имел — я сослался на чрезвычайную занятость и пообещал зайти «как-нибудь до отъезда», чего делать, разумеется, не собирался.

А потом был Новый год, куранты и Михаил Сергеевич Горбачев под елкой — без шампанского, деловой и энергичный.

Третьего января мы стали собираться в обратный путь: отпуск не может продолжаться вечно.

Мама похлюпала носом, хорошенько всплакнула и перекрестила меня на дорогу — теперь это стало модно даже в среде идейных коммунистов. Летом страна собиралась отметить тысячелетие крещения, и в свете новой политики партии приобщение к церковным таинствам перестало быть чем-то недопустимым.

Назад, наученные опытом путешествий в обычных вагонах, мы поехали на фирменном поезде № 9 «Байкал», следующим от Иркутска до Москвы.

Конечно, в нем было ехать гораздо комфортнее: двухместное купе СВ, чистота, любезные проводники, и даже белье, обычно волглое, в этот раз оказалось сухим. В общем, в город-герой Москву мы въехали в самом бодром расположении духа, готовые свернуть любые горы.

А у Изотова нас ждал сюрприз — спустя час после нашего появления на пороге нарисовались Воронов и Павлов. Конечно, это для них в большей мере был сюрприз, я-то сказал о нем Захару еще в поезде. И все равно их визит стал приятной «неожиданностью».

Геннадий Иванович сильно сдал за прошедшие годы — он придерживался рукой за Георгия Сергеевича, лицо стало худым, да и номенклатурный костюм висел теперь на нем, как на пугале огородном. Павлов, напротив, со дня нашей последней встречи стал выглядеть гораздо лучше — то ли лечился весь год, то ли тогда я застал его во время болезни.

Старики обняли нас поочередно, и Воронов, так и оставшийся самым «заводным», начал нам петь дифирамбы: и дело мы делаем великое, и трудно было ожидать такого от двух мальчишек, и теперь-то он видит, что молодому поколению все по плечу. Говорил долго, витиевато и напыщенно — наверное, долго готовился.

Павлов посмеивался и поощрительно хлопал меня по плечу. Захар сидел красный как рак — так его не хвалили еще никогда в жизни.

— Ладно, Геннадий Иваныч, прекращай молодежь развращать, а то еще возгордятся без всякой меры, потом устанешь в чувство приводить.

— Так, Георгий Сергеевич, за большое дело не грех и похвалить! Мы же с тобой такого не сделали. Завидую, можно сказать. Но! — Воронов погрозил в воздухе указательным пальцем. — По-белому!

Они все вместе рассмеялись.

— Аркадьич, сообрази что-нибудь на стол. И коньячку, — попросил Воронов. — Мне, сказать честно, эскулапы запретили спиртное, так хоть понюхаю.

— Так ведь где ж его взять? Коньячок-то? Боремся же с привилегиями, сухой закон опять же.

— Ну и черт с ним, чай тогда тащи.

Валентин Аркадьевич поманил за собой Захара, и на кухне они вдвоем загремели посудой.

— Николай Ефимович велел передавать привет, — напомнил мне Павлов о существовании партийного казначея Кручины. — Он в полном восторге и спрашивает, когда мы сможем повторить что-то подобное.

Я задумался, «вспоминая» будущее.

— Так же быстро — не скоро. Будут эпизоды, и с валютой, и с бумагами. Сейчас рынок деривативов начнет развиваться. Доткомы, опять же, только-только начинают поднимать головы. Все только в рост. Если у Николая Ефимовича есть возможность вложить средства в дело на пять-семь лет, то доход будет приличным.

Говорил ли я правду? Нет. Мне просто чертовски не хотелось иметь за спиной очередного надзирателя вроде незабвенного Золля-Лапина — теперь уже на постоянной основе. Всему свое время. Но и отказывать напрямую я не имел права.

Павлов с Вороновым переглянулись — видимо, старые волки почувствовали в моих словах какую-то фальшь, и Георгий Сергеевич сказал:

— Хорошо, я передам Кручине твои слова.

А Воронов добавил:

— Но приехали мы на самом деле не за этим. Прошло достаточно времени, чтобы спросить — когда можно будет приступить к реализации второй части нашего плана? К инвестициям в наше народное хозяйство?

На этот вопрос у меня была «домашняя заготовка»:

— В августе девяносто первого группа инициативных товарищей отстранит Горбачева от власти. Борис Пуго…

— Прибалт? — Воронов мне, кажется, не очень поверил. — Хотя он же вроде бы из госбезопасности?

— Понятия не имею, кто он сейчас, — ответил я. — Он станет министром внутренних дел. Дмитрий Язов…

— Этот может, — качнул подбородком Воронов. — Кремень-человек. Кто еще?

— Янаев, не помню ни имени, ни отчества…

— Генка? Массовик-затейник? Как же, помню. Молодежью все занимался. Ничего про него сказать не могу. Вроде бы совсем безобидный. Еще кто?

— Бакланов…

— Машиностроитель? Серьезный мужик. Еще?

— Еще ваш однофамилец, Георгий Сергеевич. Павлов Валентин… не помню отчества — финансист. Первоначально ставленник Горбачева и тех людей, что стояли за Михаилом Сергеевичем. Проведет очень непопулярную в народе денежную реформу, вызвав в массах буквально бешенство. Притом, что прекрасно знал на примере Бирмы, где такая же реформа была проведена в прошедшем — восемьдесят седьмом — году, что, кроме народных волнений, никакого эффекта она не даст. Думаю, эта реформа была ценой за назначение на пост премьер-министра. Потом-то он поймет, куда тащут страну «перестройщики», примкнет к заговорщикам. Ну и еще Крючков Владимир… отчества тоже не помню.

— КГБ?

— Да.

— Ну этот понятен. Креатура Андропова. Странно, что пошел против Горбачева, видимо окончательно всех говорун достанет. Все?

— Нет, там еще кто-то будет от аграриев, промышленников — не помню точно. Они для массовки и придания перевороту видимости законности и народности.

— Понятно, — заключил Павлов. — И тогда, ты считаешь, будет лучший момент для нашего выхода?

В комнату вошли Изотов с Захаром, принесли пахучий чай и уселись на свои места за круглым столом. Зазвенели ложечки по стаканам.

— Ну, другого времени пока не вижу, — ответил я. — Раньше — просто отберут деньги, позже — своруют.

— Наши — могут, — подтвердил мои ожидания Воронов. — И отобрать и своровать.

— Эх, надеялся поучаствовать, — вздохнул Павлов. — Видимо, не успею. Старость не даст.

— Да ты-то, Георгий, еще огурец хоть куда, не то что я, — Геннадий Иванович положил на стол свои руки — с искривленными артритом, дрожащими пальцами. — Видишь, какие клешни себе отрастил?

— Знатные, — похвалил его Павлов. — Но помнится мне, хотели мы с ребятками еще кое о чем поговорить.