Алоха, мой друг - Анна Богдановна Шулятицкая

на Багиру с теплотой. – Я напишу.

– Буду ждать.

Она осторожно закрыла дверь, чтобы не всполошить хорька.

– Девочка моя, – произнёс Келвин, взяв Багиру, и понёс в комнату. Я последовал за ним. – Я очень скучал по тебе. А ты? Где пропадала?.. Ну хорошо, хорошо, не злюсь. Больше не делай так, а то я расстроюсь. Очень сильно расстроюсь. Ты же могла ушибиться, сожрать какую-нибудь гадость! Горе луковое!

Он выпустил её на пол с облегчением и завалился на диван, устало потирая виски.

– Теперь придётся заедать стресс.

Я присел рядом.

– А есть ли чем?

– Да, пончиками и маффинами. Они, если честно, не мои. Отец покупает для себя, всё съедает за раз, а потом удивляется, куда пропадают сладости.

– Ему стоит поменьше налегать на мучное. Ну, так бы сказала моя мама, – успел я поправиться. – Специально ждал, что я поеду к Опре? Что ты ей рассказал?

– Ничего такого, что бы очернило тебя как личность, – усмехнулся Келвин.

– Она дорожит черепахой. Представляешь? Я не понимаю, как реагировать на подобное. Какая-то девушка бережёт как зеницу ока мою фотографию и при этом испытывает радость. Чистую, неописуемую радость. Это тупо, странно и одновременно…

– Волнующе?

– Да. Наверное, да.

– Слушай, может быть, налопаемся мороженого? Завтра, – проговорил Келвин. – Я угощаю.

– Купишь для меня самое лучшее?

– Да, – сказал он и перевёл разговор в другое русло: – В какой-то степени хорошо, что Багира сегодня убежала.

– Почему?

– Ты бы не пришёл к Опре.

– Дурак, – пробормотал я.

– Ей ведь удалось тебя пробудить? Не упрямься и не спорь. Рано или поздно всё вернётся на круги своя, – твёрдо заявил Келвин.

Я не мог с ним не согласиться. Черепаха-то вернулась. Точнее, нежданно-негаданно ворвалась прямиком из неизведанной бездны вместе с теплом, солью и пузырями.

Глава 10

У ларька с мороженым выстроилась очередь. В спины влюблённых, выбиравших рожки с конфитюром, упирался дед в серой майке, пропитанной потом; за ним, не выпуская телефон, беспрерывно трещала ученица начальной школы. Мы были за девушкой, разрисованной цветными татуировками, пахнущей льняным маслом. Собранные волосы выбивались из её пучка волнистыми прядями.

– Возьми с личи и маракуей, – сказал Келвин.

– Я банановое люблю.

– Я попробую твоё, а ты моё.

– Хорошо.

– Ещё раз спасибо! – не унимался Келвин, переполненный до краёв благодарностью. – Ты меня здорово поддержал. Не представляю, что нашло на Багиру. Раньше она не убегала и не доставляла хлопот.

– Да ладно! Главное, что она здорова. Тем более, нашёл не я, а Опра.

– Если потребуется помощь, я к твоим услугам.

– Я поехал за Багирой не потому, что хотел, чтобы ты взамен оказал услугу.

– Классно.

– Что?

– Мы сближаемся. В июне ты бы и в машину ко мне не сел, а теперь участвуешь в поисках Багиры. Причём просто так, без подвоха, – в голосе Келвина сквозило удивление.

Однажды у него сложилась неприятная ситуация, подумал я. Он сморщился, словно к носу поднесли ватку, смоченную уксусом, и, откашлявшись, попросил не приставать, так как ему было неудобно развивать эту тему.

– Ты о друге? Не о том, что улетел в Канаду? Он тебя кинул?

Вопросы так и остались без ответа. К сожалению, или наоборот, к счастью, Келвин нечасто рассказывал о тревогах касаемо друзей, семьи или учёбы. Он заряжал позитивом, раздавал направо и налево советы по типу как быть счастливым, как надо общаться в компании, чтобы приятели не угадали твоё настроение. «Будущее будет безоблачным, если мы перестанем утрировать проблемы настоящего», – обращался он из раза в раз к цитате, которую когда-то придумал. Естественно, я надеялся, что Келвин был честным со мной и с самим собой в первую очередь, но иногда мне удавалось заметить, как под его весёлостью и безудержной восторженностью скрывалась глубокая грусть; как он отворачивался на миг, чтобы поправить улыбчивую маску, или застывал на месте, будто стрелка сломанных часов, погружаясь в бесплодные раздумья. Мне так и хотелось закричать: «Опомнись, наконец, хватит нести хрень, ты не робот!» – и взмахом руки отогнать морок. Но кто я был для Келвина? Друг, не имеющий никакого права лезть в личную жизнь. Я сочувствовал ему, себе, нам. Не жалел, а именно сочувствовал, не представляя, как утешить симпатичного парня.

Келвин прислонился к моему плечу. Мы встретились взглядом и тут же отстранились друг от друга, растягивая и так неловкую паузу. Продвинувшаяся девушка пихнула меня локтем, когда вытаскивала деньги из сумки, отчего я чертыхнулся вслух.

– Ты как?

– Неплохо.

Выбранное мороженое мне очень понравилось. Я ел маленькими кусочками, смакуя сладкий, не приторный вкус радости. Несмотря на лёд, сковывающий горло, голова пылала. Жар сосредотачивался на затылке, плавно переходил на макушку и, стекая на лоб, точно липкий сорбет14, мягко обжигал переносицу. Тем не менее сегодня было не так жарко, как всегда.

Вафля, самое приятное, что есть в мороженом, хрустела на зубах.

Дорога тянулась вверх, прямая, как распутанный кабель, ведя к залитым светом домикам с открытыми настежь окнами. Вдалеке, из-за многоэтажек, выглядывал океан, переливающийся зеленоватой рябью, с раскиданными по его блестящей поверхности сёрферами.

Лёгкость придавала походке упругость. За мной будто раскрылся парашют, настолько было свободно.

Мы пересекли раскидистые монстеры и, пробившись сквозь толпу, взобрались на холм, откуда открывался вид на Капитолий.

– Я хочу нас сфоткать.

– Прямо сейчас?

– Да.

– Разрешишь это сделать мне?

– Не разрешаю, – он насмешливо ухмыльнулся.

Клянусь, никогда не видел, чтобы у кого-то так ярко светились глаза. Щёлкнув затвором, он посмотрел фотографию, но мне почему-то не показал.

– Получилось?

Он выдавил короткий смешок.

– Такую только в рамочку вставить.

– Что там?

Келвин получился на фотографии замечательно, в отличие от меня. Перед тем как сделать снимок, он не предупредил, что я испачкался мороженым. На носу, в уголках губ и на подбородке подсыхали оранжево-жёлтые сладкие пятна. Ко всему прочему, комичности добавляла моя серьёзность. Я вытерся тыльной стороной ладони и возмущённо насупился.

– Удали.

– Не дуйся. Можно я всё-таки оставлю? На память. Обещаю, что не покажу ни единой душе, даже если будут пытать! – Келвин приложил ладонь к сердцу.

– Понравилась? Я же на ней стрёмный и смешной, – возразил я. – Так на всех фотках. Кстати, я поэтому и не люблю семейный альбом. Он будто создан для того, чтобы родители позорили меня перед родственниками и остальными гостями. Я не преувеличиваю.

– А по-моему, милый и естественный, – он обескуражил невинным тоном. – Эйден на улице. Эйден лопает сладкое. Послушный, доверяющий Эйден.

– Келвин на холме. Келвин с камерой. Романтичный, возвышенный Келвин.

– Я и впрямь такой?

– Ещё проницательный и озорной, – вырвалось у меня неосознанно. – Вру, не всегда… или… Без понятия.

– Если мы будем встречаться и дальше, я загоржусь, – игриво промурлыкал Келвин.

– В гордости нет ничего страшного. Это не порок.

– Тогда почему ты не гордишься и заставляешь удалить фотографию?

– Дело не во мне. Я не очень люблю щёлкаться.

– Попробуем в последний раз? – спросил он, призывно подмигнув. – Если не зайдёт, то я больше не буду тебя заставлять.

– В последний.

– Улыбнись.

Его шершавая щека приникла к моей разгорячённой щеке. Дужка очков холодила