Пароль «Dum spiro…» - Евгений Березняк

О полковнике Калиновском много писалось в прессе послевоенной Польши. Я прочел а нем немало очерков, статей, исследований, считая, как и авторы этих работ, что героя давно уже нет в живых. А он не только выжил сам, но и выполнил приказ, который дал себе: сохранить всю доверенную ему группу. В интернациональном отряде Калиновского (было у него сначала шесть бойцов, а стало перед выходом из тыла 80) сражались с врагом плечом к плечу русские, украинцы, армяне, поляки. За время проведения всех диверсионных операций он потерял одного бойца — одну жизнь за сорок вражеских мостов (к слову, разведчик погиб, попав в засаду, только потому, что самовольно уклонился от разработанного командиром маршрута).

Выполнить задание с максимальными результатами и минимальным риском — таков был девиз этого человека, в котором так счастливо слились безумство храбрых и житейская мудрость, безудержный полет фантазии и точный расчет, отвага и осторожность.

К тому же, у Калиновского почти безошибочно срабатывала интуиция; опасность он чувствовал и предвидел каждым нервом, каждой клеткой. Его советы очень помогли мне в драматический для нашей группы сентябрь 1944 года. Тогда же по соседству с нами действовал отряд легендарного Николая Гефта, которому удалось столько сделать в оккупированной врагом Одессе. После Одессы — район Кракова. Отряду Гефта предстоял многокилометровый переход, и Калиновский, хорошо зная местность, не советовал Гефту идти намеченным маршрутом: тридцать километров безлесья таили в себе десятки неприятных сюрпризов, смертельную опасность. Талант разведчика, долгое везение сыграли с Гефтом злую шутку; он не принял совета осторожного Калиновского. Гитлеровцы, выследив Гефта, вытеснили его из лесного массива на открытую местность. В неравном бою погиб почти весь отряд во главе с командиром. Те, кому удалось спастись (среди них и разведчица Мария Бобырева, хорошо владевшая немецким языком), пришли к Калиновскому.

В то время, когда в Польше выходили книги о человеке-легенде, когда польские патриоты поднимали вопрос о сооружении памятника полковнику Калиновскому — «грозе мостов», а отчаявшийся отыскать следы героя польский журналист писал: «Такому долгая жизнь не дана», — Николай Алексеевич Казин жил своей третьей жизнью, возвратившись к тому делу, с которого начинал в те далекие двадцатые годы. Этому возвращению предшествовали такие события.

В освобожденном от оккупантов Кракове Калиновский распрощался со своими разведчиками. Несколько дней спустя он уже был в Киеве. Получил номер в гостинице и засел за отчет. Скупо, лаконично (факты, только факты!) рассказал о деятельности своего диверсионно-разведывательного отряда.

Но надо было завершить еще одно дело. В сорок первом, в окружении, раненый подполковник Казин лишился всех документов, партийного билета. Сам нарком Государственной безопасности Украины, познакомившись с отчетом, подписал характеристику для горкома партии. Вот тут впервые везение изменило Калиновскому. Его дело попало в руки человека прямолинейного, недалекого, который в каждом видел потенциального предателя и труса. Факт «уничтожил документы» перевесил все остальное. Дело затянулось. И, как это нередко бывает, Калиновский-Казин, всегда готовый ринуться на защиту любого своего бойца, не смог постоять за себя.

Пришла весточка от жены и дочери. Они, возвратившись из эвакуации в родную Кадиевку, считали, что их муж и отец погиб. Казин выехал из Киева с единственным документом — свидетельством, в котором говорилось, что он был командиром отряда. Жизнь требовала своего, и Калиновский (он и без билета считал себя коммунистом) не искал легких путей — пошел в бригаду рядовым проходчиком, работал на восстановлении шахт. Помните: не место красит человека… Появилась седина, как-никак разменял четвертый десяток, докучали разные болезни, а он, юрист с высшим образованием, в прошлом — заместитель комкора, подполковник, легендарный разведчик, поступил в горный техникум. Сидел за одной партой с подростками, вчерашними семиклассниками, а вечерами поседевший студент ходил на товарную станцию разгружать вагоны: на стипендию семья могла прожить разве что три-четыре дня. Потом работал техником, инженером.

В 1946 году во время служебной командировки неожиданно встретил в Харькове разведчицу «немку» Марию Бобыреву. Элегантна, одета со вкусом. Она работала переводчицей в «Интуристе». Сначала не узнала в пожилом человеке в длиннополом плаще и кирзовых сапогах своего любимого командира. Туристы, работники гостиницы никак не могли взять в толк, почему их красавица Мария, всегда такая сдержанная, полная гордого достоинства, смеется и плачет, обнимая, целуя какого-то сельского дядьку. Почти до утра вспоминали командир и боец «минувшие дни и битвы, где вместе сражались они» — любимое выражение Николая Алексеевича. Многое припомнилось. Мария поделилась своими планами, она как раз собиралась в Киев и радовалась, что осуществляется ее давняя мечта — преподавать немецкий язык. Николай Алексеевич рассказал о своем городе, шахте, но ни словом не обмолвился, что все его документы: «автобиография», которую он время от времени писал для отдела кадров, новый военный билет (солдатский) — не отражают его прошлого — чекиста, подполковника, легендарного разведчика.

Через полтора месяца после той беседы с военкомом Казина вызвали в обком на бюро, восстановили в партии. В остальном все оставалось по-прежнему. И он оставался прежним: требовательным к себе и нещадящим себя в работе. Как же были удивлены его товарищи по шахте, узнав из очерка в «Известиях», что их скромный инженер Казин — тот самый полковник Калиновский, о котором в Польше слагаются песни и легенды. Один за другим отыскались бойцы отряда. Друмашко, оказалось, работает в одесской таможне, Василий Гренчишин — много лет возглавлял колхоз, сейчас на заслуженном отдыхе. «Немка» Мария тоже не теряла времени: бывшая разведчица блестяще защитила докторскую диссертацию.

Побывал Николай Алексеевич и в Польше, в тех местах, где неуловимые, вездесущие бойцы Калиновского взрывали мосты. В Кракове и Варшаве — всюду полковник Калиновский, награжденный высшими военными орденами Польши, — желанный гость.

Такой он, Николай Алексеевич Казин, — рядовой партии, умеющий в любых обстоятельствах, при взлетах и падениях, при удачах и неудачах оставаться самим собой — тружеником, первопроходчиком, настоящим человеком.

«Гвозди бы делать из этих людей»…

Спасибо, товарищ Казин, за память, за доброе слово. А нам снова пора в Бескиды — в лагерь Тадека…

По просьбе Калиновского мы забрали с собой людей из диверсионной группы капитана Собинова. Утром 26 сентября возвратились к Тадеку. Вечером перебазировались всем отрядом на Горную Поляну, куда нам должны были сбросить груз.

ВОЗВРАЩЕНИЕ КОМАРА

Выписка из справки штаба фронта:

«Голос через радиостанцию Мака в телеграмме № 19 от 22.9.44 г. сообщил, что радистка Комар 16.9.44 г. арестована из-за пеленгации. Сеть сохранилась. После этого Комар сообщила: 14.9. Восточная окраина Кракова — Кобежин… Примечание: во всех радиограммах радистка Комар дает сигнал провала.

25.9 связь с Комаром прекратилась».

Мы ждали самолет с обещанным грузом. Лежим рядом — Мак, Тадек и я. Ординарец Тадека притащил тулуп. Нам его вполне хватило на троих. Невдалеке смутно чернеют пирамиды хвороста. Молчим, вслушиваемся в тишину ночи. Тут-то и разыскал меня связной.

— Пан капитан, пан капитан, я привел Ольгу.

— Ольгу?.. Какую Ольгу?

Слышу шаги. Легкие, стремительные, очень знакомые. Наша Ольга! Схваченная гитлеровцами, вывезенная в неизвестном направлении. Та самая, которую мы уже мысленно похоронили. Стоит передо мною — живая, невредимая.

До самого рассвета Комар рассказывала свою одиссею. Ее действительно отвезли сначала в Монтелюпиху. Бросили в камеру-одиночку. Били. Допрашивал ее, судя по рассказам, мой «знакомый» следователь-весельчак, что так любил русские поговорки. Все добивался, от кого, с кем работала. Татуся видела только раз, а девочек ни разу. Старый Михал едва держался на ногах: очевидно, сильно били.

На четвертый день Ольгу повели длинными коридорами в канцелярию тюрьмы. Здесь ее уже ждали. Во дворе посадили в машину. Рядом оказался офицер-переводчик — лысый, приземистый, плотный, с непроницаемым лицом. Это он вел допрос во дворе у Врублей. Ехали из Кракова примерно час…

Часовой, ворота, высокая ограда. Цепкие глаза разведчицы фиксировали: ограда из досок. В тот же день Ольга поняла: она в отделении абвера. Привезли ее для радиоигры. По радиошколе отлично знала, что это такое: берутся твои позывные, твой шифр, твоя рация, и в Центр посылается дезинформация, изготовленная и соответственно приправленная на абверовской «кухне».