Жена-незнакомка - Эмилия Остен

– Потому я полагаю, что все это чистая правда, – усмехнулся Раймон. – Ты же знаешь, как упрям может быть Гассион, вслед за своим командиром. Упрямство герцога уже вошло в легенды, а он ведь еще так молод, и впереди у него много подвигов – в том числе и на этом поле… Они решили посмеяться надо мной.

– Не думаю. Скорее они искренне пекутся о тебе, ведь вы друзья – во всяком случае, с Гассионом.

– Я тоже так думал, – мрачно ответствовал Раймон. – Я полагал, будто он такой же, как я, и понимает мои устремления. Мне ничего не нужно, кроме войны. А войну он у меня отнял. Но от этого она не перестает быть нужной мне, и он ошибается, если полагает, будто такая ссылка заставит меня думать иначе. Я проведу в Марейле столько, сколько будет необходимо, чтобы зачать наследника.

– Что же ты к этому еще не приступил? – спросил барон ехидно.

Раймон пожал плечами. Ответы казались столь смутными, что он вряд ли смог бы облечь их в слова.

Не дождавшись объяснений, Бальдрик проговорил медленно, словно обдумывал свои слова на ходу и подбирал их, дабы выразиться деликатнее:

– Видишь ли, Раймон… Хотя меня ты чести переписки не удостаивал, твоя супруга делилась со мной крохами с твоего стола. И я знал, что ты благополучен, насколько это возможно. Понимал тебя гораздо лучше, чем твоя жена. Не зря мы долгие годы сражались вместе.

– И я жалею, что это не происходит до сих пор.

– А я уже не слишком.

Раймон воззрился на друга во все глаза.

В полку барона де Феша часто называли Неистовым Бальдриком. Характером он был мягче, чем шевалье де Марейль, и гораздо общительнее, и с женщинами обходительней; однако в бою преображался. Враги опасались попадаться на пути де Феша. Бальдрик дрался весело, получая от битвы истинное удовольствие, наслаждаясь каждым мигом своего пребывания в армии. Если Раймон был обычной щукой, тихо и стремительно рассекающей воду, то Бальдрик скорее походил на дельфина, которые водятся в южных морях и, говорят, игривы до чрезвычайности. Эта игривость барона в конце концов и подвела, однако Раймон не думал, что он изменится. Война – это навсегда, это насовсем, это в твоей крови, более того – война и есть кровь. Лишившись ее, можно только доживать свой век или покончить со всем разом. Бальдрик доживал. Но Раймон и помыслить не мог, что новая жизнь ему понравится.

– Что же, ты теперь доволен тем, что имеешь?

– Еще нет, но, надеюсь, так будет.

– Я никогда не считал смирение добродетелью, Бальдрик, – откровенно высказался Раймон. – Ты смирился?

– Как можно смириться с тем, что твое тело искалечено и ущербно? – тихо проговорил барон, не глядя на друга. – Нет, с этим я никогда не найду согласия. Но я выбрал жизнь. Не думай, будто я не желал пустить себе пулю в лоб. На самом деле я так и сделал.

Спина у Раймона внезапно взмокла.

– Что?..

– Я однажды вечером написал предсмертную записку, подготовил пистолет и приставил его к виску. Я все проверил – пулю, порох… Поднес к голове и нажал на спусковой крючок. И вышла осечка. – Он поболтал остатки вина в бокале. – Я не стал гневить Бога и пробовать еще раз. Более явного знака и ждать нечего. Решил, что еще поживу, а там посмотрим. А вскоре наступило лето, у нас появились новые соседи, я нанес визит твоей жене и ее компаньонке и понял, что упускаю слишком многое. Если уж остался зачем-то ходить по земле, а не сдох тогда… – Он прервал сам себя и втянул воздух сквозь стиснутые зубы. – Вот так, мой друг. Может, и тебе понравится.

Раймон лишь покачал головой. Он и понимал, и не понимал Бальдрика. Пуля в висок – достойное решение, пусть и идущее вразрез с церковными учениями, но о церкви ли говорить, когда видел столь многое? На поле битвы не вспоминали о храмах и клириках… только о Боге. Только Он мог защитить, отвести беду или даровать хорошую смерть. Только с Богом следует решать такие вопросы, люди, даже самые достойные из них, слишком слабы и не могут дать верный ответ. Ты и Господь – вот и все, кто нужен. Но если осечка…

– Может, и мне, – ответил Раймон, не желая рассуждать о том, что подумал сейчас. – Ты в чем-то прав. Мне следует хотя бы залечить раны и переждать, чтобы потом вернуться, восстановив силы. Норбер мне об этом постоянно твердит, паршивый мальчишка. – Он хмыкнул. – Сколь странный получился у нас разговор… Начали с моих супружеских обязанностей, а закончили осечкой.

– Еще не закончили, – улыбнулся Бальдрик. – Осечка – это начало, а не конец, теперь я понимаю. Но не стоит слишком много говорить о серьезных вещах, они от этого замусоливаются. Давай-ка выпьем еще, дружище.

Глава 10

Подготовка к балу в Марейле проходила неожиданно весело и бурно, чего давно в замке не случалось. Конечно, он и в обычные дни не являлся сонным царством, и здесь постоянно что-то мыли, чистили, чинили и передвигали, дабы не позволить запустению царить в этом большом доме. Но все-таки вечер, когда сюда съедется три десятка гостей (а именно столько ответило согласием на разосланные приглашения), – это мероприятие, отличающееся от обычного хозяйского ужина. Нужно придумать, что подавать на стол, как украсить большую гостиную и бальный зал, чем развлечь соседей. Кое-кто приедет из Парижа, и негоже выглядеть провинциалами; да и близость столицы накладывала свой отпечаток: новости сюда доходили быстро, и многие дворяне часто отправлялись в особняки на Петушиной улице или даже в Пале-Рояль, часто видели сильных мира сего. Не годилось оскорблять их бедным приемом.

Да к тому же весьма и весьма состоятельный Раймон де Марейль мог себе и не такое позволить. Другое дело, что Жанна старалась не переступать определенную черту, которую давно для себя определила. Существует элегантность – и бессмысленная трата денег. Не имеет смысла равняться с королевскими балами, нужно просто сделать так, чтобы у гостей остались весьма приятные впечатления.

И она старалась, жалея, что не может быть везде одновременно – на кухне, в гостиной или в своей комнате, примеряя платье.

Два года назад, когда Жанна с компаньонкой приехали в Марейль и оказались вдруг весьма богатыми женщинами, Элоиза настояла на том, чтобы пошить для Жанны несколько чудесных платьев, и с неохотой согласилась на одно для себя. Неизвестно, что предстояло в будущем, никто не знал, когда возвратится Раймон и чего он захочет – возможно, ежедневных выездов в парижский свет. А богатая женщина, которая раз за разом появляется на людях в одном и том же платье, вызывает лишь насмешки. Другое дело, когда вы бедны. Но бедность, похоже, осталась позади.

И вызванная из Парижа портниха с помощницами пошила для Жанны платья, настолько красивые, что к ним страшно прикасаться было, не то что ходить в них. И, как они ни нравились девушке, она упросила швею изготовить еще несколько нарядов – попроще. Их и носила. Они вполне подходили для Марейля и для приема редких гостей, таких, как Бальдрик де Феш. Обувь также велела изготовить удобную, ту, в которой можно и по дому ходить, и в сад податься, – а не почти невесомые шелковые туфельки, готовые, кажется, развалиться от дуновения ветерка.