Шанхай. Любовь подонка - Вадим Чекунов

Следующий клип оказался песенкой задорных близняшек-азиаток в морских костюмчиках о том, как хорошо быть маленькой девочкой. Я улыбался: Ли Мэй, сидя на диване рядом со мной, умудрялась пританцовывать ногами и размахивать руками.

Потом на экране облетала цветами вишни весна, а красавица в кимоно томно сидела у очага — как оказалось, Ли Мэй могла петь и по-японски.

— Но я умею только петь, а говорить — совсем чуть-чуть. Только то, что выучила из аниме, — пояснила она, выбирая новый клип.

— Кстати, кое-кто обещал мне спеть «Подмосковные вечера», — напомнил я ей.

Она оторвалась от монитора, взглянула из-под челки:

— О боже... Ты и впрямь все помнишь.

— Я же...

— Лаоши-и-и! — протянула она, передразнивая и меня и себя. — Ну, хорошо. Только это старая песня. Сейчас поищу...

Тонкие пальцы забегали по дисплею.

— Послушай, я хотел узнать, — сказал я, пользуясь паузой. — А почему, пока мы тут сидим, к окошку в двери уже раз пять, наверное, подходили служащие и смотрели?

— Ну... это всегда так. Чтобы... — Она явно смутилась. — Некоторые могут заниматься тут чем-то неприличным, а по правилам — нельзя. Вот и проверяют.

— Неприличным — это чем?

Я изобразил непонимание.

— Не разыгрывай меня. Ты же прекрасно понимаешь, чем.

В эту минуту за окошком промелькнул очередной служащий. Приблизив лицо вплотную к стеклу, всмотрелся и отошел.

— Вот, нашла!

Ли Мэй вопросительно посмотрела на меня.

— Правда, хочешь послушать?

Я кивнул.

К моему удивлению, на экране появились силуэты разведенного Дворцового моста и шпиль Петропавловки на фоне сиреневого вечернего неба.

Заиграла знакомая мелодия, побежала полоска, закрашивая иероглифы синим. Я узнавал виды Петербурга, перемешанные с московскими: Зимний, Кремль, фонтаны Петергофа, храм Василия Блаженного, Спас на Крови, Большой театр...

Ли Мэй старательно пела по-китайски, с интересом глядя на экран.

По моим расчетам, с минуты на минуту к нам в окно должны были снова заглянуть. Я поднялся, подошел вплотную к двери и вжался лицом в стекло, так, чтобы нос задрался на манер свиного пятачка. Услышал, как озадаченно сбилась с мелодии Ли Мэй, но все же продолжила петь.

Расчет оправдался: не простоял я и минуты, как с другой стороны узкого окна показался белый силуэт служащего. Машинально он приник к стеклу, пытаясь заглянуть к нам, но все, что смог увидать, была сплющенная физиономия лаовая. Не знаю, закричал ли он, но отшатнулся резво, аж подпрыгнул.

Я отбежал к дивану и уселся, как ни в чем не бывало. Спустя пару секунд к нам в дверь постучали и зашли сразу два работника. Ли Мэй бросила микрофон на диван и, хлопая себя по коленям, хохотала, сквозь смех, извиняясь перед персоналом.

Служащие, покивав, исчезли.

— Я уж начал думать, они нас выгонят.

Я обнял Ли Мэй, поцеловал в шею.

Она шутливо оттолкнула меня.

— А ты, оказывается, хулиган.

— Да, я такой, — напустив побольше самодовольства, важно кивнул я. — Не знаю, как там насчет Льва и кому с ним тяжело, но вот с хулиганом тебе придется повозиться, перевоспитывая.

— Ну, нет... Если твоя мама не справилась, то куда уж мне... Скажи, а на уроках своих ты тоже хулиганишь? Или там ты другой — в костюме, рубашке, при галстуке? Может, даже в очках?

— Да, на урок я надеваю строгий костюм, очки, еще для солидности — накладные лысину и живот. И прицепляю бороду, как у Маркса, мы же с ним одного зодиакального знака. Правда, сейчас борода висит на балконе, проветривается. И там, кажется, поселились ласточки и мыши... Смотри, они к нам до сих пор не заглянули после этого, — кивнул я на дверь.

— Ты их напугал, у них стресс.

Ли Мэй взглянула на часы.

— Пора. Я уже и напелась и насмеялась. Надо ехать в кампус.

Я взял ее за руку.

— Постой.

— Что? — насторожилась она.

— У тебя чудесный голос. Мне действительно нравится, когда ты поешь.

— Я не верю тебе!

Весело тряхнула челкой.

— Ты врун и хулиган. Ты же говорил, что ненавидишь караоке.

— Это я тогда врал. А сейчас — говорю правду.

Перед моим носом задвигался, будто маятник метронома, ее указательный палец.

— Нет уж, товарищ Мао, на этот раз ты меня не проведешь.

Вдруг она посерьезнела.

— А вообще... Я бы хотела, чтобы ты меня не обманывал, даже в шутку. Ведь я китаянка, а значит, очень наивная и доверчивая девушка. У нас принято верить мужчине...

На этот раз уже я изобразил пальцем движение метронома.

— Даже не пытайся меня на это купить. Я все же не турист и несколько лет прожил в Китае.

Мы оба рассмеялись.

— И все же... Скажи, ты действительно любишь меня?

— Да. Я люблю тебя. Хочешь, скажу тебя по-китайски?

Она кивнула.

— Во ай ни.

Ли Мэй порывисто обняла меня. Поцеловала.

Наконец — сама. Первая.

Обратно мы решили добираться на метро — оказалось, по наземке тут по прямой всего несколько станций.

Рассказал Ли Мэй о московском метро — шумном и старом, но романтичном.

— Почему? — удивилась она.

Мы как раз ступили на эскалатор и поднимались, стоя на одной ступеньке. Можно было бы сказать «плечом к плечу», но она была значительно ниже.

— Встань чуть повыше, — попросил я Ли Мэй.

Она шагнула. Взял ее за талию и развернул к себе. Поцеловал. Тут же повернул обратно — подъем закончился.

— Удобно? — подмигнул ей.

Довольно кивнула.

— Только у нас, в Москве, эти лестницы бывают длинные-предлинные. На несколько минут точно хватает. Поэтому влюбленные не теряют времени даром...

На секунду я погрустнел. Ли Мэй мгновенно заметила.

— Ты в порядке? Что случилось?

Заглянула мне в лицо.

— Да все хорошо... Просто жаль, что день закончился.

Говорить ей о том, что мне некстати вспомнился длинный эскалатор на «Тимирязевской», я не стал. Инку, когда только начали встречаться и не жили еще вместе, провожать было неудобно — от метро до ее дома всего пара минут ходьбы, не нацелуешься. Если ее мать углядывала нас в окно — а женщина она была зоркая! — непременно выходила в подъезд, а то и на улицу. Инкиной матери я побаивался: она работала водителем трамвая и запросто, в одиночку, могла тягать трамвайную сцепную железяку.

Зато на эскалаторе мы своего не упускали... Аж губы опухали...

— Но ведь мы увидимся. Я два дня буду занята, а на выходных — полностью твоя!

Светлая радость мягко стукнула в сердце, прошлась по нему, разогнав тени прошлого.

«Полностью твоя».

Какие эскалаторы?.. Нам, влюбленным, постелены все земные поля. Чтобы петь — во сне и наяву.

Я дышу. Я живу. Я люблю.

Раздались трели свистков — смотрители станции, пожилые дядьки в серой форме с повязками на рукавах, предупреждали о прибытии поезда...

...Вечерний кампус порадовал малолюдностью. Лишь на площади перед входом, как всегда, шла суета: раздвигали толпу желтые, зеленые, красные такси, копались в лотках с дисками студенты, суетились охранники.

Мы дошагали до середины кампуса.

Едва различимо серел монумент Мао.

— У нас было прекрасное свидание… — Ли Мэй прижалась губами к моему плечу, голос ее звучал глухо. — Я так волновалась утром...

Знала бы она, как волновался я...

— Жаль, что уже пора. Общежитие закрывают в одиннадцать.

— Еще куча времени!

Я взглянул на часы.

— Оно пролетит, я не замечу и опоздаю. И меня не впустят до утра.

Я решился.

— Хочешь, пойдем ко мне.

Она не ответила, но я почувствовал, как напряглись ее плечи, и застыла спина.

— Извини... — дернула она ремешок своей сумочки. — Мне действительно пора.

Аккуратно высвободилась и торопливо, почти бегом, скрылась в боковой, едва освещенной аллее.

Я догнал ее, осторожно тронул за руку.

— Извини... Я не то имел в виду...

В темноте я почти не видел ее лица.

— Ну что ты, все в порядке. Я просто не могу привыкнуть...

Она подалась ко мне.

Под звон комаров и мерное поскрипывание какого-то ночного жука мы процеловались минут пять.

— Все, я побежала! — снова вывернулась она из моих рук. — Во ай ни.

— Во ай ни.

Стук каблучков...

Я остался в темноте один.

Огляделся.

Влажный мрак и тишина, если не считать скрипучих трелей.

Возле моего лица плавно покачивалась черная лапа невысокой пальмы. Задрав голову, я увидел зубчатую гряду макушек кипарисов и беззвездное небо.

Пахло чуть застоявшейся водой.

«Темные аллеи какие-то...»

Щелкнул зажигалкой, сделав пламя посильнее.

Осветился лишь пятачок под ногами, я даже разглядел рисунок на плитах — две птицы, не то цапли, не то журавли, сплелись в круг наподобие символа «инь-ян».

Зажигалка моя раскалилась, обожгла пальцы. Огонек погас. Темнота вокруг стала совсем непроглядной.