Superwoobinda - Альдо Нове

Это тебя, говорю, впритык никто не опознает, потому как мазаться двушкой – это все равно что вообще не мазаться, так обгоришь – пузырями весь пойдешь, зажаритесь с невестой, как два цыпленка табака: подавай готовеньких, очнитесь, друзья.

Этот мне говорит, мол, дело еще в молочке этом смягчающем, которым уже после натираешься, если молочко что надо, сделал дело – пылай смело, не обуглишься; молочко для загара – это гарантия.

Я вас умоляю – молочко для загара, вы мне первым делом скажите, почем брали, почем зря, говорю, скажите, они говорят, за одно молочко отдали всего ничего – восемнадцать штук, только это ни о чем не говорит, настоящее качество бывает и дешевее; здрасте вам, говорю, ты чо, вчера родился, что ли, да стоящая вещь, она своих денег всегда стоит, один отпуск в Санто-Доминго на десять таких, как в Чезенатико, потянет.

О каком ваще какчестве гонки, родимые, тогда уж колитесь, за сколько крем взяли, за сколько взяли солнцезащитный два – один, ни одного, ноль, – цену назовите, обозначьте хотя бы цену; четырнадцать штуковин всего и оставили, говорят, в аэропорту, в дьюти-фри там.

За четырнадцать тыщ можно в «Бурги» на большое меню размахнуться, плюс кофе с пирожным, говорю, о какой защите паливо, с кремом за такую фанеру, вы, говорю, милые, как минимум поджаритесь оба, на гренки пойдете с двушечкой вашей, голуби.

Ладно, говорят, раз на то пошло, выкладывай, за что свой взял.

Полегче, серебряные мои, не так резво, говорю, я если что беру, то в покупке смыслю, крем – значит, должен быть кремом, бабок хватит, сам в торговле кручусь, могу себе позволить, за мой крем я ровным счетом семьдесят пять тонн отвалил: вещь – первый сорт.

Ха-ха-ха, заливаются эти дурики, семьдесят пять кусков за тюбик крема, посмотрите на него, да ты чего, совсем уже, что ли, да по таким прайсам в Иперкопе три за два только так возьмешь, и все там будет, за семьдесят пять ломтей тут в Сан-Доминго три дня лангусты рубать будешь, а не чипсами там хрустеть.

Так, думаю, ну что, думаю, вот солнце, вот он я, мне хорошо, то бишь плохо мне, балда пополам, а эти двое еще и баки забивают, не, я такое стебалово не уважаю, напрягаюсь я, чего им надо, чего насели и где, в тропиках, никаких тебе тут городов, никаких Италии, что, заняться нечем, чего наезжаете и на кого, у меня свои понятия имеются, вот солнце, вот он я, так что, ребята, лежи – в две дырки сопи.

А солнце все бешеней палит, а башка все тяжельше гудит, силов больше нет тут валяться, что со мной, не пойму, вроде все при мне и, главное, солнцезащитный девятнадцать, а внутри так свербит – мочи нет, прямо рвет на куски, все не так, все, с детства не выношу, когда меня не понимают. Короче, встаю уже, иду к сладкой парочке, к этим говнюкам занюханным иду, и откуда только они берутся, кто их таких усеял; солнце зверски лупит по баклушке, а баклушку так и распирает, как тогда, в детстве, когда меня отругала бабушка.

Теперь эти двое завели глаза, млеют себе на солнышке, умолкли уже, затихарились на пляжу, просекли под самую завязку, каково это – обиду клеить тому, кто больше твоего приобресть может; чем людей разобижать, лучше б догнали, что нечего нависать над тем, кто круче тебя по качеству правильный товар берет.

Короче, видя такое дело – солнце там, пекло и мысли разные, достаю я свой универсальный швейцарский ножичек и пыряю в их среднеитальянские, подрумяненные пузяры, треснувшие от солнца и двушечки, до тех пор пыряю, пока вдосталь не умоются кровью, в другой раз будут знать, как с людьми по-людски разговаривать, хоть у парфюмера, хоть у косметички, хоть у хрена лысого пусть пробивают, какой такой крем для загара самый годняк: коли уж защищаться от солнца, то как полагается – с гарантией качества.

Аромат всех на свете планет

Тот год, когда Д.Д.Джексон дала на Телемонтекарло интервью Джослену, был практически лучшим годом моей жизни.

В тот год я нахлобучил Д.Д.Джексон!

Шел 1981.

Время было – полный мрак.

А мне жилось убойно. Опаски, правда, тоже были, но так – машинальные, типа когда наши парни из Варезе купили чипсы, а там цифровые котлы. Смотришь на них, смотришь и, где там что, не сечешь. Вот и поспевай за таким временем.

Кадрились напропалую. Или с пробуксовкой. По-всякому бывало. Я потому те годы помню, что группы вроде Rockets превратили их в бессмертный сон. Их знали не только зеканские пацаны из нашей кодлы, но и любой кидала, что покупал диски Rockets. Rockets были мужским вариантом Д.Д.Джексон. Д.Д.Джексон – это несравненная космическая певица моей вечной любви.

Ты запускал винил Д.Д.Джексон «Cosmic Curver», черная такая лепешка еще на древнем вертаке, еще с механической лапкой. Сейчас таких не делают. Сейчас это хлам. Миллион веков прошло с тех пор, когда эти сонги были реальнее всей туфты, которую давят сегодня.

Ты напяливал наушники. И теленовости выметались из комнаты.

Ты слушал. Это были восьмидесятые.

Rockets или Д.Д.Джексон. Правда, больше всех мельтешил этот Краксище. Ты даже и не представлял, что он везде и всюду. Ты видел его мордень по всем каналам, в газетах он фигурял без передыху. Как сейчас реклама Телекома или Омнителя, так и тогда из всех щелей торчали Кракси и Де Мита. Только тебе это было монопенисуально. Ты был молодой. Ты думал про фику и про музыку.

Музыка уносила тебя в сказку. Когда ты был маленьким, сказки пускали по всемирному голубому телевидению. Одна, помню, называлась «Каникулы на острове чаек». Та далекая жизнь никогда не перестанет быть счастливой.

Я помню. За десять дней до поездки Д.Д.Джексон на Телемонтекарло я покатил на вечерину. Ее задавала манда №1 г.Варезе, дочка известного в шестидесятых тренера. У нее еще Abarth 130 ТС была.

Я был в миноре.

Стоял ноябрь. На мне был шотландский батник Ritzino с запонками в форме слоников. В Милане купил. Слоники были из коричневой слоновой кости. Старой уже. Остальное было из золота. Я купил эти запонки на стольник, который для полного счастья стырил у бабули. Кроме как у меня, таких запонок ни у кого не было. Я мог толкнуть их в любой момент, но продержал до декабря. Когда я говорил с девчонкой, только это во мне и цепляло. Я постоянно снимал их и вертел в руках, как будто ворожил.

Еще на мне был боксер Armani и трузера тоже Armani, под цвет боксера. Носки были Burlington. Шузы Worker's. Я накинул оранжевый Moncler и комон на пати. На флэте у той блондинистой типки с Ritmo Abarth 130 ТС было темным-темно, когда я вошел, лукая на типок.

Был Джанни, мой лучший коря, потом был Давиде, и были эти оторвы из седьмого С: сумочки Mandarina Duck, волосы прилизаны Naj Oleary, хотя в дэнсе все равно ерошились. Я напрыскался одеколоном Capucci «Capucci pour homme. Собственный почерк». Он отлично сочетался с Gucci номер 3 Джанни. Джанни никого не клеил, просто был рядом.

Он стоял, прислонившись к стене, и бился об нее головой. Как и я, как и все мы, он слушал забойнейший Meteor Man. Джанни молотил руками, как будто перед ним была ударная установка из клипа Depeche Mode. Он типа разбивал в темноте разные предметы. Я тоже решил отвязаться.

Запалил зелененькую More. Вроде я уже со всеми перездоровался и был в отвале. Музон шпарил вовсю. Хозяйка Abarth врубила психоделическую подсветку. Предки, вместе с другими родаками, умотали отдыхать в горы, в Мадонна-ди-Кампильо. Была там и эта, которая кандыбает в Варезе на автобусе. Кошолка та еще была, глотка луженая, второгодница. Блузка с кружевным воротничком. Кошолка та еще.

У стены стоял стол. На столе скатерка, чипсы, оливки те, оливки се, Мартини бьянко. А еще было то, что нам было по пятнадцать и радости – полные штаны. И вся жизнь впереди. Уж наше-то поколение сумеет ответить на вызов, брошенный той жизнью, что вокруг нас.

Пошел я, значит, подергаться с остальными. Тут-то меня и прихватило. В этот день у меня стоял весь день. Я думал о том клипе Дэвида Боуи, где все счастливы, и ждут, когда он появится, и хлопают в ладоши, и я громко хлопал в ладоши и ждал с сигаретой в зубах. Сквозь полумрак я смутно видел, как балдежно делает дэнс белый хайр хозяйки.

Только вот перехавал я в тот день разной там хванины, а заодно и лекарств. Так что потерся я, потерся, чую – пора продаблиться. Если ты никого не клеишь, то типа ты в лабиринте. С понтом дела шевельнешь конечностью – и ты уже лучший. Музыка бешено стучит по вискарям. Клево, что ты здесь. Теперь можно и похезать. Ты слышишь звуки диска, они роятся кучками и улетают к далеким и громадным восьмидесятым.

Таким я этот день ну никак не представлял. Пока добирался до очка, чувствую, подступает весь тот бардак, который я учинил, чтобы прийти на пати не таким уж заведенным. Я принял роипнола и поостыл. Два колеса я раскатал у Джанни за пару часов до того. Закинул первое и вспомнил, как мальчишкой летними ночами смотрел на того типчика, который загонял стереосистемы Rossini по Rete A и по Телерепортеру. И всюду стояло сплошное лето. Как в тормозной порнухе, где все повторяется один к одному, как в старых программах, где снова все как было, и вроде бы должны уже закончить, и ты выходишь на балкон, и уже четыре утра, и во всех домах спят, почти все окна мира погасли, а я опять шлепаю к телику. Телетолкучка шла полным ходом.