Большой, маленький - Джон Кроули

ГОТОВО!

Больше всего ей нравилось держать ключи в руке, нравилось думать, что они из прочной слоновой кости и черного дерева.

Больше всего ей нравилось ощущать клавиши пальцами, нравилось думать, что они сделаны из прочной слоновой кости и черного дерева. Она нажимала по шесть-восемь клавиш, уже прекратив упражнения, а только слушая звучание и ощущая кончиками пальцев гладкую поверхность. Ее мать даже не заметила, что это уже не был Делиус, произведение которого она исполняла или пыталась исполнить. У матери не было слуха, она сама в этом призналась, хотя Нора в это не очень верила, потому что она сама видела красивый овал маленьких ушей матери, которая сидела за столиком, раскладывая карты и подолгу вглядываясь в них. Какое-то мгновение ее длинные серьги висели спокойно, потом она поворачивала голову, чтобы взять из колоды очередную карту и все приходило в движение: серьги и бусы начинали раскачиваться. Нора соскользнула с круглого полированного стула и подошла посмотреть на занятие своей матери.

— Тебе следует прогуляться, — сказала Виолетта, не поднимая глаз от карт, — сходи на озеро с Тимми. Сегодня очень жарко.

Нора ничего не стала говорить, что она только что вернулась с озера, потому что она уже говорила матери об этом и если до матери это еще не дошло, то она не считала нужным повторять снова. Она только смотрела, как ложатся карты под руками матери.

— Ты умеешь делать карточный домик? — спросила она.

— Да, — ответила Виолетта, не отрывая глаз от карт. Увлеченная картами, Виолетта не улавливала смысла того, что говорили ей другие люди, а всегда запоминала совсем противоположное тому, что было сказано, чем очень огорчала, а порой даже ставила в тупик своего мужа, который усматривал в ее ответах на обычные вопросы некую истину, которую Виолетта знала, но не могла сказать. С помощью своего тестя он исписал целые тома своими наблюдениями. Ее дети, впрочем, почти не замечали этого. Нора переступала с ноги на ногу, ожидая, что мать выполнит ее просьбу, но так и не дождавшись, забыла о ней. Пробили каминные часы.

— О, — подняла глаза Виолетта, — они наверное, уже попили чай.

Она потерла щеки, как бы отходя ото сна.

— Почему ты ничего не сказала? Давай пойдем посмотрим, что осталось.

Она взяла Нору за руку и они отправились к дверям, ведущим в сад. Проходя мимо столика, Виолетта взяла широкую шляпу, которая там лежала, но надев ее, внезапно застыла и так стояла, вглядываясь в туман.

— Что это в воздухе?

— Электричество, — ответила Нора, пересекая внутренний дворик. — Так говорит Оберон.

Она скосила глаза.

— Я его вижу — красные и голубые изогнутые линии. Будет гроза.

Виолетта кивнула и пошла наискосок через лужайку туда, где ее муж махал ей рукой, сидя за каменным столиком.

Оберон только что закончил фотографировать дедушку и внука и теперь нес все свои приспособления к столику, пытаясь поймать в фокус свою мать. Он занимался фотографией со всей торжественностью, как будто это было не увлечение, а долг перед семьей. Она почувствовала к нему неожиданную жалость. Этот воздух.

Она села и Джон налил ей чаю. Оберон поставил перед ними свой фотоаппарат. Большая туча закрыла солнце и Джон обиженно посмотрел на нее.

— О, смотрите, — сказала Нора.

— Смотрите! — повторила Виолетта. — Приготовьтесь, внимание!

Оберон открыл и снова закрыл объектив.

— Готово! — сказала Нора.

— Готово! — сказала Виолетта.

Приближалась гроза. Порыв ветра налетел на лужайку, взметнув листья цветов и деревьев, промчался по открытой веранде, сметая карты со столика и нотные листы с фортепиано. Он поиграл тяжелыми кистями покрывал на диванах и драпированными занавесками на окнах. Его прохладное дуновение достигло комнат второго и третьего этажей. Упали первые тяжелые капли дождя.

— Готово! — сказал Август.

IV

Целое утро Смоки одевался для венчания. На нем был белый, слегка с желтизной легкий костюм из альпаки, который, как всегда говорил его отец, когда-то принадлежал Гарри Трумену. На внутреннем кармане даже были инициалы Г.С.Т. Когда он надел костюм, он понял, что инициалы, в конце концов, могли принадлежать кому угодно и что его отец всю жизнь сохранял верность этой шутке и наконец, увековечил ее без тени улыбки. Это чувство было знакомо Смоки. Он сомневался, не было ли и его образование чем-то вроде посмертной шутки; хотя Смоки и мог понимать юмор, но сейчас, в ванной комнате перед зеркалом ему было не до шуток. Он был в некотором замешательстве, пытаясь подвернуть манжеты своего костюма и отчаянно нуждаясь в мужских советах своего отца относительно бракосочетания. Барнэйбл ненавидел свадьбы, похороны, крещение в церкви и если кому-то предстояли эти события, немедленно упаковывал носки, книги, забирал сына и собаку и уезжал. Смоки довелось присутствовать на свадьбе Франса Мауса и танцевать с невестой, которая удивила его своим предложением. В конце концов эта пара распалась. Он знал, что в кармане должно быть обручальное кольцо и ощупал карман, чтобы убедиться в этом. Ему казалось, что на его месте должен был быть самый лучший мужчина, хотя когда он написал об этом Дэйли Алис, она ответила ему, что они так не думают. И еще он был уверен в том, что не должен видеть свою невесту, пока ее отец не подведет ее к алтарю. Поэтому он даже не смотрел в ту сторону, где, как он думал /но ошибался/ была ее комната. Его выходные туфли грубо и непразднично выглядывали из-под отворотов светлого костюма.

КОСТЮМ ТРУМЕНА

Как ему сказали, бракосочетание должно было состояться «на природе» и тетушка Клауд, как самая старая в доме должна была проводить его на место — в маленькую часовню. Смоки заколебался, но тетушка Клауд с присущей ей уверенностью сказала «да» — она принимала вещи такими, как они были. Именно она поджидала Смоки на верхней ступеньке лестницы, когда он застенчиво вышел из ванной комнаты. Как она выглядела! Большая, спокойная, в летнем платье с букетом шелковых искусственных фиалок на груди и тростью в руке. На ней были такие же неуклюжие туфли, как и на нем.

— Очень, очень хорошо, — сказала она, взяв его за руку и осмотрев его через затемненные очки. Затем она предложила ему свою руку.

ЛЕТНИЙ ДОМИК

— Я часто думаю о терпении садовников, — сказала Клауд, когда они шли по так называемому парку по колено в траве. — Эти огромные деревья сажал еще мой отец, когда был ребенком. Он представлял, какими большими они должны вырасти, хотя знал, что ему не доведется этого увидеть. Вот этот бук, например — я могла обхватить его руками, когда была девочкой. Вы знаете, и в ландшафте садов существует мода, хотя она рассчитана на очень долгое время, потому что деревья растут долго. Вот рододендроны — когда я была маленькой, я называла их «рамдедамдамсы», помогая садовникам из Италии сажать их. Сейчас мода на них прошла. Их очень трудно подстригать. Итальянцы больше не служат у нас и они стали гигантскими. О, берегите глаза!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});