Борьба с подземной непогодой - Георгий Гуревич

Но вот пришла пора воплощения В газетах, на заводах, в Госплане и в Госбанке зазвучало новое слово - Вулканстрой. Плановики отпускали средства, заводы отгружали, пароходы везли на Вулканстрой бетономешалки, запасные части, рельсы, провода, контейнеры, ящики, тюки, бочки. Потянулись на Камчатку умелые люди - машинисты, электрики, бетонщики, каменщики, плотники, арматурщики, монтажники, шоферы. И повара, чтобы кормить эту армию, парикмахеры, чтобы стричь ее, портные, чтобы чинить одежду, и киномеханики, и учителя, и милиционеры. Возможно, если бы чертежницы знали, сколько хлопот будет из-за каждой черточки, они не проводили бы пунктир гак беззаботно. Возможно, и сам Грибов не настаивал бы так решительно на прочистке вулкана, если бы представлял себе все трудности стройки. Пожалуй, только один человек видел все заранее - инженер Кашин, некогда соорудивший вулканическую станцию в уме, затем на бумаге, а теперь строивший ее на местности в натуральную величину.

2.

ВИДЕФОНЫ - телефоны, передающие изображение, в то время были новинкой, как радио в 1920-х годах. Это были довольно громоздкие аппараты, где рядом помещались иконоскоп (передатчик изображения) и кинескоп (приемник изображения). В городах видефоны еще не могли вытеснить телефонную сеть. Для них не хватало волн в эфире, нужно было прокладывать особый кабель. Да, в сущности, при телефонных разговорах обычно нет необходимости видеть собеседника. Но на крупных заводах и, в особенности, на больших разбросанных стройках видефоны пришлись к месту. И Кашин с охотой поставил аппарат в своем кабинете. Видефон показывал ему самые отдаленные строительные площадки. Кашин мог видеть, что происходит за 50 - 100 километров от конторы, не тратя времени на разъезды.

Четыре часа дня. Первая смена кончает работу, вторая заступает. Кашин сидит в своем кабинете за письменным столом. Вот он протянул руку, вставил вилку в штепсель - и перед ним пенистые гребни волн, простор океана, портовые краны, похожие на журавлей, вместительные, тяжело осевшие в воду, грузовые суда с углем, с цементом, с крупой, мясом, с автомашинами...

Поворот ручки - и на экране вереница машин, идущих по шоссе. Еще поворот - появляется железнодорожная станция, забитая составами, толкутся маневровые паровозы, переговариваясь крикливым тенорком. Еще поворот - подмостки длинных пакгаузов, мешки, прикрытые брезентом, деревянные строения, запорошенные белой известковой или серой цементной пылью - центральный склад стройки. Новый поворот - и перед глазами широкая улица жилого поселка, ряды двух- и восьмиквартирных сборных домиков с крутыми крышами, Г-образные краны, странные силачи-великаны, которые поднимают на вытянутой руке многотонные грузы. Там, где возвышается один из кранов, строится клуб, другой кран обозначает больницу, третий - будущий Горсовет будущего города.

После жилого городка Кашин осматривает мастерские - механические, авторемонтные, арматурные, столярные. Визжат дисковые пилы, распиливая дрожащие доски. Грохочут бетономешалки, мотая угловатыми головами, сплевывают в кузовы самосвалов серый студень бетона. Затем на очереди базальтолитейный комбинат. Сейчас это голое изрытое поле с кучами мокрой рыжей и черной глины. Но Кашин хорошо знает, как это будет выглядеть. Вот отсюда придет лава, здесь будут формы для базальтового литья, от них пар пойдет на турбины, а горячая вода - в оранжереи, туда, на южный склон горы, где уже торчат железные ребра будущих строений.

Еще поворот - и Кашин взлетает на вершину горы. Внизу сейчас лето, а наверху - нетающие льды. Взрывая снежную пыль, ползут по косогору тракторы, волочат тяжелые гулкие трубы. Здесь много работы: надо пробурить 12 скважин, чтобы выпустить пар наружу; поставить 12 турбин, которые будут превращать энергию пара в электрическую. Нужны и конденсаторы для сгущения отработанного пара, и очистители, где будет отделяться соляная и серная кислота, и, наконец, гидростанции на склоне горы. Ведь пар идет на высоту четырех километров, там он превратится в воду, вода все равно побежит вниз по склону. Ее энергия не должна пропадать даром.

В ясный день буровые вышки можно разглядеть в бинокль - они кажутся тоненькими занозами в каменной коже горы Но сейчас пасмурно, вершина в облаках, наверху идет густой снег, вместо вышек виднеются смутные тени.

- Подойдите кто-нибудь, - требует Кашин. На экране возникает лицо бурового мастера. Из-под меховой шапки, усыпанной снегом, торчит задорный чуб, блестят щеки, мокрые от снега, блестят глаза, блестят ровные зубы. Так и хочется сказать: "Экий бравый парень! Что за молодец!"

- Как дела, Мочан? - спрашивает Кашин, невольно улыбаясь.

- Лучше всех, товарищ начальник.

- Небось, страшновато, поджилки трясутся?

- Нас не запугаешь Мы, Мочаны, - лихой народ, запорожских казаков прямые потомки. Дед мой, я его помню, самых горячих коней объезжал . Бывало, вскочит на коня, возьмет в шенкеля и шпорой еще дразнит. Другие подойти боятся, а деду чем злее конь, тем приятнее. Но и деду не снилось, что внук его Григорий Мочан, сядет на вулкан верхом и шпорой будет его горячить.

- Ну, ну, распетушился. А вот я посмотрю, где сейчас ваша шпора.

У видефона широкие возможности. Мгновенно он переносит Кашина в палатку геологоразведчиков. Черноволосая девушка с удлиненными глазами показывает аппарат, стоящий на столике. Все здесь знакомо нам: и девушка - Тася, бывшая лаборантка, ныне техник подземной службы, разведчик-наблюдатель, и аппарат - обыкновенный трехлучевой. На экране его, как обычно, серые полосы различных оттенков - пласты горных пород. И среди них - косой след, словно ход дождевого червя. Кашин с удовлетворением смотрит, как удлиняется след, как ползет по экрану, приближаясь к нижней кромке, темное пятнышко - электрический бур.

Теперь остается посмотреть лавопровод, последний пунктир, ведущий к сердцу вулкана. На экране длинная галерея, облицованная вогнутыми плитами. Галерея слепая, она упирается в стенку. Но это не забой, в стене видна стальная дверца. Вот она открывается, изнутри выходит человек в комбинезоне с гаечным ключом в руках. У него суровое лицо, изборожденное шрамами, недовольно сжатые губы, усталые глаза. Это тоже наш старый знакомый - летчик Ковалев, сейчас, увы, бывший летчик.

3.

КОВАЛЕВ приземлился навсегда. Не помогли жалобы, письма, освидетельствования, переосвидетельствования, поездка в Москву. "Негоден", - говорили врачи. И профессор в Москве сказал, разводя руками:

- Ничего не поделаешь, дорогой. Последствия контузии. Левый глаз видит на 20 процентов. Нельзя вам летать.

- Да нет, я вижу хорошо, я волновался на комиссии, - пробовал спорить Ковалев.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});