Мать Мария (Скобцова). Святая наших дней - Ксения Кривошеина

Еще в гимназии, как отмечено в его аттестате зрелости, он «любознательность обнаружил особую к изучению истории и русской словесности». В 1904 году поступил на юридический факультет Петербургского университета, который окончил в октябре 1909 года. Политические брожения тех лет не обошли и его; как последовательный продолжатель отцовских идей, он страстно увлекался социал-демократическим движением, принимал участие в митингах и сходках. При первом же знакомстве с Елизаветой он рассказал ей, что за свои убеждения, он и трое его товарищей были судимы профессорским дисциплинарным судом, но «мы были блестящими студентами и нас отпустили восвояси». Хотя на самом деле история была куда серьезней. Под влиянием отца, депутата Государственной думы, члена партии демократических реформ, Дмитрий вступил в партию социалистов-революционеров. Большевики сразу же определили его в связного. Некоторое время он перевозил нелегальную литературу, встречался на тайных квартирах с товарищами из других городов. Был пойман, судим. Вызволил отец. После 1906 года Дмитрий разочаровался в подпольной работе, вышел из партии. Но «товарищи» долго его преследовали, угрожали и шантажировали.

Романтика и смелость молодого аристократа, бесстрашного борца за справедливость, видимо, и здесь сыграли решающую роль в выборе спутника жизни! Трудно сказать, что послужило толчком к этому стихийному замужеству. Во многом, как уже говорилось, – неудачный роман с Блоком, а с другой стороны, желание поскорее повзрослеть. Как часто бывает, истинный образ человека не всегда соответствует придуманному. Кроме этого, Дмитрий производил впечатление не только бесшабашного, но и очень образованного человека. В студенческие годы сам писал стихи, входил в поэтический «Кружок молодых», дружил со многими известными личностями: Недоброво, братьями Гофман, Городецким, Пястом, водил знакомство с Блоком. Был он человеком тонким, образованным, светским, общительным и сугубо столичным. Лизина подруга Ю. Я. Эйгер вспоминала: «Я была на свадьбе, и когда я увидела жениха, мне сразу стало ясно, что Лиза и он – не пара. Она его создала в своем воображении, а может, хотела спасти от какой-нибудь “бездны”. Ведь она вечно кого-то спасала! Человек этот, пустой и никчемный, был, видимо, на некоторое время захвачен ее буйным полетом мысли и талантливостью». Здесь можно не согласиться с Эйгер. Дмитрий был интересной личностью, и то, как сложилась его жизнь в дальнейшем, говорит о нем как об ищущем и глубоком человеке.

Венчались молодые люди в небольшой церкви Рождества Пресв. Богородицы при гимназии Александра I (Казанская ул., 27), которую в свое время окончил жених. Гимназия эта была не совсем обычной. Она отличалась своим аристократизмом и солидной историей. Здание ее заметно выделялось своей монументальностью. В этом старейшем учебном заведении столицы учились многие замечательные люди: П. А. Вяземский, сыновья Пушкина Александр и Григорий, А. Ф. Кони, Н. Н. Миклухо-Маклай и другие… Принимались сюда мальчики после тщательного отбора, интеллектуальный уровень и знания стояли на первом месте. Прощались шалости и подростковые «болезни роста», но плохая успеваемость вела к немедленному исключению.

Свидетелями со стороны жениха были его отец и двоюродный брат – Д. Д. Бушен, а у невесты – двое знакомых молодых юристов. Приглашенных было немного, но все подруги по гимназии Таганцевой и по политическому кружку присутствовали. Там же, в гимназическом зале, и отпраздновали свадьбу.

Молодые обосновались в небольшой квартире на Новоисаакиевской. Дмитрий Бушен, известный театральный художник ДДБ[27], в Париже в 1925 году вспоминал: «Лизу я увидел первый раз, когда она еще была невестой. В сущности, она была одинока, и до замужества одинока, и даже, увы, после него. Он ввел ее в известные литературные круги, на «башню» Вячеслава Иванова, но она ощущала там себя чужой. То, что казалось, наверное “блеском эпохи”, – ее не интересовало!» И как бы вторя ему, Елизавета продолжает: «В 1910 году я вышла замуж. Мой муж из петербургской семьи, друг поэтов, декадент по самому своему существу, но социал-демократ, большевик. Семья профессорская – в ней культ памяти Соловьева и милые житейские анекдоты о нем. Ритм нашей жизни нелеп. Встаем около трех дня, ложимся на рассвете. Каждый вечер мы с мужем бываем в петербургском мире. Или у Вячеслава Иванова на Башне, куда нельзя приехать раньше 12 часов ночи, в “Цехе поэтов”, или у Городецких и т. д.»

Благодаря Дмитрию Кузьмину-Караваеву и его широким связям Лиза быстро окунулась в столичный водоворот художественной богемы. Одной из достопримечательностей этой интеллектуально блестящей (во всех смыслах) жизни тогдашнего Петербурга были знаменитые «среды» в квартире-«башне» поэта Вяч. Иванова. Здесь собирались «мистические анархисты и православные, декаденты и профессора-академики, неохристиане и социал-демократы, поэты и ученые, художники и мыслители, актеры и общественные деятели», – писал один из участников «сред».

Апогей «сред» приходился на 1905–1907 годы, когда еще жива была супруга Вяч. Иванова Л. Д. Зиновьева-Аннибал. В тот период «среды» имели тесную связь с революционной общественностью. К тому времени, когда Кузьмина-Караваева стала посещать «башню», – это был уже их закат. О революции, правда, еще говорили («все были за революцию»), но никто не собирался воспринимать ее серьезно, а тем более умирать за нее. «И жалко революционеров, потому что они умирают, а мы можем только умно и возвышенно говорить о их смерти», – так описала Елизавета Юрьевна политическую атмосферу «башни».

Собиравшиеся у Иванова гости предавались «духовным играм»: они читали стихи и доклады, обсуждали различные философские и социальные проблемы. Здесь ссорились и сходились, писали художественные манифесты и посвящали в гении…

Посетители «башни» с полным основанием рассматривали свои собрания как составную часть Серебряного века русской культуры, которую позднее назовут русским ренессансом. Этот рассвет отмечен появлением новых пластических форм в живописи, поэзии, театре; возникают течения иногда с неожиданными названиями: акмеизм, лучизм, футуризм, поздний символизм, дадаизм… Поиски и эксперименты начала XX века оставили нам в наследство имена русского авангарда мировой известности. Несомненно, что революционный настрой, бунтарство и брожение в сердцах и умах интеллигенции, поиск этого неведомого «нового героя», которого пыталась найти вся русская интеллигенция, целиком отражается в образах, формах и словах эпохи модернизма. «Башня» была одним из его центров. Здесь шли жаркие дискуссии, обсуждения, чтение стихов, а порой и представления спектаклей, чаще всего поставленных по законам абсурда. Каждый из присутствовавших обязан был высказаться; чем заумней был ответ или вопрос, тем больше ценился интеллект автора. Вечера переходили в ночь, утро, день… В качестве примера такой гениально абсурдной зауми Елизавета вспоминала разбор символического значения отдельных действующих лиц романа Достоевского «Бесы»: «Ставрогин – “князь мира сего” – такое определение его с ясностью вытекает из слов Хромоножки, – сталкивается на пути своем с землей. Земная поверхность, доступная человеку, не углубленная мистическим понятием земли, выявлена в образе Лизаветы Николаевны, недаром она в зеленом, символизирующим землю, платье описана в сцене в Скворешниках; там земля изображена в круге вечности, – комната, в которой, происходит разговор между Лизой и Ставрогиным, – комната круглая, круг – символ вечности. Хромоножка – это недра земли, недоступные человеку, князю мира сего, от этого она изображена безумной, фиктивной женой Ставрогина, от этого она в высшей мудрости своей одна проникла в сущность его, – сущность князя мира сего»[28].

Посещая лекции Вяч. Иванова в 1910 году, на Бестужевских курсах, где он читал историю древнегреческой литературы, Лиза не могла вообразить, что этот строгий профессор – один из идейных вдохновителей Серебряного века. Пройдет несколько лет, и основные темы поэзии Иванова, его религиозного «мифа» – смерть, возрождение, отчаяние и следующая за ним надежда, воскресение, прославление жертвенного страдания – станут для Елизаветы (м. Марии) некой путеводной звездой в поисках собственного «я». В своих поэмах «Юрали» и «Мельмот-скиталец» она, безусловно, следует за Ивановым, который отвергает «парнасский» принцип искусства для искусства и переходит к искусству религиозному, реалистическому (в противовес идеалистическому) символизму. Путь, на который она ступила в эти годы, будет длинным, творчество – это только начало, философские поиски приведут к богословским осмыслениям… А пока она пытается разобраться в себе самой. От богемы отторгает ее и утопический взгляд, и полный отрыв от реальности ее новых друзей, как она сама пишет, «нелепый ритм жизни». Уже тогда непосредственной реакцией ее было стремление и переход от слов к делу – к самоотдаче. И все же, несмотря ни на что, десятые годы оказались очень плодотворными для Лизы! Выходят из печати ее первые книги «Скифские черепки», «Юрали», «Руфь». Это первые поэтические пробы, в которых она на ощупь, робко, но уже пытается выразить свой взгляд на религиозно-христианскую мысль.