В ролях - Виктория Лебедева

То, что по сути было войной, со стороны выглядело большой красивой любовью. За кадром оставались одинокие вечера, полные боли и напряжения, во время которых Любочка металась по квартире, где горели романтические свечи и стыл ужин, пока Лева, обо всем на свете позабыв, пропадал в театре; за кадром были непрестанные домашние скандалы, во время которых Лева, пребывающий в бешенстве от того, что Любочка вечно отвлекает его всякими глупостями, бил тарелки и ломал стулья; за кадром протекали Любочкины горючие слезы, имеющие единственной целью привлечь внимание к собственной неудовлетворенной персоне. А в кадре все видели счастливую пару – Леву, встречающего Любочку у театра с букетом, таким огромным, что это отдавало бутафорией, Любочку, в обеденном перерыве вяжущую Леве свитер на зиму или подгоняющую по росту новые брюки. Как тут было догадаться, что для нее это лишь возможность обозначить территорию, а для него – широкий театральный жест, нацеленный на общие аплодисменты?

Никто в городе не удивился подобному альянсу. Кому, как не талантливому Леве, должна была достаться прекрасная Любочка? Кому, как не прекрасной Любочке, должен был принадлежать талантливый Лева?

Глава 24

Времена менялись, но Любочка этого почти не замечала.

Она отрезала волосы и выкрасилась, согласно новой моде, перьями, вставила в уши цыганские круглые серьги до плеча, купила в новоявленном торговом городке модные «вареные» брюки и большую коробку ярких разноцветных теней, от которых немедленно вспухли верхние веки и зачесались глаза; она, как все прочие, ужасно утомилась и убегалась, когда по стране велено было в трехдневный срок обменять старые пятидесяти- и сторублевки на новые, а в середине весны того же года в продовольственном магазине порывалась устроить скандал, крича: «Меня обсчитали!», пока продавцы и покупатели не убедили ее, что это никакая не ошибка, а просто цены теперь выросли вдвое. Но все это проходило фоном, Любочкиной души не задевая.

С Левой было тяжело. За четыре года много произошло всякого, и удерживать его становилось все труднее. Первый же Левин спектакль дал аншлаги. Критика отреагировала на постановку благосклонно, статьи и рецензии были сплошь хвалебные; очень скоро поступило приглашение на всесоюзный фестиваль. И тут же ленинградские коллеги, одумавшись, стали зазывать Леву обратно, обещая, что разрешат ему все, что бы он ни пожелал, – цензура неожиданно для всех разжала зубы.

Любочку ослепило предвкушение большого города. Она была готова сорваться с места хоть завтра да хоть по-пластунски туда ползти. Ослепление очень быстро сменилось ужасом, что Лева уедет один. От страха потерять и его, и Ленинград Любочка ночами тихонько подвывала в подушку, но прямо спрашивать любовника о дальнейших планах боялась, зная его взрывной характер. В тот раз все обошлось – не совсем так, как хотелось Любочке (гордый Лева просто никуда не поехал). Но страх потери остался. И Любочка потихоньку, проявляя чудеса дипломатии, стала подталкивать его к тому, чтобы расписаться официально.

Жениться Леве было без надобности, но и особенно возражать он не стал – было просто лень. К тому же в этом браке виделись Леве некоторые плюсы. Во-первых, свой дом и не надо ждать, пока театр выделит казенную квартиру (да и выделит ли? вон что в стране творится); во-вторых, Любочка – баба хозяйственная, хоть и зануда; в-третьих, рожать не побежит – возраст не тот. А коли не побежит, то и не предвидится никаких особенных обязательств, хоть десять раз женись. Ну поживут, сколько бог даст, а там и разойдутся по мере надобности. В общем, Лева поартачился для порядка, да и согласился. Любя широкий театральный жест, он преподнес свое согласие на Новый год, в виде маленькой бархатной коробочки с обручальными кольцами, тщательно запрятанной внутри огромного букета белых хризантем. Свадьбу назначили на март.

Любочка извлекла с антресолей пыльный чемодан со старыми вещами. Платье Офелии от времени пожелтело, по ткани тянулись ржавые заломы, обозначая места сгиба, свалялись в комок мелкие розочки, пущенные по вороту, но это были мелочи – столько лет проработавшая с театральным костюмом, Любочка легко привела все в порядок.

Подруга Нина, которую Любочка позвала в свидетельницы, возмущалась:

– С ума ты сошла?! Сшей другое, примета плохая!

Но Любочка ее не слушала. Она хотела только это платье – и точка.

Лева, купив кольца, посчитал свою миссию по подготовке к свадебным торжествам выполненной, и все-то бедной Любочке приходилось решать самой – искать дефицитное шампанское, заказывать ресторан и машины, составлять список угощений, заполнять приглашения, покупать для жениха костюм, ботинки и запонки. Это отняло огромное количество сил и времени – в магазинах было шаром покати.

А все-таки Любочке чрезвычайно нравилась роль невесты...

 

Пока Любочка готовилась к свадьбе, Лева готовился к новой постановке. Он нацелился на моэмовский «Театр». Кто-то говорил, что ставить «Театр» после Яна Стрейча слишком смело, но Леву это лишь подзадоривало.

За время службы в костюмерах Любочка, пользуясь своими богатыми связями, яркой внешностью и всеобщей симпатией, успела помимо костюмерной работы наиграть в родных стенах достаточное количество массовок и молчаливых «принеси-подай», отметиться на детских елках среди снежинок, белок и зайчиков, но ведь этого было мало! Ей, в душе до сих пор считающей себя актрисой, потерпевшей карьерное фиаско лишь волею обстоятельств, хотелось настоящей роли. Ну хоть малюсенькой, всего один-единственный разочек, только не бессловесной! И Нина, знающая об этой давней мечте, а о постоянных ссорах в Любочкином доме, наоборот, не имеющая понятия, теперь подзуживала:

– Что ж ты теряешься?! Выходишь замуж за лучшего режиссера города! Попроси роль! Он же тебя на руках носит, неужели откажет?! Там же есть эта девица, Эвис! Помнишь? Прямо как под тебя писана!

Сначала Любочка отнекивалась, предчувствуя отказ, но однажды вечером, сочтя Леву не слишком занятым, повела разговор о предстоящей постановке. Как обычно, издалека.

Он сидел в глубоком кресле, а Любочка примостилась на ковре у ног и говорила, не поднимая головы, бросала на пол торопливые, незначительные слова. Лева едва слушал. Он лениво поглаживал Любочку по волосам, перебирая глупые «перья», которые, впрочем, обладали некой вульгарной соблазнительностью. Его одолевала дрема.

– Ну так что, разрешишь?

Этот вопрос вернул его, совсем было заснувшего, обратно в комнату.

– Что разрешишь, моя сладкая? Прости, я прослушал.

– Ну роль этой девушки. Эвис, кажется? Забыла, как фамилия.

– Крайтон, – машинально ответил Лева. – А кому?

– Как кому?! Мне…

И тут Лева не выдержал, захохотал. Наверное, это был единственный мужчина из многочисленной армии поклонников, который по-настоящему понимал Любочку и с точностью до двух копеек знал, сколько она стоит.

– А что ты смеешься? Что смеешься?! – кричала Любочка. – Ты же считаешь меня плохой актрисой! Я знаю, считаешь! А эта Эвис – она же плохая актриса! Я же по кино помню! Что, даже плохую актрису я сыграть не смогу?! Ну скажи, ну почему?! Почему ты считаешь меня плохой актрисой?!

– Плохой? Да бог с тобой, золотко! Я вообще не считаю тебя актрисой! Ты красивая женщина, и довольно с тебя. А работа – это совсем другое, пойми же наконец! Ну зачем тебе лезть туда, где ты ни черта не смыслишь?!

Он обнял Любочку и попытался поцеловать в губы, но она увернулась. Это глупое упрямство, безмерная наивность, трогательное детское самомнение, не желающее смириться с очевидными фактами, а главное – неожиданное сопротивление только распалили его, и после недолгой борьбы они уже сплелись на ковре, и Лева еще долго утешал Любочку всеми известными способами, пока не дошел до полного изнеможения.

Глава 25

Она поймала себя на том, что ей нравится дразнить Леву. А ему в период подготовки к новому спектаклю немного было нужно, чтобы выйти из себя.

В понедельник вечером они приглашены были в кафе при Доме актера. Собираясь, Любочка нарочно намалевала глубокие сиреневые тени до самых бровей, наложила яркие румяна, а губы густо накрасила перламутровой помадой в тон – Лева терпеть не мог, когда она красится. Помимо макияжа оружием против Левы служили черная мини-юбка, так плотно облегающая филейную часть, что читался каждый изгиб, колготки в крупную сетку, блестящий балахон с ватными плечами и вырезом едва не до пупка и, конечно, туфли на высоченной шпильке – этот предмет туалета был особенно ненавистен Леве, который и без того был немного ниже Любочки. Выходи они из дома вместе, непременно быть бы скандалу. Но в тот вечер все очень удачно складывалось – трудоголик Лева, несмотря на выходной, шел на торжество прямо из театра, Любочка ехала из дома. Поэтому, когда они встретились в кафе, Леве оставалось только молча скрипеть зубами.