Крестовый отец - Семен Майданный

– Вы расскажите на суде правду. Должны назначить пересмотр дела и служебное расследование. Еще направьте заявление в прокуратуру, напишите в газету, – задушевным голосом поучал Кораблев, при этом думая, что из услышанного пересказывать англичанину, а что опустить.

Беседа шла в коридоре возле закрытой за выведенным зеком двери камеры. Начальник СИЗО невнимательно прислушивался, переминался с ноги на ногу и думал о том, что депутат Кораблев только косит под блаженного. Многие в Думе прикидываются придурками, и у каждого клоуна своя роль. Один канает под бесноватого, другой – под косноязычного работягу, типа, только от станка, а Кораблев – под юродивого демократа-правозащитника, который за соблюдение прав человека хоть на что готов, хоть руку дать себе оттяпать. Только все они кривляются за хорошие бабки. Старикашка в пластмассовых очках старается за западные подачки. Он же большой друг буржуйской цивилизации, доказывает верность идеалам ихних ценностей. Как тут не подкинуть старикану на бедность.

– А ты думаешь, папаша, суд не ментовский? – хрипел зек, ежась, водя плечами, чтоб согреться. Он вышел из камерной парилки как был – в одних трусах и шлепанцах. Коридорная прохлада начинала его пробирать. – Кругом все скуплено. Папаша, звони в Гаагу. Если оттудова не подмогут, то нигде, значит, правды нету.

Англичанина же, дожидающегося перевода с русского, больше интересовали нательные рисунки. Он откровенно пялился на синие купола, на голых вумен, на рюмки и карточные тузы, на профиль Горбачева слева на груди, Ельцина – справа, на свеженаколотого Путина посредине, на неровные надписи из русских букв там и сям.

«У них что, блатные себя так не разрисовывают? – подумал начальник Холмогоров. – Или своих блатных буржуин и не видел никогда, лордовская жизнь не сталкивала? Тогда он много нового для себя у нас откроет».

Да и депутат Кораблев, судя по тому, что он плел про жалобы в прокуратуру и письма в газету, не вкручивался, кто перед ним. Потому как понял бы, что выковыряли они с англичашкой из камеры рецидивиста, который впаривает сейчас лохам собрание зоновских баек. Впаривает исключительно за ради того, чтобы повеселиться самому. Да и ментам подгадить опять же лишний раз не впадлу, о том и корешам будет хорошо рассказываться на нарах. «Нет, – решил Холмогоров, – десять минут, и валю от этого балагана под предлогом неотложных дел».

Англичанин что-то прокукарекал по-своему.

– Мистер Блэквуд интересуется, как вас кормят? – перевел Кораблев.

– Да травят нас, так и скажи ему! – воскликнул зек, его уже трясло. Он окончательно замерз. – Свиней лучше харчуют!..

Зам стоял за спиной Кораблева, не вмешивался, тоже внимал и тоже с серьезным лицом. А начальника СИЗО не волновало, сколько говна вывалят такие вот полуголые трепачи и какие там нарушения прав человека углядят депутатишки. И так всем известно про бедовое положение следственных изоляторов.

– Давай, заводи в хату, начальник, – взмолился вконец продрогший зек. Но обернулся, переступая порог открывшейся камеры. – Звони в Гаагу, папаша! На тебя одного надеемся, так и знай!

Надзиратель уже готовился захлопнуть дверь, когда вдруг вытянулась английская рука с оксфордским перстнем на указательном пальце. Громко прозвучала фраза на языке, которым в «Углах» не пользовались.

– Мистер Блэквуд хочет поговорить еще с одним заключенным. С тем, небольшого роста, в майке, – поспешил перевести Кораблев.

Отчего выбор друга Тони Блэра пал на невысокого хлипкого мужичка в когда-то белой майке и в вельветовых штанах? Может, оттого, что тот рыпнулся вперед из толпы скучившихся за порогом зеков, словно желал всучить челобитную? Может быть, англичанин напоролся на пронзительный взгляд и тот его словно загипнотизировал? Бог весть…

– Выведите, – дал добро зам по воспитательной Родионов.

– На выход! – распорядился надзиратель и подстегивающе махнул связкой ключей.

Мужичок вышел, привычно держа руки за спиной.

– Добрый день, – ласково приветствовал нового собеседника Кораблев. – Давайте познакомимся. Мы…

И все.

С ловкостью циркового акробата метнулось тело в майке. Внезапно, стремительно, неперехватываемо. И ситуация взорвалась. Ее развернуло на сто восемьдесят.

В правой руке, вдавливаясь в горло правозащитника Кораблева, отсвечивал серый металл. Левая рука обхватила тонкую старческую шею российского депутата. Зек, прикрывшись заложником, прижался спиной к коридорной стене. Удерживать старичка, легкого и безвольно обмякшего в захвате, труда не составляло.

Прочие оставались в тех позах, в которых их застала неожиданная, безумная выходка.

«Заточенная алюминиевая ложка, – телеграфно простучало в голове Холмогорова, словно он сочинял отчет о происшествии. – Это уже жопа. Приехали. Это тебе не жалобы, которые никому не интересны».

– Убью, суки! Зарежу козла, если кто дернется, падлы! – завопил зек ненужно громко. Глаза полыхали сумасшедшим отчаянием. – Машину, вертолет, пятьсот штук «зеленых»! Живо, суки!..

4

Парень из деревни Куземкино, что в Новгородской области, отстегнул через ячею решетки наручники, зачем-то (ну вошло у него в привычку, что поделаешь) крутанул «браслеты» на пальце и запер дверь. Бросил контрольный взгляд в «глазок» и отошел, оставив зека на попечение надзирателям этого этажа.

Игорь Макеев попал из Новгородчины в Питер, женившись на дачнице Таньке Корешковой. Если б родители Таньки продали бабкин дом после старухиной смерти, если б у них не было машины, чтоб отмахивать сто шестьдесят километров до Куземкино, то гнил бы сейчас Игорь в трактористах. Сидел бы без колхозной зарплаты, шабашил бы на водяру, перекапывая старушечьи огороды, и быстро бы спивался среди клюквенных болот и грибных лесов.

Но девятнадцатилетняя Танька по уши втюрилась в него, в бывалого, отслужившего в армии, в малого с удалым раскатом плеч, и вывезла будущего мужа, до того перекричав, переплакав родителей, к себе в Питер. Теперь-то, то есть спустя год после свадьбы, уж она точно не жалеет, что прописала на родительской жилплощади новгородского парня. Не сегодня-завтра разменяются они с предками и с доплатой купят себе отдельную конуру в две комнаты. Чего ж не жить! Теперь Игорь сам заявляется в Куземкино дачником, да нет, гораздо красивее он въезжает в деревню, королем вкатывается: на собственной «девятке», в залейбленной джинсе и золотой цепи на шее, с бабой в завидном шмутье и с дорогой водкой «Флагман» в багажнике.

Сперва Игоря Макеева выводило из себя постоянно отовсюду лязгающее железо и вообще обилие железа вокруг. Уж очень непривычно, в деревне ж – дерево окружало.

Но попривык. Уже не обращал внимания: на металлический грохот ступеней и плит под форменными ботинками (какой выбивают они и сейчас), на бесконечный ряд обитых железом дверей с унылыми номерами и заслонками на «глазках», на сваренные из толстой арматуры коридорные решетки, перегораживающие путь, на металлические сетки, оберегающие от прыжков в лестничный проем (такая сейчас блестит справа, сопутствует его подъему на нужный этаж).

Освоился Игорь и с запахами, круговращающимися по следственному изолятору. Пришлось носу и легким отвыкать от деревенской смеси из лесной свежести, навозного душка полей и огородов, из печного дыма и квасных запахов избы. Теперь легкие прогоняли через себя гниловатый дух бетонно-каменной влаги, резкий аромат металла, невыветриваемые парашные струи, вонь из открываемых камер, знакомые по военной казарме запахи гуталина и казенной одежды.

Привык Игорь и к хорошим деньгам. А ведь тоже нелегко оказалось после деревни приучиться к тому, что тысяча – не деньги, ее не надо экономить и растягивать. Или к тому, что нечего ходить от ларька к ларьку в поисках, где подешевле, на этих копейках ничего не выгадаешь, богаче не станешь. И бутылки сдавать несолидно и глупо. Не копейки складывать надо, а к тыще новую тыщу зашабашивать. Вот тут и следует еще раз сказать «спасибо» тестю, пристроившему в «Малые Кресты». С тестем, в отличие от тещи, они ладили всегда. Тот ему так и сказал раз за ночной бутылкой: «Не люблю городских фантиков. Они вкалывать не умеют, потому как не хотят. А не вкалывая, так червем и останешься. Вот ты могешь вкалывать, молоток. Ты, Игорь, главное, не пей. Со мной по пятницам разрешаю, и хватит».

Игорь и не пил. Его засосала другая тяга – покупать. Все то, что в деревне видел только по телеку, теперь можно сходить купить, поставить в доме, напялить на себя или на жену. И ведь покупаешь то да это, но и еще откладывать удается. Чего ж не жить?

Рот разрывала зевота. До конца суточного дежурства, то есть до девяти утра, еще держаться и крепиться. Можно, конечно, часок покемарить, сейчас как раз наступает его черед на отдых, но потом придется выхаживать остаток смены с дурной башкой. Лучше перетерпеть, чая крепкого хлебнуть.