Инспектор и «Соловей» - Георгий Иосифович Барбалат

колонию в таежный край, а мне определили жесткие нары неподалеку от нее. Хоть и близко находились друг от друга, а видеться не могли, но жили надеждой, что скоро снова сведет нас судьба.

Однако надеждам нашим не суждено было сбыться. Расскажу о самом страшном. Я сам узнал об этом, когда ничем не мог помочь, не говоря уже о том, чтобы предотвратить беду. Получила Ирина по воровской эстафете дурную весточку — будто дочь наша тяжело больна и без материнского глаза вряд ли поднимется на ноги. Ну, вы сами представляете, как должно подействовать на любящую мать такое сообщение. С горя на стену можно полезть.

И вдруг блеснул луч надежды: кто-то ей шепнул в такой-то день постарайся незаметно остаться на месте разработок, не возвращайся в колонию, а потом пройди в распадок, что в десяти километрах. Там будет охотничий транспорт. Тебя доставят на железную дорогу. А оттуда пробраться в Кишинев — проще пареной репы. Поверила Ирина. Не подумала о том, с какой радости будут ей устраивать побег. Кому она нужна на воле? Удалось ей в тот метельный вечер обмануть охрану и выйти из зоны. Пошла она к этому злополучному распадку. Конечно, никакого транспорта на этом месте не оказалось. Блуждала она по тайге. Кружила ее метель по лесу, пока силы не кончились. На двенадцатый день нашли ее замерзшую. Так покончил счеты с жизнью самый дорогой мне человек. Что со мной было после того, как я получил это печальное известие! По колонии ходил как помешанный, руки хотел на себя наложить. В любые драки ввязывался, то на стороне друзей, то со своими врагами руку держал. Ожесточился. А потом немного успокоился, прошла боль.

Решил все свои силы отдать воспитанию дочери. Нет, не помышлял больше об этой отмычке, будь она трижды проклята. Не мыслил о легких чужих деньгах. Ведь руки-то у меня остались, а я мастеровой. Многие даже признавали, что башковитый. Неужели на воле я своими руками на двоих не заработаю? Как-то разговорился я с воспитателем на эту тему. Хороший был мужик. Добрый, внимательный. Беседа была у нас неофициальная, вроде перекура. Однако после нее я почувствовал совсем другое отношение к себе. Меньше стало придирок со стороны начальства. Не думайте — поблажек. Их-то, наверно, я не принял бы. Просто почувствовал, что меня понимают, а это так нужно в тех местах. Порой мне даже хотелось раскрыть всю тайну своей злополучной судьбы воспитателю. Казалось, что он подскажет правильный выход. Но осуществить это намерение мне помешало следующее событие.

Однажды в нашу колонию прибыла новая партия заключенных. Люди, как люди. Были среди них и такие, кто считал колонию своим постоянным домом, а время, проведенное на воле, — отпуском. Но были и такие, кто считал колонию величайшим позором, черным пятном с своей биографии. Короче — новички. Они трудно привыкают к здешним порядкам, считают дни, которые им придется еще находиться под наблюдением охраны. Среди новичков были два человека, с которыми я через несколько дней познакомился и, можно сказать, подружился. Хочу сразу пояснить почему. Старший — Семен Борисович — врач из Кишинева. Именно поэтому он меня очень заинтересовал. Ведь в этом городе находилась моя дочь Ольга. Срок у него был небольшой. Надеялся, что когда он отправится домой, сможет помочь Ольге.

В первый же вечер мне удалось побеседовать с ним. И как обычно, легче всего начать разговор с расспросов, за что осужден. Семен Борисович нехотя рассказал о своем горе. Работал он в городской больнице. Все шло по давно заведенному кругу, пока не поступил в его палату довольно придурковатый больной. Лечили его от нескольких болезней. В один из воскресных дней, когда в отделении оставалась только дежурная сестра, этот старик пробрался к шкафу, где хранились медикаменты, и залпом выпил сильнодействующее лекарство. Через несколько минут ему стало плохо. Отравление. И никакие усилия врачей уже не могли его спасти. За недосмотр Семена Борисовича осудили. Вот и пришлось этому неприспособленному человеку отбывать срок в колонии. Работал он вместе со всеми на лесоповале. Трудно ему приходилось.

Второй новичок, с которым я подружился, был другого сорта человек. Молодой, всегда веселый. Тертый калач, — говорят о таких. И в самом деле, в Одессе он был заводилой в большой команде, которая чистила портовые склады. Он уже два раза побывал в колониях. Знал все законы и быстро находил друзей, Не помню, каким образом он оказался в моей бригаде. Но работал без волынки, не старался спрятаться за спины других. Умел он подбодрить товарищей шуткой, залихватской песней. И может быть, этой чертой характера он быстро завоевал расположение нашей бригады.

Работали мы зимним днем на новой лесной делянке. Для обогрева развели большой костер из валежника, неприметно от конвоиров пекли в золе кем-то добытую картошку. Отогреемся и снова пилы в руки и к соснам. Со мной рядом работали врач и одессит. Я валил сосну, а им нужно было хлысты обрубать. Одну, вторую, третью — и все дальше от пылающего костра уходим в тайгу. Остановились на краю овражка под старой раскидистой елью. Нужно было поразмыслить, как свалить это дерево, чтобы упало оно не в овраг, а на расчищенную площадку. Приспособился, я завел свою бензопилу и стал ствол подрезать. Дерево старое, крепкое. Чувствую, как оно сопротивляется. Но все же сталь сильнее: зубья кромсают древесину, все глубже уходят в неподатливый ствол, Ель начинает клониться в одну сторону. Сейчас верхушка опишет дугу. Надо быстро уходить, как бы комлем не ударило. За многие годы я научился чутьем угадывать этот единственный момент, когда нужно выскочить из-под падающего дерева. И в этот раз чутье не обмануло меня. Только я напрягся для прыжка, но споткнулся, а дерево уже неслось на меня стремительно и неотвратимо, быстрее чем скорый поезд. Все. Конец. И все же произошло чудо. Видно, на роду мне записана другая смерть. Падающий ствол ткнулся толстой веткой в глубокий сугроб. На секунду задержался стремительный полет. И в этот момент ко мне подскочил доктор, не знаю откуда у этого тщедушного человека взялись силы, но он успел оттащить меня на несколько метров и упал рядом со мной. Неподалеку от нас грохнулась громада дерева. Все же одной веткой меня изрядно помяло. Когда я пришел в сознание, увидел склонившихся надо мной ребят и конвоира, неподалеку кипятил воду врач. Я почувствовал на себе напряженный, изучающий взгляд одессита. В голубых его глазах был молчаливый вопрос: все ли я помню?

А помнить было что. Позже, когда я