Лесные тропы - Евгений Васильевич Дубровский

не укрылась от Фильки. Этот оборванец недаром готовится в наблюдатели заповедника. Он шнырит с утра до ночи и знает всех и все. Ему известно, на какой скале гнездится серый гриф. Слазить туда даже Филька не может. Скала высока, обрывиста, к гнезду можно только прилететь. Но показать гнездо, помочь рассмотреть его в бинокль Филька всегда готов.

— Хочешь, на Чатыр-даг сведу, — предложил мне Филька, — пещеру смерти покажу? Костей всяких куча, страсть сколько!

— Да ты, может, врешь?

— Ничего не вру. Дашь трешницу? Череп принесу человечий: большой, маленький — на выбор, цена одна.

— Ну ладно, в другой раз. Теперь куда, пострел, бежишь?

— Горихвосток кольцевать. За трубой четверых, либо пяток одна вывела. Только их не достать — рука не пролезает.

— Ну вот, значит, и врешь. Как же кольца на птенцов надевать, если до птенцов-то не добраться?

— Щипцами доставать будем. Потеха!

И верно ведь, Филька не соврал. В застрехе, в уголке между краем крыши и покривившимся концом водосточного желоба, горихвостка из сухих листьев, сосновых игл, волос и еще какой-то мягкой чепухи устроила свое гнездо. Около трубы у гнезда стоит зоолог заповедника. В руках у него пинцет — длинные тонкие щипцы. Рядом с зоологом босоногий мальчишка держит картуз. Зоолог осторожно просунул пинцет в узкую щель и вытащил птенца, другого, третьего. Пять крошечных существ, почти покрытых сероватыми перьями, попали в картуз мальчишки.

— Скажи пожалуйста! — удивляется Филька. — Я считал пять у нее, а она сколько навыводила. Еще два осталось. Нет, тех не уцепить.

Те выползли из гнезда и забились в дальний конец застрехи. Птенцы в картузе широко раскрывали… что? Конечно, это скоро будут клювы, но пока больше похожи на рты: мягкие, треугольные, с белыми губами.

— Как дрожит, — сказал Филька, вынимая одного птенца, — попробуй!

Мелькает ли какая-нибудь мыслишка в маленькой головенке? Крошечное сердце пичужки бьется толчками, трепещет, сотрясает пернатое тельце, такое жалкое, беззащитное.

— Ну, нечего тут корячиться, — сказал Филька, — лежи смирно!

Он, держа на ладони, переворачивает птенца животом кверху и двумя пальцами другой руки неподвижно держит лапу толщиною с нитку.

— Сейчас, сейчас покормишь, не бойся.

— Это ты кому говоришь?

— А вон прыгает с мухой в носу: матка.

В зеленой чаще ветвей, мелькая ярким хвостом, беспокойно, отрывисто пища, летала птичка. Она что-то держала в клюве и все-таки пищала.

Зоолог надел на лапу птенца алюминиевое кольцо с цифрами — с условным знаком заповедника — и замкнул кольцо пояском на лапе птенца.

— Готов, — сказал зоолог, передавая птенца Фильке, — сажай на место. Следующего давай.

— Отправляйся домой, — напутствовал Филька, запихивая птенца под родную застреху.

В тот же миг туда юркнула горихвостка. Снесла ли она какую-либо закуску, я не уследил, но через мгновение птичка выпорхнула, пропала в зелени и вновь запрыгала, попискивая, по ветвям с червячком в клюве.

А на ладони Фильки, лежа лапками кверху, уже третий птенец получал алюминиевое кольцо. Два ждали очереди, лежа в картузе.

Куда полетят эти пташки с кольцами? Где будут зимовать? Съест их незаметно ястреб, кошка? Погибнут они, убитые, сметенные шквалом при перелете через море, или благополучно подглядит их где-нибудь другой Филька? Будь он курчавый, черный негритенок в Африке, большеглазый мальчишка-итальянец или архангельский паренек с белой, как лен, головой, — все равно. Кто-то подметит кольцо на птичьей лапе, поймает птицу, снесет, пошлет зоологу ближайшей зоологической станции, а тот посмотрит знак и уверенно скажет:

— Эта горихвостка вывелась в госзаповеднике в горах Крыма. Вот откуда она к нам прилетела.

Великое дело — маленькое кольцо на птичьей лапе!

ОХОТА ЗА ГРИБАМИ

Чудесный домик

На краю города окружен плодовым садом домик лесничего. Много в нем разных диковинок. Там заяц спит рядом с охотничьей собакой, кошка возит на спине крысу, ест с ней из одной чашки. Скворцы, чижи, снегири летают по комнатам, и сорока Машка в ответ на все вопросы пронзительно кричит:

— Здравствуй!

Она только это слово и умеет говорить.

Огромная шкура медведя вытянула когтистые лапы и лежит на полу. Чучело белой совы как будто взлетело над письменным столом. Глаза у совы желтые, круглые, светятся, как у живой; и кажется, вот-вот сова взмахнет крыльями.

По стенам, по углам везде ружья, пистолеты. Должно быть, старинные, курки у них точно молотки. Кинжалы висят длинные, короткие, прямые, кривые — всякие. Рогатая голова лося завешена пушистыми лисьими шкурками, а рядом еще какие-то меха — пестрые, хвостатые.

На шкафу целое стадо птиц, всё чучела. Есть маленькие, с воробья, а носы длинные. Тетерев совсем черный, только брови красные. А журавль выше всех — длинноногий, серый.

В углу, около шкафа, часы замечательные. Стоят в углу, точно столб. Деревянные, темные, бьют хрипло, глухо, совсем как большой колокол звонит где-то далеко. И когда они бьют, на полочку монах выходит из дверцы, поклонится и уйдет. Хлоп! Дверца закрылась, как будто внутри никого и нет.

Хозяин всех этих сокровищ — лесничий. Старый, длинный, худой. Он одет во все коричневое, и лицо у него коричневое, даже глаза и те коричневые.

Своих детей у лесничего нет, а чужих, как ни придешь к нему, всегда толпа.

Мальчиков он почему-то зовет петухами, девочек — тетерками.

Для нас он и дяденька, и дедушка, и Степан Алексеевич.

— У меня в доме ничего не трогать, — сурово говорит коричневый дяденька, — вас, цыплят, тут двадцать, а то и три десятка за иной день пройдет. Если каждый погладит зайку раз, сколько раз зайка испугается? Правда, Машка?

Сорока кричит:

— Здрравствуй!

А в саду у дяденьки другие правила.

Тут хоть на голове ходи, ешь, когда придет время, сколько влезет. Только деревьев не портить.

— За сломанную ветку прррогоню, — пугает дед, — веррно, Машка?

А сорока с березы у забора кричит свое: «здравствуй!»

Весенний поход

Чуть только стает снег и простучат колеса по городской мостовой, Степан Алексеевич в коротком казакине, в широкополой шляпе, в высоких сапогах выходит на крыльцо. Толпа ребят встречает его криком:

— С добрым утром, Степан Алексеевич!

— С добрым утром, — посмеивается он в ответ, — с веселым солнышком. Весна, жаворонки давно прилетели. Цып, цып, цып! Сколько тут вас, мелочи? Становись один за другим. Раз, два… Одиннадцать петухов, пять тетерок. Весь выводок, значит, шестнадцать цыплят. За сморчками, за весенними грибами! Шалунишки, крикуны, болтуньки пусть идут домой. Остальные, смирно, за мной марш!

Зимы в саду больше нет. Кое-где в ямках у корней