Безмолвная ярость - Валентен Мюссо

дьявола, дочь моя…

Лаконичные слова священника повергли ее в сильное смятение. Не слишком ли она растерялась? Разве не из своего рода покорности, свойственной людям, привыкшим к несправедливости, она преуменьшила роль Кристиана и приумножила свою собственную, подразумевая, что, возможно, не сопротивлялась так сильно, как должна была?

В доме наступило странное затишье. Мать издевалась над ней не так агрессивно, как будто ее садистское наслаждение притупилось, и Нина по великой наивности не предполагала, что эта перемена может иметь какую-либо связь с тем, в чем был признан виновным Кристиан. Они никогда больше не оставались наедине — или мать находилась рядом, или Нина была настороже. Дверь в ее спальню не запиралась, и она придвигала к ней на ночь большой деревянный сундук, чтобы заблокировать доступ, но все равно не засыпала допоздна, натянув одеяло до подбородка, в ужасе прислушиваясь к малейшим подозрительным шумам в доме.

* * *

Затем пришла буря. Однажды вечером, вернувшись из деревни, мать будто сошла с ума. Нина никогда не видела ее такой: бледная как смерть, она дрожала, плюясь ядовитыми словами.

— Ты шлюха, я знала это с самого начала! Такие, как ты, отмечены печатью порока. Я ни за что не должна была впускать тебя в мой дом!

Ошеломленная, Нина отшатнулась, чтобы защититься от ударов, которые могли вот-вот обрушиться на нее.

— Что я такого сделала?

— Что сделала? Ты еще смеешь спрашивать?! Священник мне все рассказал, ясно? Он сделал это, чтобы предостеречь нас и, возможно, в надежде, что ты все еще сумеешь искупить свою душу.

Нина разразилась рыданиями.

— Он заставил меня… Он бросился на меня и ударил. Я не вру, вот, смотрите сами! — Она указала на побледневший синяк на щеке.

— Значит, ты соврала в тот раз?

— У меня не было выбора.

— Бог сделал нас свободными в выборе между добром и злом. Правда в том, что ты соблазнила Кристиана. Воспользовалась его слабостью, когда он был болен. Неужели кто-то поверит, что в его состоянии он мог принудить тебя к такой грязи?

— Клянусь, я ничего не делала!

— Ты никогда ничего не делала! У тебя всегда виноваты другие! И не клянись больше… Скольких мальчиков ты развратила за свою короткую жизнь? А теперь решила навлечь позор на наш дом?

Возбужденная собственной яростью, она потащила сына на первый этаж. Не пытаясь выслушать его версию, изложила свою, которую, должно быть, обдумала после разговора со священником. История писалась сама собой: Кристиан спокойно отдыхал в своей комнате, когда вошла Нина под предлогом смены простыней — она уже имела опыт, эта уличная девка — и легко развратила его. Да, Лукавый снова торжествует победу…

Сын согласно кивал, испытывая облегчение от того, что ситуация обернулась в его пользу, несмотря на едва заметный проблеск раскаяния во взгляде. Нина продолжала плакать, и слезы, катившиеся по ее щекам в ответ на вопли матери, делали ее совершенной раскаявшейся грешницей.

Чуть позже отец попытался заставить жену прислушаться к голосу рассудка:

— Успокойся! Думаешь, он невинный ягненок? Никогда не видел мужчину, которого принуждают силой делать такое! Он ударил ее, это точно. Видела след на лице?

— Ты усомнился в собственном ребенке? Я выносила его, я вырастила его и верю ему. Он не злой. В любом случае синяк ничего не доказывает! Тебе показать все мои синяки? У женщин есть тысяча возможностей нанести их себе во время работы! В теле мерзавки сидит дьявол. Потребовался бы сам Иисус, чтобы избавить ее от семи демонов, как он это сделал с Магдалиной. Мы приняли ее в наш дом из христианского милосердия, и вот как она благодарит нас!

Мать щелкала бусинами четок, распаляясь все сильнее. Маятник больших часов в столовой отмерял установившуюся тишину. Отец почесывал щеку — этот привычный жест помогал ему думать.

— Священник нарушил тайну исповеди, он не Божий человек.

— Так вот о чем ты беспокоишься? Думаешь, если он поговорил со мной, он мог бы пойти и рассказать в другом месте о тех мерзостях, что она натворила? Конечно, может, но кто же поверит в такую историю?

— Точно, никто не поверит! Люди вообразят, что… Все будут смеяться над нами, будь уверена, женщина!

Мать стиснула руки. Серебряный крестик на конце четок качнулся.

— Мы не можем больше держать ее у себя, — заключила она. — Я не вынесу позора.

Отец вздохнул, уже смирившись.

— Ты знаешь, в какое место они могут ее отправить…

— Это не наша проблема. Пусть отправляют куда угодно!

На следующий день они позвонили опекуну, который не особо удивился. Договорились, что Нина проведет на ферме еще неделю, пока решается ее судьба. Мать, опасаясь, что девочка снова пойдет на исповедь или откажется продолжать работать, запретила сообщать ей об этом.

Нина была постоянно начеку, но поверила, что все наладилось. Она работала не покладая рук, не жалуясь, всегда с беспокойством поглядывая на мать, чтобы предвосхитить ее требования и не вызвать гнева. Вполне оправившийся Кристиан теперь смотрел на нее с презрением.

Наступило воскресенье. В десять утра мать, дочь и сын ушли, ничего не объяснив. Остался только отец. Он ходил по комнате, высматривал что-то в окне, нервно размахивая потухшей трубкой. Этот человек никогда не внушал ей страха, но она не осмелилась задавать вопросы и приготовила завтрак на кухне.

В одиннадцать к ферме подкатила машина опекуна.

— Что он здесь делает? — испугалась Нина.

Отец нахмурился и отвел взгляд.

— Мне очень жаль, но мы не могли поступить иначе после того, что произошло. В другом месте будет спокойнее… Тебе следует подняться в свою комнату и собрать вещи.

Нина почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Невыразимая паника овладела всем ее существом. Здесь, по крайней мере, у нее было собственное место и не приходилось жить в страхе перед неизвестным. Она вспомнила слова, которые часто повторяла ее родная мать: «Мы знаем, что теряем, но не представляем, что найдем». Эта присказка бедняков, никогда не казавшаяся ей такой уж верной, теперь обрела смысл.

Опекун злился из-за того, что пришлось так скоро возвращаться за Ниной. Он не поздоровался с ней, схватил маленький чемодан и поспешил к выходу. Слезы девушки заставили его раздраженно покривиться.

— Хватит тебе! Ты достаточно натворила? Пошли!

Нина бросилась в объятия отца. Вдохнула в последний раз землистый запах трубки, почувствовала щекой грубую, но такую успокаивающую вязку свитера. Смущенный, отец не знал, куда деть руки.

— Тебе пора идти, — сказал он, мягко отстранив ее.

Так закончилась жизнь на ферме. Машина тронулась. Стая птиц рассекла небо над домом. Вдалеке залаяла собака.

Отец остался стоять на пороге. Сквозь заднее стекло машины