Сказания Меекханского пограничья. Восток – Запад - Роберт М. Вегнер

Но Ласкольник только отвернулся, будто офицер перестал для него существовать, и свистнул на пальцах. Седой жеребец послушно подбежал к нему, кха-дар вскочил в седло и осмотрелся, старательно избегая встречаться взглядами с солдатами.

– Собираемся, – сказал он тихо и сразу двинулся вниз по склону холма. Кавалеристы опускали головы, когда он проезжал мимо.

Кайлеан взглянула на чародея, внезапно разъярившись, словно это он был виновен в поведении своего командира.

– Через три дня в Лифреве я стану ждать двенадцать бутылок вина, маг. И лучше, чтобы они там оказались, господин офицер.

Она двинулась к Кошкодуру, который уже держал ее коня. Торин приветственно фыркнул и попытался боднуть ее лбом. Она уклонилась и, как была, в нищенских лохмотьях, вскочила в седло.

Ты уже не офицер, осмелился сказать этот… этот проклятущий карлик, обращаясь к человеку, который обедал с самим императором, а во время битвы за Меекхан вел в бой тридцать тысяч имперской конницы! И он – отправил Генно Ласкольника прочь, как отправляют прочь мальчика на побегушках.

Кайлеан стиснула вожжи в кулаках.

Охотней всего она вогнала бы в кого-нибудь стрелу. Прямо в багровую от ярости морду.

* * *

Отдых ждал их в Малом Биндере, заставе, расположенной на половине дороги между Лифревом и Маконенном. До одного и другого города было ровнехонько сорок миль, с точностью до нескольких ярдов. Так во времена, когда империя добралась до этой земли, меекханские военные укрепляли границу. Они брали карту, отмеряли на ней расстояние и, поставив точку, говорили: «Здесь будет застава, форт, крепость». А потом строили. Часто никто не задумывался, стоит ли ставить укрепление в том или ином месте, как не задумывался и о том, что расстояние на карте – не то же самое, что путь, который надо преодолеть в реальности. Впрочем, в том, чтобы поступать так, был смысл – после строительства крепости ее соединяли с сетью каменных дорог, мощенных согласно наилучшим традициям имперской инженерии и прямых, словно стрела.

Но в любом случае сейчас у них была проблема. Если до Маконенна сорок миль вели ровнехонькой степью, то между Малым Биндером и Лифревом тянулась территория, перепаханная оврагами и разной высоты холмами. Сорок миль по карте на самом деле превращались в добрых шестьдесят. К тому же в последнюю войну дорога к Лифреву в нескольких местах была серьезно повреждена, но никто не желал восстанавливать ее во времена, когда Меекхан привлек для охраны своих северо-восточных границ отряды конницы: та ведь в схватках с кочевниками не использовала дорог. А чаардану пришлось уходить как можно быстрее, что означало – они никак не избежат ночлега под открытым небом.

А влезли они во все это, поскольку кха-дар не смог отказать в просьбе нескольким знакомым.

Уже пару месяцев Меекхан собирал на северо-восточной границе значительные силы. Однако были это не просто маневры войск, из-за которых солдатам не удается скучать в казармах, но нечто большее. И это нечто большее приводило к тому, что торговые пути почти обезлюдели, цены на муку и вино пошли вверх, а люди потянулись в большие города. В воздухе запахло войной.

Когда начали укреплять приграничные гарнизоны, а в полузаброшенные заставы снова направили войска, Кайлеан решила, что это результат их ночной схватки с а’кеером Молний. В конце концов, не слишком-то часто случается, чтобы личная гвардия Отца Войны напала на меекханский город, и при этом открыто, неся собственные знаки, а значит, империя решила-таки ответить военной демонстрацией, ибо даже тот факт, что в дело были замешаны Помётники, не оправдывал такого нападения.

Но через десяток-другой дней, когда войск становилось все больше и больше, ей пришлось признать, что домыслы ее смешны. Даже если бы Лифрев был стерт с лица земли, империя не передвинула бы на границу целую конную армию, рискуя войной со все еще сильным соседом. Кроме того, уровень маневров свидетельствовал о том, что готовили их много месяцев, что начали о них думать куда раньше, чем кто-либо из Помётников появился в городе. На первой линии, вдоль протянувшейся на триста миль границы с Великими степями, теперь стояло без малого двадцать тысяч конных, причем более половины – регулярная кавалерия. Остальные представляли собой свободные чаарданы, как тот, где была Кайлеан, которые армейские командиры, согласно имперским законам, имели право нанять за плату. В укрепленных городах – Маконенн, Кавэ или Навенф – встала пехота, а крепости, такие как Гундарх, впервые за десять лет получили полный гарнизон и полные амбары. Даже слепец заметил бы, что империя готовится к войне.

Или, по крайней мере, щерит клыки, чтобы ее отвратить.

Конечно, все, у кого было хоть какое-то представление о войне, понимали, что двадцати тысяч кавалерии, разбросанных по нескольким укрепленным лагерям, будет недостаточно, чтобы сдержать большие отряды, подобные ударившим по империи четверть века назад. Их задачей было прежде всего разведать силу и направление возможных атак, замедлять наступление, рвать противника налетами и ввергать его в замешательство. А потом отступать к ближайшей твердыне или городу – или на запад, к главным силам, которые, по слухам, состояли из сорока тысяч конницы и тридцати – пехоты, не считая иррегулярных отрядов. Задача почти самоубийственная, но некоторые командиры полков на голову становились, чтобы ее поставили перед ними. Готовы были идти тропой военной славы, словно борзые по следу раненого вепря. И могли кончить, как порой кончали те, смешав собственную кровь с кровью преследуемого зверя.

Именно таким образом Седьмой полк конной гвардии Зеленые Глотки попал к самой границе. Его командир почти сразу же заключил трехмесячный контракт с кха-дарами десятка свободных чаарданов, увеличив свои силы на добрых семьсот всадников – прежде всего легкой кавалерии и лучников. Он укрепил Малый Биндер, превратив заставу в настоящий военный лагерь, и пригласил Генно Ласкольника к себе.

Пригласил!

Кайлеан даже зубами заскрежетала при этом воспоминании. Он и вправду их пригласил и очень настаивал, чтобы ее кха-дар согласился. Не предложил им контракта якобы потому, что позором было бы предлагать прославленному генералу деньги, будто первому попавшемуся наемнику, но приветствовал его со всеми почестями, словно князя. Весь полк в полной экипировке встал на смотр. Она прекрасно помнила, как три дня назад они въезжали на площадь перед заставой, на которой тысяча двести конных замерли в ровнехоньких рядах. Шесть полупанцирных хоругвей ожидали в молчании, в строю, как на смотре. Командир их, как видно, решил пустить пыль в глаза, поскольку все элементы вооружения блестели так, словно их едва-едва получили со складов. А может, именно так оно и было, Седьмой полк, гвардейский, обычно стоял в самой столице, а там никогда не имелось проблем с обеспечением.

Следуя за Ласкольником, она оценивала солдат. Часть их уже послужила на пограничье, в северных либо южных степях, поскольку в гвардию брали не только сынков благородных семейств, полк знал себе цену. Но все же Зеленые Глотки со времен войны с се-кохландийцами не принимали участия в настоящей битве как единый отряд. Полку требовались не притворные, учебные схватки, но битвы не на жизнь, а на смерть с настоящим врагом. Солдатским умениям, столь ярким во время парадов, должно находить подтверждение в кровавых стычках, как это называли в имперской кавалерии. Только тогда Седьмой превратится в военную машину, которая сумеет противостоять се-кохландийским а’кеерам. Может, именно потому Аберлен-гон-Саве настаивал, чтобы именно его отряд оказался у самой границы. Был он из тех, кто считает, что меч не просто должен оставаться острым и хорошо лежать в ладони, но и обязан время от времени пить кровь.

Она вздохнула с раздражением, вспоминая, как их приняли. С самого начала стало понятно, что командир Седьмого и Ласкольник хорошо знакомы. Может, даже слишком хорошо. Аберлен служил под Ласкольником несколько лет, прежде чем поднялся до звания генерала и теоретически сравнялся с бывшим командиром. Теоретически – хорошее слово. Ее кха-дар отошел от имперской армии почти пять лет назад, нырнул в пограничье, командуя собственным чаарданом, но всё равно все, от мальчишек-конюхов до командиров приграничных отрядов, обращались к нему «господин генерал». Это никого не удивляло: военное звание принадлежало ему до самой смерти – но слова «господин генерал» обладали куда более глубоким смыслом. Капитаны и полковники с тридцатью годами службы за спиной отдавали честь Ласкольнику быстро, пружинисто и, что главное, совершенно непроизвольно, словно тот факт, что он не носил мундира, не имел никакого значения. Не было в этом ничего от простой вежливости – лишь врезанный в солдатские кости приказ, гласящий, что именно так и должно поступать. Потому что стоять перед Ласкольником, тем самым Ласкольником, и не отдать ему честь – оказалось бы позором для всей армии.