Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая - Дмитрий Мережковский

Чур

[30]

Два раза надо мной сгорал уже порог,И третью хату вновь построили потомки.И я лежу под ней. У пояса — обломкиМеча разбитого, и пса костяк у ног.Мне в руки хладные дан меду полный рог.Теперь он пуст давно. Вокруг меня потемкиИ грусть всегдашняя. Порой мой вздох негромкийЗаслышат правнуки и, полные тревог,Загадывать спешат: к добру тот вздох иль к худу?Порой мне надоест лежать, и в сора грудуЯ ночью выползу, а дети скажут: «ЩурЗа печкой возится»; а я близ углей будуСидеть задумчиво, по виду мал и бур,Как крыса старая, семейный древний чур.

Род

[31]

Мы — пращуры твои. Меж нас отец и дедИ прадеды стоят, потомок наш беспечный.Все зорко мы следим, как путь твой скоротечный,Приуготованный, средь радостей и бедСвершаешь ты, идя с надеждой… нам вослед.Тот путь известен нам. Блюдя закон предвечный,Едва родился ты, мы из щели запечнойБеззвучно выползли всем сонмом на советТаинственный, ничьим не зримый смертным глазом— Судьбу твою решить и твой направить разум.При свете трепетном пылающих лучинСвершали мы суда полуночного чин,С улыбкой грустною благословляя разомТебя на жизнь и смерть в юдоль земных кручин.

Сергей Маковский

Шарманка

Е. А. Жарновской

На темный перрон полустанка,под утро — ни свет ни заря,плетется хромая шарманка,поет, надрывается вся.

Хоть голос у немощной звоноки в ней человечья душа,никто из вагона спросонокв окошко не бросит гроша.

От века закон одинаковна всех перепутьях земли.И старенький вальс не доплакав,умолкнет шарманка вдали.

Нищий

В городском саду за рекой,под каштанами, день-деньскойстарый нищий сидел на пне,всякий раз попадался мне.

Всякий раз минувшей зимой,через сад проходя домой,десять су я совал емув утешительную суму.

Он был очень убог и тощ, —на посту и в холод и в дождь,как заморщенный серый гриб,к придорожной траве прилип.

Все о чем-то просил старик,но в его слова я не вник;что-то шамкал беззубый рот,да понять я не мог весь год.

А недавно я мимо брел,никого в саду не нашел, —только пень торчал сиротойнад примятой слегка травой.

И с тех пор, уж не первый день,мне мерещится этот пень,и на сердце комом тоска.Видно — я любил старика.

Плиты

Где-то, где-то на бугре песчаномобреченной вымершей землистелется покоище: бурьяном   сплошь могилы заросли.

Ни венка, ни урны и в помине,все сломали заступы веков.Преданные пыльной паутине —   только плиты без крестов.

Надписей иных не разбираю:буквы стерлись, имена — не те.Призрачное что-то вспоминаю   от плиты брожу к плите.

Боже, как давным-давно под нимизатаилось мертвое жилье!На одной с трудом прочел я имя   полустертое — мое.

«О, ты, которой нет…»

О, ты, которой нети не было на свете,ты, вечности ответна зов тысячелетий!

Кто ты, над дольней тьмойнебес прообраз нежный,владычица земнойнадежды безнадежной?

Ты — чудо? или бред?Один Господь рассудит.О, ты, которой нети никогда не будет.

«В окне мелькали пустыри и пашни…»

А. С. Присмановой

В окне мелькали пустыри и пашни,рассыпанные по лужкам стада,высоко в скалах, неизменно с башней, —похожие на скалы города.

Они белелись очерком туманным,забытые в нагорной тишине.И поезд мимо — целый день… И страннымв наставших сумерках казалось мне,

что жизнь — и там, от солнечных прибрежийдалёко, на горах, где выпал снег, —всё та ж веками жизнь, и люди те же,и было так и будет всё вовек.

Салерно

Гавань

Сквозь туманы город дальний снится.Где, когда? — припомнить не могу,но я вижу: у моря ютитсягород на скалистом берегу.

Розовая гавань полукругом,к морю, с невысокого холма,тесные, как соты, друг над другом —черепицей крытые дома.

На закате гавань молчалива,рынок у причалов опустел.Частоколом над водой заливамачты плосконосых каравелл.

Город спит… И в зареве туманном,замирающую вдалеке,слышу песню на каком-то странном,на давно забытом языке.

«После ночи темной, дикой…»

После ночи темной, дикой,после ночи грозовой —чую над тобой, великой,чую день великий твой.

Брезжит утро — озарилоцелины твоей простор,с небесами породнилоглуби северных озер.

На волнистые дубравы,на пшеничные морязолотую чашу славыопрокинула заря.

«Пустыня, полдень, белый зной…»

А. В. Руманову[32]

Пустыня, полдень, белый зной,и свет и тишина без меры,безбрежной дали дым сквозной,как зыбь седая с желтизной —бугры, песчаные пещеры.

И чередой плывут по нейверблюды, призрачные челны,куда-то в сон забытых днейи незапамятных морей,качавших над песками волны.

Земная вечность! Кто постигтвое немолчное молчанье?Бессмертный прах. За мигом миг…Из отдаленья — львиный рык,пустынной немоты дыханье.

Часы

Dis, qu'as tu fait, toi que voilà…[33]

Час за часом с колокольни дальнейпрогудит глухим укором бой.Слышишь ли? Он плачет все печальнейо годах, загубленных тобой.

Жизнь, — о, чаша боли, слез и света,суженая сердцу, — где она?А душа, как песня, недопета,а душа пред Господом смутна.

Было ей завещано так много —столько небом озаренных нив…Что ты сделал, забывая Бога,подвига любви не довершив?

«Полжизни душно-плотской яви…»

Так, ты жилище двух миров…[34]

Тютчев

Полжизни душно-плотской явии недостойной суеты;полжизни — сон, и тот же тыживешь, томясь в другой державе,в тоске, в слезах по горней славетайноречивой красоты.

В тебе душа как бы двойная:мятежной гордости полна,грешнее грешного одна;другая — о, совсем другая! —все шепчет что-то, засыпая.Проснулась… и не помнит сна.

Вакх

Sunt lacrimae retum[35]

Необитаем старый дом,отломок времени и славы,герб над решеткой величавыйразросшимся обвит плющом.Потрескался лепной карнизи наглухо забиты ставни,и веет былью стародавнейосиротелый кипарис.

Трава и прель и сор кругом, —иду по грудам буреломаи на скамье, у водоема,задумываюсь о былом.Иссяк давным-давно родник,его струя не плещет мерно,прямоугольная цистернав сетях у цепких повилик.

Сухие прутья и стручкиустлали обнищавший мрамор,запаутиненных караморсвисают по углам пучки.И тут же, в миртовых кустах,над невысокою колоннойобломок статуи: замшенный,изглоданный дождями Вакх.

Зияют впадины глазниц,и скулы язвами изрыты,весь почернел кумир забытый,добыча мошек и мокриц.Но меж кудрей еще цела,еще манит гроздь винограда,и хмель таинственной Элладыв припухлой нежности чела.

Как не узнать тебя, Жених,веселий грозных предводитель,хоть брошена твоя обительи нет менад с тобой твоих!О, вещий тлен, печаль хвощей,струящихся из чаши Вакха,журчанье Леты, слезы праха,слепая жалоба вещей…

В аллее — призрак каждый куст,блуждаю долго, бесприютный,и слушаю, как шепот смутный,своих шагов по листьям хруст.О, грусть! Уходит в вечность день,не помнящий о мертвом боге…Покинут дом, и на пороге —моя скитальческая тень.

«Бессонной тишины немые звуки…»