Она и он - Жорж Санд

На следующее утро после этого приступа у Лорана осталось только сознание того, что произошло решительное объяснение с Терезой; он смутно помнил, что она подчинилась судьбе.

«Быть может, все к лучшему», — подумал он, увидя ее такой же невозмутимой, какой он ее оставил.

Однако его испугала ее бледность.

— Ничего, — спокойно сказала она, — меня только очень утомляет простуда, но это всего лишь простуда. Она пройдет.

— Ну так как же, Тереза, какими теперь будут наши отношения? Вы подумали? Решать-то ведь вам. Должны ли мы расстаться врагами или останемся вместе, но лишь как друзья, какими были прежде?

— Я не враг вам, — ответила она, — останемся друзьями. Живите здесь, если вам тут нравится. Я закончу работу и через две недели возвращусь во Францию.

— А не переехать ли мне на другую квартиру на эти две недели? Вы не боитесь, что начнутся разговоры?

— Делайте как знаете. У нас не смежные комнаты; только гостиная общая: мне она совсем не нужна, я уступаю ее вам.

— Нет, пусть она будет вашей. Вы не услышите, как я буду приходить и уходить, ноги моей там не будет, если вы запретите мне входить туда.

— Я ничего вам не запрещаю, — ответила Тереза, — только не вздумайте хоть на секунду поверить, что ваша любовница может простить вас. Что же касается вашего друга Терезы, то, хоть она и разочаровалась во многом, она выше этого и надеется еще быть вам полезной. Вы всегда можете рассчитывать на нее, когда вам понадобится дружеское участие.

Она протянула ему руку и ушла работать.

Лоран не понял ее. Такое умение владеть собой было необъяснимо для него, ему было чуждо пассивное мужество и безмолвная решимость. Он подумал, что она рассчитывает снова подчинить его своей воле и, оставаясь ему другом, вернуть его любовь. Он обещал себе быть неуязвимым, не поддаваться слабости и для большей уверенности в себе решил найти какого-нибудь свидетеля происшедшего между ними разрыва. Он пошел к Палмеру, рассказал ему историю своей несчастливой любви и добавил:

— Мой милый друг, если вы любите Терезу, — а я этому верю, — заставьте ее полюбить вас. Я не могу ревновать к вам, даже наоборот. Я причинил ей много горя, а вы будете относиться к ней прекрасно, я в этом уверен, и вы избавите меня от угрызений совести, которыми я не хотел бы мучиться.

Лорана удивило молчание Палмера.

— Разве я вас обидел? Я вовсе не хотел этого. Я отношусь к вам дружески, уважаю вас и даже, если хотите, чувствую к вам почтение. Если вам не нравится мое поведение во всей этой истории, скажите мне это — так будет лучше, чем всем своим видом выражать равнодушие или презрение.

— Мне не безразличны ни горести Терезы, ни ваши огорчения, — ответил Палмер. — Я только избавляю вас от запоздалых советов или упреков. Я думал, что вы созданы друг для друга, теперь я убедился, что самое большое благо и единственное, которое вы можете дать друг другу, — это расстаться. Что до моих личных чувств к Терезе, то я не признаю за вами права расспрашивать меня о них, и после того, что вы мне сказали, вы не имеете права высказывать при мне, а тем более при ней, какие-либо предположения о тех чувствах, которые я, по-вашему, мог бы ей внушить.

— Это справедливо, — развязно отозвался Лоран, — и я очень хорошо понимаю, что вы хотите сказать. Я вижу, что ныне буду здесь лишним, и лучше мне удалиться, чтобы никому не мешать.

Он в самом деле уехал, холодно простившись с Терезой, и сразу же направился во Флоренцию, собираясь погрузиться в светскую жизнь или в работу, смотря по тому, как повелит ему его прихоть. Он с невыразимым наслаждением говорил себе:

«Я стану делать все, что мне вздумается, и никто не будет из-за этого страдать или тревожиться. Для людей вроде меня, не очень злых, это худшая из пыток, если волею рока им приходится смотреть на свою собственную жертву. Ну, а теперь я свободен, и если я буду делать зло, оно падет только на мою голову!»

Конечно, Тереза напрасно скрыла, сколь глубока была нанесенная им рана. Она была слишком терпелива и горда. Раз уж она начала лечить этого безнадежного больного, ей не следовало отступать перед сильными средствами и жестокими операциями. Надо было обильно пустить кровь этому обезумевшему сердцу, осыпать его упреками, ответить бранью на брань и заплатить болью за боль. Увидя все зло, которое он причинил, Лоран, быть может, строже отнесся бы к самому себе. Быть может, стыд и раскаяние спасли бы его душу от этого преступления и не позволили бы ему хладнокровно убить любовь в своем сердце.

Но после трех месяцев напрасных усилий у Терезы пропала охота бороться. Разве была она обязана жертвовать собой ради человека, которого никогда не хотела поработить, который вторгся в ее сердце, несмотря на боль и грустные предчувствия, который не отставал от нее, как покинутый ребенок, крича: «Возьми меня с собой, не прогоняй меня, или я умру здесь, на краю дороги»?..

И этот ребенок проклинал ее за то, что она уступила его мольбам и слезам. Он обвинял ее в том, что она, воспользовавшись его слабостью, отняла у него наслаждение свободой. Он уходил от нее, дыша полной грудью, и повторял: «Наконец-то, наконец-то!»

«Если он неизлечим, — подумала она, — тогда зачем его мучить? Разве я не вижу, что тут ничего не поделать? Разве он не сказал мне и — увы! — разве почти не доказал, что я задушу его гений, стремясь погасить его лихорадочный огонь? Когда я думала, что воспитала в нем отвращение к излишествам, разве не возникла у него еще большая жажда их? Когда я сказала ему: «Появляйся в свете», он испугался моей ревности и бросился в тайный грубый разврат; он вернулся пьяный, в разорванной одежде, с окровавленным лицом!»

В день отъезда Лорана Палмер сказал Терезе:

— Послушайте, друг мой, что вы намерены делать? Не поехать ли мне за ним?

— Нет, конечно, — ответила она.

— Быть может, я привез бы его обратно!

— Я была бы огорчена.

— Значит, вы его больше не любите?

— Нет, совсем не люблю.

Они помолчали; потом Палмер задумчиво продолжал:

— Тереза, я должен сообщить вам очень важную новость. Я не решаюсь, потому что боюсь причинить вам еще одно сильное волнение, а вы не расположены…

— Простите, друг мой. Мне страшно тяжело, но я совершенно спокойна и готова ко всему.

— Так вот, Тереза, знайте, что вы свободны: графа больше нет в живых.

— Я это знала, — ответила Тереза. — Уже неделя, как я это знаю.

— И вы не сказали об этом Лорану?

— Нет.

— Почему?

— Потому что кто знает, как он на это реагировал бы? Вы же видели, как все неожиданное будоражит и волнует его. Одно из двух: или он вообразил бы, что, сообщая ему о своем новом положении, я хочу выйти за него замуж, и ужас перед нерасторжимой связью со мной обострил бы его враждебное чувство, или он сам вдруг, повинуясь одному из порывов преданности, которые охватывают его и продолжаются ровно четверть часа, чтобы уступить место глубокому отчаянию или беспричинному гневу, решил бы, что мы должны пожениться. Несчастный и так уже достаточно виноват передо мной; незачем было бросать новую приманку его фантазии и давать ему новый повод нарушить свои клятвы.

— Значит, вы больше не питаете к нему уважения?

— Я этого не говорю, милый Палмер. Я жалею его и не обвиняю. Быть может, другая женщина сделает его счастливым и добрым. Я не смогла сделать ни того, ни другого. Здесь, вероятно, столько же моей, сколько и его вины. Как бы то ни было, для меня совершенно ясно, что нам не следовало любить друг друга и что мы больше не должны делать попыток к примирению.

— А вы, Тереза, не захотите теперь воспользоваться возвращенной вам свободой?

— Как я могу ею воспользоваться?

— Вы можете снова выйти замуж и познать радости семейной жизни.

— Дорогой Дик, я уже два раза в жизни любила, и вы видите, к чему это привело. Мне не суждено быть счастливой. Теперь уже поздно искать того, что для меня потеряно. Мне тридцать лет.

— Вот потому-то, что вам тридцать лет, вы и не можете обойтись без любви. Вы только что были увлечены страстью — это как раз возраст, когда женщины не могут ее избежать. Именно потому, что вы страдали, что вы были несчастливы в любви, неугасимая жажда счастья скоро проснется в вас и поведет вас от разочарования к разочарованию, в бездны еще более глубокие, чем та, из которых вы теперь выбрались.

— Надеюсь, что нет.

— Да, разумеется, вы надеетесь; но вы ошибаетесь, Тереза. Всего можно опасаться в вашем возрасте, при вашей сверхвозбудимой чувствительности, при этом обманчивом состоянии покоя, в который вы погрузились в минуту подавленности и утомления. Любовь отыщет вас, не сомневайтесь, теперь, когда вы снова свободны, она будет вас преследовать, как наваждение. Прежде ваше уединение удерживало на почтительном расстоянии надежды тех, кто вас окружал; но теперь, когда Лоран, быть может, унизил вас в их глазах, все те, кто выдавал себя за ваших друзей, захотят стать вашими любовниками. Вы будете внушать сильные страсти, и найдутся достаточно хитрые люди, которые сумеют вас уговорить. Наконец…