Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Огляделся заново, распяливая набухшие глаза, и ясно понял, что станичные огоньки горели не там, где им нужно гореть. Станица оказалась совсем в другой стороне.
Вот чёрт! Когда же она успела переселиться на другое место? И как до неё теперь добираться? Придёшь, а там все по-новому, все дома стоят сикось-накось, а возможно, и кверху тормашками, а вместо ячменей и пшеницы — розы в перемежку с белой сиренью и духи «Красная Москва». Пожалуй, и калитки своей не найдёшь.
Однако шёл на огоньки и скоро выбрался-таки на гладкую дорогу. Встречный ветерок бросил в озноб, и тогда Федор натянул спасительно-тёплый ватник, застегнулся на все пуговицы.
В станице и правда всё перепуталось, сдвинулось с привычных мест. Шёл к своему дому, а попал к Нюшкиной хате.
Погоди, погоди, дорогой, как же это так вышло? Ведь точно же к дому заворачивать полагалось влево, ну и завернул правильно. А улица почему-то легла под ноги не тем концом! Не от сельсовета, а откуда-то с задов.
— Не так получилось… Не так получилось! — дважды прожевал своё несложное открытие Федор. И обнял голенастую липу у Нюшкиной калитки. Под этой липой часто приходилось ему стоять когда-то, в дни первой молодости.
Липа тихонько шумела вершиной, и он расслышал руками и плечом, как верхний ждущий шумок уходил затаённым вздохом по стволу вниз, к травянистой земле. А калитка была почему-то распахнута, и за нею стояла тёмная и тоже ждущая кого-то фигура.
— Федя!… Ты? — упал до шёпота Нюшкин голос.
— Не так получилось… — виновато повторил Федор застрявшую в зубах фразу и оторвался от дерева, протянул к ней руки.
Нюшка прильнула к нему содрогающимся, преданным телом, слепо уткнулась в ватное плечо, и руки её виновато сцепились на шее Федора. Но жадности он не почувствовал — был только страх, боязнь обмануть или обмануться ещё раз.
Федор переступил с ноги на ногу и пошатнулся. И тотчас расцепились её руки.
— Что же ты, Фе-е-дя…
Она, кажется, всхлипнула и отступила назад.
— Что же ты, проклятый… так ко мне — пьяный-то!
Я же тебя всю неделю тут… у калитки!
И вовсе уж непонятно-чужим голосом:
— Уходи!
Точно как в тот раз, на плантациях: «Уходи, бабы смотрят!»
Цену себе набивает, что ли? Да если бы не Федька-маленький, то… Да если бы не…
— Так ты что? — перекосила Федора пьяная злоба. — Ты… может, Уклея опять поджидала?!
— Эх, ты-ы-ы…
Он-не успел и руками развести, оправдаться, что перебрал малость насчёт Уклеева, не тот теперь Уклеев, да и Нюшка не та, — не успел ничего такого сказать, а её уже не было у калитки. Только отдались быстрые шаги на порожках, хлопнула дверь, и задвижка лязгнула с той стороны.
— Не так получилось… — бормотнул он, задыхаясь от гнева и ненависти к себе.
Подошёл к низкому окошку и дважды тюкнул согнутым пальцем в раму — тихонько, чтобы не тревожить посторонних в этом доме. Тёмные створки распахнулись, Федор едва различил за ними смутный овал лица. Зашептала:
— Ну, чего тебе? Уходи!
— Я же… — неоплаченное стремление к ней душило его, сбивало голос на хрип. — Я же пришёл! Не видишь? — Федор ударил кулаком в грудь.
— Лучше б и не приходил такой… Иди проспись.
Он лёг на подоконник, царапая крашеное дерево.
Под руку попалась какая-то книга, он вцепился в неё, как в добычу.
— Слуш-шай, ты! Аня! Пос-следний раз говорю!
— Отец же!… — чуть не плача взмолилась Нюшка.
В глубине хаты скрипнула дверь, кашлянул мужской голос. И тотчас тонкая, оголённая рука несмело и мягко оттолкнула его, свела и притянула створки.
— Пере-вос-питалась, шалава… — заругался Федор.
Нет, окна разбивать он не стал. Пьяно качнулся и побрёл по тёмной улице искать свой дом. А книжку с подоконника он всё же стянул, назло ей, чтобы помнила!
Непомерно длинная улица вновь привела Федора к речке. Но уже к другому месту, где качалась огненная гирлянда буровой. Хмель брал своё, и Федору даже показалось, что сама вышка шагает ему навстречу, прёт к нему через тёмную луговину, по кустам и вырубкам.
Нет, вышка покуда стояла на месте, просто огни прыгали у него в глазах. Ткнувшись в мостки, он уловил нетерпеливую дрожь буровой, расслышал мощное дыхание дизелей и насосов. В круглый, неподвижный стол воткнута четырёхгранная труба, а рядом у лебёдки — человек.
Человек был под стать буровой — большой и крепкий, в тяжёлой брезентовой робе, шахтёрской каске и заляпанных глиной сапогах. Расставив ноги и положив руку на железный рычаг лебёдки, он будто сросся с дубовым настилом пола, с рубленым постаментом для труб, со всей механикой, окружавшей его. Круглый стол-ротор был неподвижен, но где-то в глубине, в недрах шла работа — это чувствовал Федор по мощному гулу и дрожанию труб.
Человек не двигался, словно каменная баба.
— Один? — удивлённо спросил Федор, залезая на мостки.
Бурильщик удивился не меньше Федора. Добрую минуту рассматривал его, потом повесил на рычаг тормоза связку железяк, взял Федора под локоть и повёл тихонько к концу мостков.
— Сюда не положено посторонним, — мирно сказал он. — Гуляй, парень, где-нибудь подальше. Иди.
— Это кто, я посторонний? — удивился Федор. — Да ты!…
Рука бурильщика крепко и надёжно сжала ему локоть.
— Слушай, иди, брат, без разговоров. Тут разведка, в продуктивные пласты входим, шутить не положено.
— Раз-вед-ка?…
Словцо ударило Федора, задело своей потаённой значимостью.
— А я, значит, посторонний? — снова упёрся он не твёрдыми ногами. — Да я, может, самый причастный! я…
— Оно и видно! За версту. Короче, мотай, тебе говорят!
Тут уж налицо было оскорбление, но Федор сделал вид, что ничего такого не заметил. Уж больно крепко стоял на дубовых мостках этот брезентовый парняга, заводиться рискованно.
— Слуш-шай, а ежели я к вам надумаю, а? Кто запретит?
— Э-э, брат, да ты совсем… Тут же вахта, у каждого своё место… — он отводил Федора все дальше от скважины. — Если нужно, приходи завтра по-трезвому.
А сейчас, брат, не время: у нас в таких интервалах и выбросы бывают. После не расхлебаешь…
О технике безопасности Федор и сам кое-что знал, но привычка плевать на все брала верх:
— А-а, куда она денется!
Махнул рукой и, покачиваясь, побрёл в темноту.
— Р-раз-ведка… Все разведчики стали… В трёх соснах! — с презрением бормотал он.
Высокие огни били в спину. Федор шёл неровно, растаптывая собственную тень. И чем дальше уходил он, тем длиннее и невесомей становилась тень, он не поспевал за нею.
13
В леспромхозе Федору не повезло, не нашёл общего языка с отделом кадров. Последняя надежда рухнула, возвращался, что называется, не солоно хлебавши. О ночном разговоре с буровиком Федор и не вспоминал, это в расчёт не шло.
А около почты на высоком столбе играло радио. Репродуктор, включённый на полную мощность, раскатывал над станицей песни для молодёжи. Куда-то звал бодрый, волнующий припев:
В флибустьерском, дальнем синем мореБригантина поднимает паруса!…
Федор хотел спрятаться от этой пиратской песни дома, но и там кричал на стенке запылившийся динамик: все дома в станице успели к его приезду радиофицировать.
Кума Дуська заметала у печки сор, бесшумно водила веником по высветленным, сучковатым половицам.
Федор плюхнулся за стол, сказал просительно:
— Выключила бы, что ль, эту музыку, а? Голова трещит.
Кума Дуська выпрямилась изумлённо:
— Чегой-то ты, Федя? Хорошо ж поют-то. И нехай… Я его весь день слухаю, все не так скучно. Грамотно говорят люди, чего ж не послухать? А поют, так не хуже, чем у нас, бывало, на посиделках!
— Поют они здорово, сам знаю. Токо без передыху, и в будни и в праздники. А тут голова трещит с утра, — сказал Федор.
— Так кто ж тебе виноват, Федя? Рази это дело — чуть не кажный день?
Кума Дуська ещё раз провела по сучкам и отставила веник в угол:
— Чего ж сказали? В лесоскладе-то?
Он лёг на стол, положил подбородок на кулаки.
— Не в лесоскладе, а в леспромхозе я был. Ничего хорошего!
— Как же эт так? Работы, значит, нету?
— Есть. Всякая неподходящая.
Кума Дуська как-то постно вытерла сморщенные губы уголком платка:
— Да время ли выбирать-то, Федя? Никто ж тебя там ещё не знает, брался бы за любую, а потом уж…
— Ну да! За тридцать километров ездить, нижние склады строить, буду я им мотаться!
— Кому им-то, Федя? Ты бы для себя, для себя!
Динамик уже пропел и о дальних маршрутах, и о пыльных тропинках далёких планет, потом запнулся, будто соображая, как быть дальше.
Федор расцепил руки, волосы ощупал вскользь — подросли или нет. Шевелюра была ещё короткая и жёсткая, каждый волосок, точно намагниченный, стоял торчком. Никакой скафандр на такую голову не наденешь.
Локтем свалил с подоконника какую-то книжку в газетной обёртке. Поднял, открыл лениво толстую картонную обложку.
- По старой дружбе - Анатолий Знаменский - Историческая проза
- Император Запада - Пьер Мишон - Историческая проза
- Старость Пушкина - Зинаида Шаховская - Историческая проза
- Царь Ирод. Историческая драма "Плебеи и патриции", часть I. - Валерий Суси - Историческая проза
- Нахимов - Юрий Давыдов - Историческая проза
- Заветное слово Рамессу Великого - Георгий Гулиа - Историческая проза
- Свенельд или Начало государственности - Андрей Тюнин - Историческая проза
- Глухая пора листопада - Юрий Давыдов - Историческая проза
- Приключения Натаниэля Старбака - Бернард Корнуэлл - Историческая проза
- Письма русского офицера. Воспоминания о войне 1812 года - Федор Николаевич Глинка - Биографии и Мемуары / Историческая проза / О войне