Ангелы живут на небесах - Фролова Надежда

— Вера, — согласилась она неуверенно, — только я вас не знаю.

— Что, так и будем у порога разговаривать? Может быть, все-таки зайдем, — без лишней скромности предложила я.

Она не ответила, но, еще разок оглядев меня с головы до ног и пожав плечами, все же решилась наконец открыть дверь и впустить меня внутрь.

Честно говоря, по аналогии с предыдущей квартирой — двери-то были одинаковыми — я инстинктивно поморщилась, уверенная в том, что сейчас на меня пахнет перегаром. Но ничего подобного не произошло — оказавшись в квартире, я не почувствовала никакого тошнотворного запаха. Облегченно вздохнув, я сняла ботинки и совершенно бесцеремонно прошла в комнату, не дожидаясь приглашения хозяйки.

Комната в квартире была единственной, а потому многофункциональной. Та ее часть, что находилась напротив окна, в небольшой нише, служила спальней — здесь стояла кровать-полуторка, застеленная атласным покрывалом, и висел ночник; противоположный угол комнаты был чем-то вроде мастерской — там стояла открытая швейная машинка, гладильная доска и широкий стол. По наваленным тут и там кускам и обрезкам различных тканей я поняла, что Вера, видимо, портниха. А в центре комнаты, как в обычной гостиной, находились два небольших кресла с деревянными подлокотниками, маленький журнальный столик и полированный темно-коричневый сервант со стеклянными стеллажами, на которых и изобилии стоял традиционный хрусталь. Обои на стенах когда-то, наверное, были светлыми, но было это давно, теперь же квартира явно нуждалась в ремонте — краска на подоконнике до такой степени облупилась и вспучилась, что он напоминал неравномерно вспаханное поле, припорошенное грязным снегом. Голубой цвет оконных штор на фоне коричневой мебели показался мне абсолютно чужеродным вкраплением в общую гамму. Неужели она этого не замечает или, может быть, ей все равно? Островки линолеума, заметные там, где его не покрывал старый выцветший коричнево-желтый палас, тоже были не первой свежести, а как минимум двадцатилетней давности. Да и вообще, грязно-розовый цвет линолеума был настолько неуместен, что…

Поняв, наконец, чем заняты мои мысли, я улыбнулась — Туманов за недолгий период нашего тесного общения успел меня заразить своей болезнью. Я осматривала интерьер Веркиной комнаты настолько пристрастно, будто его оценка была моей профессиональной задачей. Черт бы побрал этого Туманова, я же здесь вообще по другому поводу!

Я без приглашения и без лишней скромности уселась в кресло, и, закинув ногу на ногу, стала поджидать хозяйку, которая что-то замешкалась в прихожей. Наконец появившись, она молча опустилась в кресло напротив меня и, подвинув к себе пепельницу, закурила «Золотую Яву».

— Меня Надя зовут, — представилась я. — Он тебе обо мне не говорил?

— Кто он? — спросила она ровным голосом, однако я успела заметить, как в глазах у нее промелькнуло тревожное, даже беспомощное выражение.

— Не прикидывайся. Ты прекрасно знаешь, что речь об Иване. Наверное, все-таки говорил, раз ты так зажалась…

— Ничего я не зажалась. Да в чем дело, в конце концов, объяснишь ты или нет?

— А дело в том, что он — мой. Мой, а не твой, понятно?

Рука ее дрогнула, пальцы разжались, и дымящаяся сигарета упало прямо на коленку. Вера даже не ойкнула, медленно подняла ее, задумчиво повертела в руке и снова сунула в рот, затянувшись поглубже. На ее ажурных черных колготках, в том месте, куда секунду назад упала тлеющая сигарета, образовалась аккуратная, с ровными краями, дырочка. Я вдруг поняла, какую сильную боль причинила ей своими словами, и чувство острой жалости на мгновение вдруг стало преобладающим — но только на мгновение. Сентиментальной дамой я никогда не была, а уж тем более сейчас, при исполнении «служебных обязанностей», моя неизвестно откуда появившаяся чувствительность была более чем неуместной.

— Ну что примолкла? — продолжала я наступать.

Но она молчала, теперь уже не глядя на меня, а пряча глаза в сторону.

— Ты что думаешь, он мне так сильно нужен? — Было заметно, что она взяла себя в руки с большим трудом, потому что губы ее подрагивали, а глаза уже начинали поблескивать от появляющейся влаги. — Да ради Бога, забирай, подумаешь, добра-то — Ванька Бахвалов, престарелый алкоголик! Я же его моложе почти на пятнадцать лет, чего мне за него держаться! А вот ты в свои двадцать пять ему как раз подходишь по возрасту! — выдав последнюю фразу, она наконец всхлипнула.

Видимо, Вера считала, что «двадцать пять» — это для меня большое оскорбление, так как в восемнадцать лет двадцатипятилетние люди часто кажутся безнадежными стариками. Мне же, напротив, ее комплимент показался очень приятным, так как двадцать пять лет мне стукнуло уже достаточно давно.

— Не в этом дело! — заключила я. — Просто между нами — чувство, а тебя он никогда не любил. Он мне тысячу раз говорил, что эта сопливая малолетка ему надоела, что ты в Постели как бревно и что мозгов у тебя не больше, чем у курицы.

Призадумавшись, какую бы еще сказать гадость, я в результате решила просто промолчать. Слезы уже текли из глаз у девчонки ручьем.

— Ненавижу! — выдавила она. — Ненавижу его, так и передай, слышишь! А ребенок этот мне не нужен, я еще успею аборт сделать, пускай не переживает!

— Ребенок? Странно, а он мне об этом не говорил… А ты не врешь?

Я опешила. Так Вера, оказывается, была беременной. Похоже, оскорбления придется оставить при себе, в конце концов, ничего плохого лично мне эта девица не сделала. На мой взгляд, подготовительный этап пора было заканчивать и приступать к этапу основному — а именно, к выяснению вопроса о местонахождении Бахвалова.

— Какой смысл мне тебе врать? А он ничего не знает, потому что я сама о беременности узнала только две недели назад, а его последний раз видела… — она всхлипнула, — уже больше месяца прошло, как он ушел.

Едва услышав эти слова, я поняла, что девушка не врет. Она была слишком юной, растерянной и испуганной для того, чтобы в создавшейся ситуации найти в себе мудрость и хладнокровие. И это меня просто убило — похоже, последняя ниточка, которая могла бы повести меня к Бахвалову, оборвалась. А она между тем продолжала:

— Сволочь, хоть бы жене позвонил, если уж обо мне не думает. Она ведь его разыскивает уже две недели, в милицию заявление о пропаже написала, я сама по телевизору объявление о розыске слышала. Да и я тоже уже все, что можно, передумала. А он, оказывается, живет себе спокойненько…

И она разрыдалась. А я молчала, соображая, что же мне теперь делать.

— Вера, а когда он от тебя ушел? — осторожно спросила я, когда ее рыдания затихли.

— Месяц назад. А почему ты спрашиваешь, он разве не к тебе ушел?

Я неопределенно покачала головой и задала следующий, еще более странный и подозрительный, с точки зрения Веры, в сложившейся ситуации вопрос:

— И ты не знаешь, где он может быть?

Наконец до нее дошло.

— Так он что, не с тобой?

— Я его тоже почти месяц не видела.

Выражение Вериного лица в считанные секунды переменилось. Теперь она смотрела на меня уже не как на соперницу, а как на союзницу, и в этом не было ничего удивительного. Ведь две женщины могут вести войну не на жизнь, а на смерть за обладание мужчиной, но в тот момент, когда этот самый мужчина оказывается в опасности (а сейчас Вера уже была уверена, что с Бахваловым что-то случилось), они объединяются, забыв на время о том, насколько сильной была их взаимная неприязнь. Объединяются для того, чтобы спасти от беды и оградить от неприятностей мужчину.

Все вышесказанное я не могу отнести к своим личным наблюдениям — опыта подобных ситуаций у меня не имеется. Просто не так давно в одном из дамских журналов я прочитала статью какого-то психолога, который рассуждал на тему взаимоотношений соперниц в критические моменты жизни предмета их раздора. Сейчас своим поведением Вера являла наглядный пример справедливости умозаключений того самого психолога, и это было мне на руку.

— Слушай, ты меня извини, я тебе нагрубила, но я была уверена в том, что он у тебя, что он здесь, с тобой, поэтому и не заходит ко мне уже больше месяца. Оказывается…