Элегантность ёжика - Мюриель Барбери

С подозрением.

— Вы знали Артансов? — заговорил он со мной. — Я слышал, это была необыкновенная семья.

— Нет, — отвечаю я со всей возможной осмотрительностью. — Я не очень-то с ними водилась. Обычная семья, такая же, как все другие в этом доме.

— Конечно, счастливая семья, — встревает мадам Розен, которой не терпится закруглить разговор.

— Ну да, все счастливые семьи похожи друг на друга, — бормочу я, чтобы отделаться. Что тут еще скажешь!

— Зато каждая несчастливая семья несчастлива по-своему, — говорит новенький, все так же странно глядя на меня.

И тут я снова вздрогнула. Клянусь, нечаянно! Не сдержалась, дала маху, потеряла контроль над собой!

Беда никогда не приходит одна. Мой Лев не мог выбрать лучшего времени, чтобы просочиться между нашими ногами и мимоходом потереться о брючину месье Как-то-там.

— У меня тоже есть кошка и кот, — сказал он. — А позвольте спросить, как зовут вашего?

— Лев, — ответила за меня Жасента Розен и, закончив на этом, решительно взяла жильца под локоть, не глядя кивнула мне и потянула его к лифту. Он же чрезвычайно деликатно прикоснулся к моей руке, слегка пожал ее и со словами «Благодарю вас» последовал за настойчиво кудахчущей хозяйкой.

2

Внезапное наитие

Знаете, что значит «нечаянно»? Психоаналитики объявляют нечаянные слова и действия плодом коварных происков затаившегося подсознания. Но это просто вздор! Они — ярчайшее проявление сознательной силы воли, которая пускает в ход любые уловки, чтобы преодолеть сопротивление чувств и добиться своего.

— Получается, я хочу, чтобы меня разоблачили, — сказала я Льву, который вернулся к родным пенатам и, готова поспорить, вступил в сговор со всем светом, чтобы выполнить это мое желание.

«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему» — это первая фраза «Анны Карениной», книги, которую порядочной консьержке читать не положено; предположить же, что, услышав вторую часть фразы, она вздрогнула, пронзенная внезапным наитием и не зная, что это строчки из Толстого, недопустимо: ведь если красота классической литературы доступна восприятию маленьких людишек, которые с ней незнакомы, это умаляет ее престиж в глазах людей образованных.

Целый день я пыталась убедить себя, что зря волнуюсь и что месье Как-то-там, обеспеченному настолько, чтобы купить весь пятый этаж, недосуг размышлять о нервном тике недоразвитой консьержки.

А в семь часов вечера в дверь привратницкой позвонил незнакомый молодой человек.

— Здравствуйте, мадам, — сказал он, очень четко выговаривая слова. — Меня зовут Поль Н’Гиен, я личный секретарь месье Одзу. — Он протянул мне свою визитку: — Вот мой мобильный телефон. К месье Одзу будут приходить мастера, и мы не хотели бы причинять вам лишние хлопоты. Звоните мне при малейшем затруднении, я тотчас спущусь.

Как вы могли заметить, дочитав до этого места данной сценки, в ней явно хромает диалог, который, как правило, обильно оснащен тире, отмечающими переход речи от одного персонажа к другому.

Здесь должна была последовать моя реплика — что-нибудь вроде:

— Благодарю вас, месье.

Или:

— Хорошо, позвоню непременно.

Но ничего похожего не наблюдается.

А дело в том, что, хоть на этот раз у меня не было причины заставлять себя молчать, я попросту онемела. Прекрасно помню, что открыла рот да так и застыла, не в силах выжать из себя ни звука и искренне жалея милого пригожего молодого человека, который вынужден смотреть на лягуху в семьдесят кило по имени Рене.

Обычно в таком случае герой вопрошает:

— Вы говорите по-французски?

Но Поль Н’Гиен вежливо улыбается и ждет.

Ценой титанического усилия мне удается прорвать немоту.

Хотя и не с первой попытки. Сначала я беспомощно квакнула:

— Кха… кха…

Молодой человек все с тем же великолепным самообладанием продолжал ждать.

— Месье Одзу? — просипела я наконец голосом, живо напоминающим Юла Бриннера[14].

— Месье Одзу, точно так, — отозвался он. — Вы не знали его имени?

— Не знала, — все еще с трудом подтвердила я. — Вернее, не разобрала. Как оно пишется?

— О-д-з-у.

— Ага, понятно. Японское имя?

— Вы правы, мадам. Месье Одзу — японец.

Молодой человек галантно прощается, я тоже что-то хрипло бормочу, закрываю за ним дверь и падаю на стул, прямо на несчастного Льва.

Месье Одзу. Может, я сплю и мне снится сон со всякой чертовщиной, разными хитросплетениями, наваждениями, ужасами, бесконечными совпадениями и заключительной сценой пробуждения в ночной рубашке, с тяжеленным котищем на ногах и истошным ором настроенного на «Франс-Интер» будильника?

Но мы отлично знаем, что сон и явь имеют разную фактуру, и, тщательно проверив показания своих чувственных датчиков, я могу уверенно сказать, сплю я или бодрствую.

Одзу! Может, он сын великого режиссера? Или племянник? Или хоть какой-нибудь дальний родственник?

Ну и ну!

Глубокая мысль № 9

Угощать соседку,

Которую терпеть не можешь,

Пирожными от Ладюре

Еще не значит видеть

Кого-то кроме себя

Квартиру Артансов купил японец! Его зовут Какуро Одзу! Вечно мне так везет: надо же было такому случиться, когда я вот-вот умру! Двенадцать лет томиться культурным голодом, а когда на горизонте появляется настоящий японец, мне пора собираться на выход! Вопиющая несправедливость.

Но есть в этом и кое-что хорошее: по крайней мере, он тут рядом, а вчера у нас с ним был интересный разговор. Надо сказать, все обитатели нашего дома без ума от месье Одзу. Мама только о нем и говорит, а папа, как ни странно, слушает — обычно-то, когда она перемывает косточки соседям, он думает о своем. Коломба стащила у меня учебник японского, и, что уж совсем невероятно, мадам де Брольи заглянула к нам попить чайку. Мы живем на шестом этаже, прямо над бывшей квартирой Артансов, где последнее время идет ремонт, и какой! Ясно, что месье Одзу решил все переделать по-своему, и всем страшно хотелось посмотреть, что он там придумал. В мире ископаемых малейший камешек, сорвавшийся со склона, может вызвать эпидемию сердечных приступов, а что уж говорить, когда взрывают гору!

Так вот, мадам де Брольи страшно хотелось очутиться на пятом этаже, и когда на прошлой неделе она встретилась с мамой в парадном, то напросилась к нам в гости. А знаете, под каким предлогом? Прямо смех! Мадам де Брольи — жена государственного советника, который живет у нас на втором этаже. Членом Госсовета он стал при Жискар д'Эстене, и консерватизм его доходит до того, что он демонстративно не замечает разведенных женщин. Коломба зовет его «старым фашистом» — она никогда не читала о французских правых, а папа считает его ярким примером политического склероза. Жена у него соответственная: английский костюм, жемчужное ожерелье, поджатые губы и куча внуков и внучек, которых зовут Грегуарами или Мари. До сих пор она с мамой едва здоровалась (мама социалистка, она красит волосы и носит остроносые туфли). На на той неделе мадам де Брольи набросилась на нас с мамой так, будто от этого зависела ее жизнь. Мама была в приподнятом настроении — ей посчастливилось купить льняную скатерть натурального цвета за двести сорок евро. С самого начала разговора я решила, что у меня слуховые галлюцинации. После обычного обмена приветствиями мадам де Брольи сказала: «У меня к вам просьба», — и как у нее только язык не отнялся! А мама ей с любезной улыбкой (спасибо удачной покупке и таблетке антидепрессанта): «Буду рада помочь вам». — «Дело в том, что моя невестка, жена Этьена, сейчас не в очень хорошем состоянии, и вот я думаю, как бы ее полечить». — «Вот как?» — Мамина улыбка стала еще шире. «Ну да, тут, наверное, подошло бы что-то вроде… психоанализа». Мадам де Брольи выглядела, как улитка посреди Сахары, но держалась изо всех сил. «Понимаю-понимаю, — сказала мама. — И чем я могу быть полезной?» — «Ну… я подумала, что вы должны разбираться… э-э… в таких вещах, и… хотела бы с вами посоветоваться». Мама не могла поверить такому счастью: дерюжная скатерть — это раз, возможность блеснуть эрудицией в области психоанализа — это два, да еще сама мадам де Брольи так перед ней расшаркивается — вот это денек так денек! Все же она не устояла, чтобы не уколоть мадам де Брольи, потому что отлично видела, откуда ветер дует. Пусть моя мамочка не отличается особой тонкостью ума, но провести ее не так легко. Она отлично понимала, что де Брольи, интересующиеся психоанализом, — вещь такая же правдоподобная, как голлисты, поющие «Интернационал», и что причина ее успеха в том, что лестничная площадка шестого этажа находится прямо над площадкой пятого. Несмотря на это, она решила проявить великодушие, пусть мадам де Брольи оценит ее доброту и увидит, что социалисты — люди широких взглядов, но только сначала пусть чуточку помучается. «Ну разумеется, я к вашим услугам, — проворковала она. — Хотите, я спущусь к вам на днях, и мы поговорим?» Такого оборота дела советница не ждала и явно растерялась, но быстро овладела собой и светским тоном возразила: «Что вы, что вы, не хочу затруднять вас, лучше я сама к вам поднимусь!» Мама, натешив свое злорадство, сжалилась. «Сегодня я весь вечер дома, — сказала она. — Приходите, если вам удобно, часам к пяти, попьем чаю».