Плохие кошки - Марта Кетро

— И мою дочку тогда тоже корми.

— Э… По рукам!

— По рукам.

— Может, тогда сегодня и принесешь его?

— Ну не знаю… — Карл огладил усы, пытаясь что-нибудь придумать, — это был его кот, его собственность! — Дочке еще сказать надо будет, это все-таки ее кот.

— Ладно, — сдался Густав. — Давай завтра.

Уж до чего мыши допекли трактирщика, если он выбежал из-за стойки и придержал хромому Карлу дверь, когда тот собрался уходить!

— Добрый вечер, Амалия!

Амалия удивилась — что это соседка забыла у них дома? К Карлу заходила, что ли?

— Добрый вечер и вам, фрау Бибер!

— Возвращаетесь?

— Да.

— Как ваша родня поживает?

— Прекрасно.

— Я так рада за вас, Амалия, так рада!

— Простите, фрау Бибер, а вы к нам заходили? В гости?

— Ой, это я у Карла ваше чудо брала, для мышек… — Фрау Бибер заторопилась прочь. — Я ему все отдала, как оговорено было! Удачи вам! Храни вас Бог!

Для каких еще мышек? Амалия вошла в дом и в изумлении остановилась. На лавке храпел пьяный Карл в уже не новой, но богатой одежде, на столе красовалась бутылка шнапса и несколько тарелок с закусками. Рядом валялась горка серебряных и медных монет. Дом наполняли тяжелые и сытные запахи капусты, бобов и мяса. У плиты Грета играла с Елисаветой.

— Добрый вечер, матушка! — чинно поздоровалась Грета и, подняв куклу, подергала ее за руку: — Добрый вечер, фрау Амалия!

Амалию, как обычно, передернуло при взгляде на разнокалиберные Елисаветины глаза-пуговицы и грубо простеганную ухмылку.

— Опять ты со своей страшидлой возишься! Неужто нечем больше играть?

— Нечем.

— Откуда это все? — Амалия обвела руками комнату. — Вы без меня клад нашли?

— Отец купил, — невразумительно ответила дочь и снова завозилась с куклой.

В эту секунду с улицы вошел Варфоломей и мяукнул — то ли поздоровался, то ли чего-то потребовал. Амалия посмотрела на поджарого кота и удивилась еще больше:

— Что, Варфоломей возвратился?

— Да, — Грета даже не повернула головы.

— Как-то он изменился… А остальные кошки тоже пришли? Где твой… — Амалия с трудом вспомнила, — Николай?

— Нет, не пришли…

— Ну ладно, хоть рыжий тут. Играй с ним вместо Елисаветы, он же лучше, он живой. Слышишь, Грета? — мать потянула куклу, но девочка вцепилась в нее еще крепче.

— Не хочу, от него мышами пахнет, — упрямо сказала Грета, наклонив голову, но Амалия уже не слушала.

— Карл! Проснись! Карл, чтоб тебя! Да проснись же!

— А? Чего? — мужчина пьяно заворочался и приоткрыл глаза. — А… это ты… Чего тебе? Спи.

— Откуда у тебя деньги? Отвечай!

— Да тихо ты, Амалия… У нас едис… ендис… — язык выделывал коленца, — е-дин-ствен-ный кот во всем городе. Он у всех ловит мышей. Не за так — за де-е-енежку, — хитро протянул Карл и закрыл опухшие глаза.

— Как? — Амалия растерялась. — Как ты сказал? — В голове не укладывалось, что на дочкином коте, оказывается, можно заработать.

— А, ты ж ток приехала… не знаешь ничего… Что кузенишко мой?

— Привет тебе передает… они с Аделью гульден нам подарили. Вместо того, который ты пропил!

— И верно, на что им гульдены, дуракам бездетным…

— Постарел он сильно. Плохо у них, молодежи в городе как не было, так и нет, — Амалия села на край лавки, распустила верхние завязки и сгорбилась, сложив руки на коленях.

— А вот почему ее нет — интрсно! Интрсный вопрс… Почему они не говорят, куда детей дели? В этом ихнем Галл… Гальн…

Амалия собралась, выпрямила спину и снова встала.

— Наплюй на Гамельн, лучше объясни, что здесь происходит?

— Они, поди, как кошки — рраз! — и ушли… А вот был бы у нас второй кот… Греткин… тот, серый — вообще бы зажили… — мечтательно протянул Карл и захрапел.

— Рыжий? Ты вернулся? Даю голову на отсечение — тебе от меня что-то надо.

Варфоломей наклонил голову и умильно взглянул на старика снизу вверх.

— Что, мышей ловить надоело? Даже не надейся, я не буду выполнять твои капризы. Да хоть бы и не твои, пусть даже весь город умоляет меня — я скажу «нет». После твоих кошек до сих пор сердце болит…

Кот плотоядно заурчал. Флейтист закаменел, неотрывно глядя на него холодными прищуренными глазами.

— Что-о?

Урчание не смолкало. Потом Варфоломей взмурлыкнул и замахал правой лапой, рисуя что-то в воздухе.

— Сволочь рыжая, — с ненавистью сказал старик и низко надвинул алую шляпу. — Знаешь, чем купить, да? Уверен, что ради этого я наплюю и на совесть, и на клятвы, и на кошек, и на мышек — вообще на все? Конечно, наплюю… — нищий сгорбился и обхватил себя за плечи. — Рыжий инквизитор. Черт меня побери — зачем же я распускал перед тобой язык?

— М-р-р…

— Сегодня ночью приходи с ней на Брюнов двор. Посмотрим, чем ты хочешь расплатиться.

Нищий встал на ноги, поднял с земли пестрый камзол, отряхнул и накинул себе на плечи.

— И еще. Захвати мне глины из реки.

Старик лежал под полуразрушенной стеной и, зябко вздрагивая, невидящим взором смотрел на колючие звезды.

Варфоломей перемахнул через стену. Будто нарочно, приземлился прямо на флейтиста — тот охнул, согнулся пополам и схватился за спину.

— Чтоб тебя… — хрипло каркнул старик и уцепился за камни, чтобы встать.

Варфоломей бросил ему на колени что-то мягкое, размером с жирную крысу. С недовольным видом отошел подальше, уселся на мерзлую жухлую траву и принялся вылизываться.

Бросив попытки подняться, старик осторожно ощупал предмет негнущимися пальцами. Затем поднес к слабым глазам, силясь разглядеть его под ноябрьским ночным небом.

— Да… Хотя в моем возрасте выбирать не приходится. Я все равно полюблю тебя. Любовь зла, правда?..

Музыкант замолчал, не отводя взгляда от серебряного звездного отблеска в глазах. Кот прекратил вылизываться и осторожно подошел поближе.

— Но почему же ты такая маленькая? Почему не шевелишься? Кот умучил тебя по пути? Ничего, моя музыка разбудит тебя, ты будешь танцевать красивее лунных отблесков, выше облаков, быстрее молний… — истово шептал старик. — Я научу тебя всему. Знать бы наверняка, что и ты меня полюбишь… но я не вправе требовать, я понимаю…

— Мяу? — пискнул кот, словно извиняясь.

— Чего тебе? — нищий оглянулся. — Глину не принес? Сходи сейчас, принеси, с твоими-то лапами быстро получится.

Прижав ладони к груди, он отвернулся.

— Прости, рыжий, — через некоторое время глухо сказал он. — Ты дал мне больше, чем получил, хоть и действовал ради собственной выгоды… Теперь мне есть о ком заботиться — бескорыстно, бестребовательно, пусть не получая ничего взамен… Неужели я прощен? Неужели я могу теперь все исправить?

Флейтист замолчал.

— Иди, — наконец сказал он. — Я сделаю то, что ты хочешь. Слышишь, рыжий? Рыжий?

Никто не откликался.

— Ушел… прах тебя побери. Ну и черт с тобой. Представление начинается!

В приливе зыбкой надежды старик без труда поднялся, поднес к губам флейту и заиграл. Мелькнула мысль — уши! он же не залепил уши! — и тут же пропала. Послушные не ему ноги понесли его вперед, и прочь, и туда, куда он поклялся не возвращаться. В Гамельн.

В тот момент, когда раздались первые звуки — горько-вяжущие, заманчивые и пронзительно одинокие, Варфоломей несся сквозь опустевший город с комком вязкой глины в зубах.

Грета проснулась от скользнувшего по глазам солнечного луча — чуть теплого, словно вечерний взгляд матери. Было непривычно тихо. Наверное, родители ушли, не разбудив ее. Странно… Неужели мама убрала мертвых мышей? Грета скосила сонный глаз под лавку. Чисто… А ведь вчера кот был дома. Наверное, отец кому-нибудь отдал его на сегодня. Ну и хорошо. Ну и какая разница.

Под плитой мелькнул юркий серый сполох. В доме снова появились мыши? Нужно сказать отцу. Хотя нет… не стоит. Это же придется оставить кота на ночь, выгрести после него мышей из-под лавки… Нет уж.

— Доброе утро, Елисавета, — сказала девочка, сонно улыбнувшись тому, как необычно звучит ее голос. — Куда ты сегодня родила, проказница?

Грета нащупала теплую куклу, подняла и сложила губы трубочкой, чтобы поцеловать ее. Вместо любимого разноокого лица перед глазами возникла оскаленная в предсмертной судороге крысиная морда Грета покрылась мурашками мертвящей жути, продолжая вытягивать губы, и только через несколько бесконечных секунд нашла силы отшвырнуть крысу и завизжать от нестерпимого ужаса.

Вопль прозвучал еще глуше — словно вода попала в ухо. Накрыв ладонями ушные раковины, Грета нащупала что-то влажное, скользкое и податливое, как тесто, и сейчас же в ноздри ей вполз стылый илистый запах. Не в состоянии отнять руки и посмотреть, что это, в последней, обессиливающей судороге отчаяния и непонимания Грета завыла: