Представьте 6 девочек - Лора Томпсон

Осенью 1926-го, незадолго до переезда в Свинбрук, Сидни съездила с дочерями и Блор в Париж. Они провели несколько месяцев в семейном пансионе на авеню Виктора Гюго, это было обычным делом в те времена и обходилось совсем не так дорого, как сейчас. Диану записали в институт благородных девиц “Курс Фенелон”, и там, по ее словам, она большему научилась за полгода, чем за шесть лет в Астхолле. К трем младшим приставили гувернантку. Нэнси отыскала в Париже любимую подругу Мэри О’Нил, чей дед в это время был послом Великобритании во Франции, и, судя по ее восторженному письму Тому, они великолепно проводили время. Вместе с Пэм она гостила у барона Робера де Ротшильда, обедала в посольстве у Мэри и погружалась в историю Франции XVIII столетия, которой увлечется на всю жизнь (“Они были все в точности как ОДИН”, – скажет она о Версальском дворе при Людовике XV).

Нэнси впервые побывала в Париже в 1922 году с девочками из школы “Хейтроп Касл”. Первое предчувствие, первая встреча с медово-сумрачным городом, где она будет потом так счастлива… Стоя на авеню Анри-Мартен в ожидании автобуса, писала потом Нэнси, она расплакалась, не выдержав этой красоты. Этот культ Парижа, Франции, поклонение чуть ли не каждому французу, современнику и давно умершему, укрепились, наверное, в пору Второй мировой войны, в противостоянии тевтонским симпатиям других членов семьи, но чувство изначально было совершенно подлинным. Ее характер – легкость, церемонность, взыскательность – точно отражался в духах “Фрагонар” и севрском фарфоре. И после нескольких месяцев парижского блаженства тем ужаснее было возвращение в новый дом в Свинбруке. Она изливала свои чувства Тому: “Семейство Митфорд пребывает в когтях свирепой депрессии”. Словно все еще оставаясь детьми, но уже с беспощадностью почти взрослых они сочинили собственную воображаемую страну Кр, антипод Свинбрука.

Кое-как эту жизнь скрашивал лондонский дом, приобретенный к тому времени Дэвидом на Ратленд-гейт 26, с конюшнями при нем. Дом стоил без малого 28 000 фунтов, сумма невероятная. И не так уж он был красив, этот высокий, торчащий в стороне от других особняк; рядом с ним, как и в Астхолле, находилось кладбище, на этот раз Русской православной церкви. И все же он был роскошен – с балконом, выходившим на Гайд-парк, с установленным внутри по требованию Дэвида лифтом, с очаровательной гостиной в серых и золотистых тонах и старинной системой для переговоров: нужно было подуть в раструб и, когда на другом этаже откликнутся, начать общение. Такие подробности наводят на мысль, что дом был чрезвычайно велик – и эта догадка верна: гигантский старинный лондонский особняк, девять человек прислуги. Поблизости от “скверного старого Харрода”, как Сидни обозначала магазин “Харродс”, из которого семейству доставляли продукты, и от Альберт-холла, куда они приобрели абонемент, а также, на радость Деборы, недалеко и от Таттерсола на Найтсбридж-Грин, аукциона, где в ту пору выставляли чистопородных лошадей.

Однако лондонский дом с 1929 года почти все время сдавался в аренду: с финансами у Митфордов стало совсем туго. Сначала там поселился граф Элгин, а Свинбрук арендовал сэр Чарльз Хамбро. Даймлер был продан. Девочки теснились то в перестроенной конюшне на Ратленд-гейт, то в коттедже в Хай-Уикоме. Дэвид снова отправился в Канаду на поиски золота. Ивлин Во, в ту пору тоже безденежный, вздыхал: “Поехать, что ли, покопаться в мифическом золотом руднике лорда Ридсдейла? Да только вряд ли он меня пустит”40.

Бедность была все-таки относительной и непостоянной – например, в 1931 году семья смогла вернуться в Свинбрук. Отчасти вину можно возложить на крах Уолл-стрит, который столько унес с собой. Но и до того Дэвид на протяжении десяти лет продавал и строил, продавал и покупал, всегда и во всем перегибая палку и поступая так, словно дела сами собой уладятся, – и при этом не уставал предостерегать дочерей, что у них приданого не будет. (И не было. “О, у меня в жизни не было денег”, – вскричала Нэнси во время телевизионного интервью41. Она заявила, что и “Шотландский танец” написала исключительно с целью “заработать сто фунтов”.) Но, как ни странно, ни одну из девочек Митфорд отцовская расточительность особо не огорчала. Они принимали ее как данность – или же не воспринимали чересчур серьезно. “Мы жили, так сказать, меж двух молотков, – шутила впоследствии Нэнси. – Молотка строителя и молотка аукционера”42. Но ведь изначально наследство было изрядным. После продажи Бэтсфорда – а в ту пору многие аристократы избавлялись от разорительных старых усадьб, – казалось бы, все проблемы должны закончиться. Беда в том, что главная проблема заключалась в самом Дэвиде. Он женился на женщине, способной безукоризненно вести счета и благоразумно платить жалованье гувернантке, продавая яйца лондонским клубам. Она попыталась приучить дочерей к экономии, предложив им спланировать траты внутри семейного бюджета в 500 фунтов (“Цветы: 490 ф.” – такова была первая строка расходов у Нэнси). Но бороться с неверными инстинктами мужа и ей оказалось не под силу. Правда, Сидни родилась в Викторианскую эпоху, когда женам не полагалось сомневаться в разумности мужей, но на самом деле всякая женщина, если только судьба не связала ее с монстром, умела деликатно направить супруга на путь здравого смысла. Возможно, Диана, утверждавшая впоследствии, что бесконечные продажи и переезды ужасно удручали ее мать, права и в том, что отец “никогда не слушал Мулю”.

Он продал Астхолл с убытком – снова повел себя как “бедный Додди” – и за Бэтсфорд тоже не выручил настоящую его цену. Имение выставлялось на аукционе, однако в итоге было продано частным образом, как и поместье Оттерберн, примерно 12 000 акров в Нортумберленде, – и покупатель немедленно перепродал землю. Этот случай приводился в парламентских дебатах как пример “неприятностей, которые причиняют арендаторам земельные спекуляции”. Очевидно, предполагалось, что Дэвиду следовало приложить больше усилий и сохранить землю за собой. Деньги приходят и уходят, а земля остается.

Затем Дэвид попытался затеять собственный бизнес и подошел к этому, как герой приключенческих книжек для мальчиков: то отправлялся на золотые прииски, то участвовал в предприятии по подъему галеона, затонувшего с ценным грузом. И самое печальное: его шурин Джеффри Боулз уговорил Дэвида вложиться в компанию таинственного латиноамериканца “маркиза Андии”. Этот человек додумался, что радиоприемники, которые тогда – в конце 1920-х годов – были большими и уродливыми коробками, не должны находиться на виду. Он решил прятать их в декоративные пластиковые контейнеры. Как с деликатной издевкой отзывалась Диана, эти контейнеры “заняли бы почетное место среди розового фарфора”. В ту пору подобная идея могла казаться удачной, хотя задним числом выглядит гротескной, словно затеи той женщины из романа Патрика Хамильтона “Стимпсон и Горе”, которая прятала телефонный аппарат под юбками куклы в костюме Марии-Антуанетты. Дэвид, возглавивший компанию “Артандия лимитед”, вскоре пал духом и отсоветовал своему другу лорду Дулверстону (тому самому, кто купил у него Бэтсфорд) становиться соучредителем. Его слова подхватило сарафанное радио, и в 1930 году Дэвид предстал перед судом по обвинению в клевете: он-де назвал маркиза мошенником и самозванцем и оскорбил его жену (она, мол, “сами знаете что”). Конечно, Дэвид так и говорил. Однако он выдержал перекрестный допрос, понравился судье, и дело закрыли.

Маркиз вернул Дэвиду 13 000 фунтов, но неизвестно, какие суммы лорд Ридсдейл вкладывал в подобные схемы. “Вот как растаяли миллионы [sic!], полученные за Бэтсфорд, – писала много лет спустя Диана Деборе. – Пуля был простодушен”. Он оценивал ситуации с точностью до наоборот. Он отверг возможность инвестировать в первые ледогенераторы – а впоследствии они появились в каждом британском пабе. По слухам, он также предпочел не вкладывать деньги в завод своего старого друга Уильяма Морриса, хотя чрезвычайно интересовался автомобилями: в 1929 году Дэвид высказал в палате пэров свое мнение по поводу предлагавшегося экзамена на права. Как и следовало ожидать, он высказался против законопроекта, ссылаясь на свой опыт такого испытания во Франции: “Совершенно бессмысленный и ничего не доказывающий фарс”. Продав даймлер, которым управлял специально нанятый шофер, Дэвид купил моррис, охотно водил его сам и часами торчал на автозаводе своего друга в Коули, под Оксфордом. “Поскольку особых дел у него не было, – писала Диана, – все-таки, оглядываясь назад, сожалеешь, что он не обеспечил себе доход, присоединившись к этой чрезвычайно успешной компании”43.

Однако Нэнси совершенно справедливо замечает в “Английской аристократии”: “Разве лорду и леди Фортинбрас когда-нибудь приходило в голову найти себе работу и таким образом восстановить семейное благосостояние?”