Современная нидерландская новелла - Белькампо

Прежде всего стол. На нем стоят шесть свечей — три длинные и три наполовину сгоревшие, оставшиеся от предыдущего праздника.

И зачем тетя пригласила барона? Конечно, чтобы показать ему, как любезно она обходится со своими нищими родственниками. Вот, пожалуйста, он сидит и ласково смотрит на них.

Фриц, с детским слюнявчиком на шее, навалился грудью на стол. Еда падает у него изо рта обратно в тарелку. Тетя все еще водит его за ручку. Он уже третий год учится в первом классе.

В эту минуту мать подавилась. Тетя бьет ее по спине. Мать старается указательным пальцем вытащить кость из горла.

Дядина толстая левая рука лежит на столе. На ней перстень с большим голубым камнем. За неимением фамильного герба на камне выгравированы листья клевера, Похоже, что они срисованы с игральной карты трефовой масти. А отец! Его левая рука прикрывает сбоку тарелку. Атавизм! Жест всех бедняков! Из поколения в поколение у них крали со стола еду. На рюмке отца жирное пятно, потому что он не вытирает салфеткой губы, прежде чем отпить. Он лезет своей вилкой то в креветки, то в сардины, то в спаржу. И все время повторяет: «Да, господин барон». А тетя, обращаясь к отцу Агнес, подчеркнуто называет его «господин ван Ревендал».

Неужели Агнес ничего еще не поняла? Не смеется ли она про себя над всем этим? О, все потеряно, все потеряно!

Он был так расстроен, что не расслышал вопроса, заданного ему господином Ревендалом, и переспросил:

— А-а?

— Ты что, не умеешь прилично отвечать на вопросы? — поинтересовался отец.

— Он, видно, раскис от вина, — засмеялся дядя, но все-таки подошел к нему с бутылкой, чтобы вновь наполнить ему рюмку. Однако тетя сказала:

— Нет, Карел, серьезно, он уже достаточно выпил для своего возраста.

Роналд чувствовал, что, если начнет возражать, произойдет скандал. Наученный событиями дня, он не хотел, чтобы его еще раз выгнали из-за стола. Он медленно встал и положил на стул свою салфетку, подыскивая подходящий предлог, чтобы удалиться.

— Я думаю, мне лучше уйти, — начал он. — Я…

— Сиди, пожалуйста! — приказала тетя. — Что это ты надумал?

Тут он вдруг услышал голос своего отца, насмешливо сказавшего с набитым ртом:

— Если молодому человеку срочно нужно в туалет, тогда другое дело, хоть это и не совсем прилично.

Свечи замелькали перед глазами Рональда, их стало внезапно очень много. Пар от стоящей на столе еды нестерпимым жаром опалил ему лицо. Он впился руками в край стола. Он смотрел на тетю, но видел лишь расплывчатое пятно, похожее на фотоснимок духа, явившегося во время спиритического сеанса. Стол начал опрокидываться на тетю. Окончательно упасть ему помешали тетины колени. Скатерть поползла вниз; свечи, к счастью, сразу погасли. Раздался звон разбивающегося фарфора, громко стукнуло упавшее ведерко со льдом.

Роналд был уже у двери. В мрачном коридоре горел только фонарик под потолком. Он взбежал вверх по лестнице. Попробовал открыть окно из цветных стекол. Рама подалась, но не до конца. При этом она издала звук, похожий на крик младенца.

В своей комнате он не смог нащупать выключатель от верхнего света и зажег лампочку над умывальником. Взглянул в зеркало на свои покрасневшие глаза, на пылающее лицо, которое освещалось светом, отраженным от белой раковины.

Веревку, веревку, подумал Роналд. Где бы найти веревку. На шторах не было шнуров, их задергивали руками. Но металлический карниз, на котором висели шторы, вероятно, смог бы его выдержать. Потолок в комнате был слишком высокий, Роналд не дотянулся до карниза. Он подвинул к окну стол и стул и соорудил из них эшафот. Затем закурил. Взгляд его упал на ночник у постели. Шнур тонковат, подумал он, но внутри у него металлическая проволока. Выдержит. Сев на кровать, он стал разбирать лампу. Обе руки у него были заняты. Дым сигареты ел глаза. Он швырнул сигарету в раковину. Полез в карман за ножом. Ах да, нож остался в другом костюме. Зато в кармане он нашел авторучку. Отломив от нее нижнюю часть (все равно авторучка ему больше не понадобится), он использовал остальное как отвертку.

Но, когда он увидал латунные пластинки на конце шнура, ему пришла в голову новая мысль. Он до половины расплел шнур и вставил латунные пластинки в уши, как врач вставляет в них стетоскоп. С вилкой в руке он подошел к розетке, той самой, которую починил несколько дней назад. Десять центов, подумал он, они дали ему за это десять центов. Без колебаний, твердой рукой он вставил вилку в розетку, как ученый, проводящий свой решающий эксперимент.

Ток убил его мгновенно и безболезненно, чего при столь примитивном способе и при довольно низком напряжении в сети могло и не произойти.

ДОКТОР КЛОНДАЙК

Перевод К. Федоровой

Посвящается Кола Дебро

Студент Калманс сидел против Хемелрика, единственного друга, оставшегося у него со времен учебы на медицинском факультете. Хемелрик был врач. Сам же Калманс так и не закончил курс обучения.

Он вовсе не лечился у своего друга, однако же сейчас сидел у него в кабинете, как обычно сидят пациенты на приеме у врача: возле стола, на котором лежало опрокинутое пресс-папье, а врач сидел против него за своим рабочим столом. Хемелрик любил так разговаривать с пациентами, чтобы можно было смотреть человеку прямо в лицо и в случае необходимости сразу же прослушать. Оба сидели на металлических стульях с голубыми деревянными сиденьями. Стулья остались здесь после вечернего приема, который окончился примерно полчаса назад, так что Калманс был вроде как сверхурочный больной. Их колени под столом почти соприкасались.

— Да нет, я, собственно, ничем не связан, ничем и ни с чем, пойми ты, — по обыкновению угрюмо говорил недоучившийся фармацевт и в который уже раз глубоко засовывал руки в карманы, будто развалясь в удобном кресле.

Врач, нервный подвижной человечек, сидел, пригнувшись вперед. Ему стул служил не для сидения, а лишь как опора в каком-то временном положении. При разговоре он большей частью стоял или бегал взад-вперед по комнате, сопровождая свои слова энергичной жестикуляцией.

Он ничего не ответил на замечание друга. С ним бывало, что он вдруг ненадолго погружался в молчание, будто в нем захлопывалась какая-то дверца, но тут же его сознание снова включалось, и он продолжал говорить. Невольно напрашивалось сравнение с кратковременным затуханием звука в радиоприемнике.

Зазвонил телефон. Доктор снял трубку. «Зачем я сказал ему, что ничем и ни с чем не связан?» — думал студент. Этот вопрос маячил перед ним, как зеленое пятно, возникающее перед глазами, если долго смотреть на горящую лампу. «Я пьян, — думал он. — Зачем я вывернулся перед ним наизнанку? Выслушивать чужие излияния всегда неприятно. Тем более такие, как мои. И сам-то боишься заглянуть внутрь себя». Холодный вечерний воздух не успел его отрезвить, пока он шел по улице к дому друга. Доктор все разговаривал по телефону, и студент от нечего делать стал читать таблицу для выявления дефектов зрения на стене напротив. А Е Ф… «Левым все могу прочесть, а правым только три верхних ряда», — думал он. При чтении он обычно надевал очки, иначе разбаливалась голова.

Доктор наконец обещал кому-то прийти, положил трубку и встал.

— Мне надо к больной, — сказал он студенту. — Пристали, чтобы я заглянул, хотя сегодня Новый год. Обычно люди откладывают свои болезни на после праздника. Но эта больна давно. Безнадежный случай, ничем нельзя помочь. Это здесь, неподалеку. Хочешь, сходим вместе?

На улице, кроме них, почти никого не было.

Середину проезжей части занимала огороженная высокой проволочной сеткой колея электрички, соединяющая город с пляжами на побережье. Эта улица пролегала на окраине расположенного в низинке жилого района. По одну ее сторону тянулся бесконечно длинный многоквартирный дом, по другую высились дома-башни, а между ними тут и там, ниже уровня улицы, ютились крытые соломой крестьянские домишки, все в зарослях бурьяна. Но сейчас, вечером, этого не было видно. Единственное, что мог разглядеть прохожий, — это редкие отблески луны в почти пересохших канавах.

Примечательно, что сам-то город находился за деревней на восточной стороне улицы. На западной же стороне позади похожего на казарму дома раскинулись луга. Город как бы наложил на эту часть равнины свою каменную лапу.

— Особенность нашей профессии заключается в том, что учиться нужно долго, а в конечном счете оказывается, что знать ничего не нужно. Если человек заболевает, значит, у него от природы слабая сопротивляемость, и ты все равно никогда его не вылечишь. Но допустим, ты ему все же помог. Тогда он подхватит какую-нибудь другую болезнь. Окружающим от него один вред. Так что ты вполне мог бы стать моим ассистентом. Имел бы кое-какой заработок, да и меня бы разгрузил. Если случай серьезный и ничем нельзя помочь, вызывай специалиста. Не для того, чтобы он чем-нибудь помог. Единственное, что он может предложить, — это свое незапятнанное имя, чтобы ты мог умыть руки.