Всё тот же сон - Вячеслав Кабанов

Комитет взял их, и четыре дня стояла толпа народа, и все плакали и возмущались за убийство папы и Ромика, но ведь их уже не поднять — а это самое ужасное и есть. Похоронили их в одной могиле — папу и Ромика, а Васю не могу найти. Я ездила, проходила две недели и ничего. Там люди обещали папе похоронить Васю и заметить могилу, но не знаю — должно быть боятся еще указать ее. Более светлого у нас нет, простите.

Все целуем вас всех. Дуня.

Жили Юшки на Карасунском канале — так называлась улица (теперь — Суворова), вдоль которой прорыта была глинистая канава шириной в полторы-две сажени, там в мутной, жёлтой, но не вредной воде купались в жару ребятишки… От вокзала ходу двадцать минут. Тётя Вера рассказывала, как прибежала с вокзала соседка:

— Там ваших убивают!

Они с мамой побежали, но уже не успели. Успели увидеть…

Когда весной 1919 года Белой армией был взят у красных Екатеринодар, главнокомандующий вооружёнными силами на юге России генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин приказал создать Особую комиссию «по расследованию злодеяний большевиков». Среди актов расследования есть дело № 15.

Сведения о злодеяниях большевиков в городе Екатеринодаре и его окрестностях

В г. Екатеринодар большевики вступили 1 марта 1918 года[2]. В тот же день была арестована группа лиц мирного населения, преимущественно интеллигенции, и все задержанные в числе 83-х лиц были убиты, зарублены и расстреляны без всякого суда и следствия. Трупы были зарыты в трёх ямах тут же в городе. Ряд свидетелей, а равно врачи, осматривавшие затем убитых, удостоверили случаи зарытия недобитых, недорубленных жертв. В числе убитых опознаны: член городской управы Пушкарёв, нотариус Глоба-Михайленко и секретарь Крестьянского союза Молчанов, а также дети 14–16-летнего возраста и старики свыше 65 лет. Над жертвами издевались, отрезали им пальцы рук и ног, половые органы и обезображивали лица. 4-го марта, после ряда издевательств и троекратного ареста, был зарублен в Екатеринодаре, у гостиницы Губкина, полковник Орлов, равным образом уничтожена его семья, состоявшая из жены, двух дочерей и двух сыновей. Затем, 11 марта, в Екатеринодаре были зарублены на вокзале бывший товарищ министра земледелия Кубанского краевого правительства Юшко с сыном. У последнего установлено несколько рубленых и 10 штыковых ран.

«…В каждой станице они проходили через самосуд разъярённой толпы, потому что их объявили пойманными „кадетами“», — написала Евдокия Арефьевна. Что такое был этот самосуд разъярённой толпы, хорошо можно узнать из «Тихого Дона», как там вели по хуторам и станицам взятых красных — Ивана Алексеевича и других…

Толпа, вооружённая вилами, мотыгами, кольями, железными рёбрами от арб, приближалась…

Старики, бабы, подростки били, плевали в опухшие, залитые кровью и темнеющие кровоподтёками лица пленных, бросали камни и комки сохлой земли, засыпали заплывшие от побоев глаза пылью и золой. Особенно свирепствовали бабы…

А на Дону и Кубани станичники без особого разбора ненавидели и красных, и кадетов. Кадетами тогда на Дону и Кубани звали всё неказачье офицерство. То есть понималось так, что красные с кадетами воюют, а у казаков и от тех и от других оскомина, так что — яблочко цвета ясного, бей слева белого, справа красного… «Мы верим в разное, но по делам нашим нас не познать. Мы мазаны одним миром. Мы дерёмся между собой, а обыватель нас одинаково проклинает, нас, белых и красных: у хлопцев чубы трещат». Это Савинков, «Конь вороной».

Майским вечером, после чая, в виноградной беседке нашей сидели мы вдвоём, и тётя Вера рассказывала, как искала она Васю после того, как мама (моя баба Дуня) его не нашла.

— Сплю я и вижу, — говорила тётя Вера высоким и безучастным как будто голосом, — что иду по дороге, и так повернула она, и сразу незнакомая какая-то станица, а я всё по краю, по краю… И знаю, куда идти. И вот так — пригорок, под ним ручей, и — калина растёт. И я говорю себе: тут! И просыпаюсь. Встала я, а что за станица, не знаю, но знаю, как ехать, куда ехать… И не то что дорогу знаю, а как ехать, знаю… Сказала маме, что в степь хочу съездить и на пасеку, запрягла, лопату взяла и на подводе поихала. И еду я, это, еду, и всё знаю, куда, а как повернула дорога, и сразу станица — та самая! И я по краю, по краю… И — пригорок, и ручей, и — калина. Я лошадь распрягла, пустила в траву, а сама за лопату… Та и всего-то ничего копанула, и — вот он, Вася, и ещё двое… А там песочек такой — чистый-чистый, а в головах у них родник, ключ холодный-холодный. И лежат они чистые, свежие, будто вчера схоронили. Уложила я их на подводу, запрягла и — домой. Ну, и привезла. Мама и ахнула, послала скорей за родными тех двоих… Прибежали: как? где? А я и не знаю. И в другой раз ту станицу б и не нашла…

Когда МХАТ поставил «Дни Турбиных», баба Шура на спектакле плакала и тихо повторяла:

— Как наши Вася и Рома…

Это мама моя запомнила и мне потом рассказала.

Post scriptum об Аврааме Васильевиче

Как я и думал, писем Толстого к Аврааму Юшко оказалось не два. Другие, конечно, затерялись — об этом что говорить… Слава Богу, хоть ниточки иных преданий не вовсе истёрлись. А утраченные письма к Юшко тоже нашлись в «юбилейном» собрании Льва Толстого благодаря всё той же копировальной книге, заведённой в Ясной Поляне. Из этого собрания можно узнать и нечто большее.

Но сначала заглянем в газету «Прибой», орган Геленджикского городского комитета КПСС и городского Совета депутатов трудящихся Краснодарского края. В номере от 20 ноября 1969 года сотрудник городского музея А. Денисов поместил статью «Геленджик в годы Первой русской революции. В помощь занимающимся в системе партийного образования». Ко времени этой публикации из памяти геленджичан уже было старательно вынуто всё, что не относилось к славному прошлому одних только большевиков, и никто уже не помнил, что Колхозная улица, на которой стоял наш дом, до тридцатого года называлась Юшковской. Это я к тому говорю, что просто удивительно, как этот славный сотрудник А. Денисов кое-что сказал в своей статье о Юшко. Он даже вынужден был заранее оправдаться в таком своемыслии, пояснив, что о Юшко и его деятельности упомянул «потому, что это был политически положительный факт», ибо сам даже Ленин «подчёркивал», что при подготовке буржуазно-демократической революции надо поддерживать всякую оппозицию, «по какому бы поводу и в каком бы общественном слое она не проявлялась». Несомненно, «слой» Авраама Васильевича Юшко был, по Ленину, очень поганый, но использовать его было всё-таки можно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});