Клер - Жак Шардон

Мы спускались по лестнице, Клер впереди, я сзади, а Сюзанна махала нам на прощание рукой. Поставив ногу на нижнюю ступеньку, я прошептал:

— Ну, видишь, все прошло хорошо.

А между тем я сам ощущал неимоверную усталость. Я отвык разговаривать с посторонними и чувствовал себя изломанным от внутренних трений, неосуществленных порывов, болезненных оплошностей. Всю обратную дорогу я продолжал обдумывать то, что не сумел высказать, и корить себя за ту или иную нечаянно вырвавшуюся фразу. Я надеялся отдохнуть наедине с Клер: вдвоем нам было легло.

В столовой я выпил стакан воды, а Клер так и осталась неподвижно сидеть в гостиной, даже не сняв пальто. Она, как и я, погрузилась в задумчивость, хотя, разумеется, по совершенно иным причинам. Расспрашивать ее о них я не хотел. Не следует, полагал я, проникновенными вопросами поощрять самоанализ. Стоит проявить к нему интерес, как человек окунается в ненужные психологические тонкости.

— Ну что ж, я пойду поработаю до ужина! А ты снимай пальто… Здесь жарко, не то, что у Круза. От его роскошной квартиры холод пробирает. Ну, давай, ты словно заснула…

С тем я отправился в кабинет и с наслаждением углубился в свои занятия. Я сравнивал продолжительность рабочего дня, заработную плату и питание рабочих в 1840 и в 1925 году, мне приходилось делать сложные вычисления, ибо необходимо было свести деньги к единому курсу, но больше всего меня занимала статистика. Цифры переносят меня в покойный, точный и прозрачный мир, не имеющий ничего общего с жизнью. В нем я обретаю отдохновение и душевное равновесие в большей степени даже, чем от музыки или философии. Если я доживу до глубокой старости или если меня постигнет большое несчастье, я непременно посвящу себя счетному делу.

Я принудил Клер к молчанию для ее же блага. Но уклоняясь от объяснения, мы не снимаем проблемы. Подавленные импульсы сохраняют силу, они неуловимо проступают наружу, создают неловкость, погружают вас в атмосферу лжи, от которой потом трудно освободиться. За ужином я попытался разрушить возникшую между нами напряженность.

— Сюзанна, по-моему, очаровательна. Надеюсь, этот визит не был тебе в тягость?

— Сюзанна очень мила, очень хорошо воспитана.

— Она тебе не понравилась?

— Почему, понравилась.

— И дядюшка прелесть. В свое время его любили женщины, вернее сказать, женщина, что, не одно и то же. Я с удовольствием познакомлюсь с мужем Сюзанны. Полагаю, они приедут к нам. Нам предстоит несколько ужинов… Супруги Франлье, разумеется, пригласят нас к себе, на машине это недалеко. Дорога не утомила тебя? Ты не жалеешь, что съездила?

Я задавал дежурные вопросы и не получал настоящих ответов. После ужина я вышел отвязать собаку, которая целыми днями рвется с цепи возле курятника. Пес, сопя и повизгивая, метнулся в кусты. Я хотел прогуляться по саду, но чернота ночи остановила меня. Во мраке я слышал лишь, с каким алчным восторгом носится обезумевший от радости пес. За деревьями осветилось знакомое окно. Я поднялся в комнату Клер. Она сидела без платья, свет падал на ее розовые, юные, свежие, как только что распустившийся цветок, безукоризненные плечи. Я погладил ее руку и тихонько спросил:

— Эта поездка взволновала тебя?..

Она взглянула на меня сначала робко и боязливо, потом улыбнулась и пробормотала:

— Да… Взволновала… Может быть, из-за прошлого, может, по другой причине, не знаю. Я имею в виду наше с тобой прошлое. На людях мне все кажется, что мы не женаты, и наше счастье нереально, что оно никогда не будет таким, как у всех…

Ее новые переживания немало меня удивили, я помнил, с какой легкостью она соглашалась на наши прежние отношения. Мне хотелось объяснить ей, что все эти наивные опасения скоро развеются, но я не стал ничего говорить, лишь гладил ее по руке и понимающе кивал головой. Ей ведь не нужно было ни ответа, ни даже поддержки, просто надо было ее выслушать.

VII

Как я и ожидал, стоило нам начать выходить, страхи Клер рассеялись. Чувство неловкости, которое она испытывала в гостях у Людовика Круза, погасло само собой, как только она о нем рассказала. А может быть, и другое: более подвижная жизнь не оставляет места слишком тонким переживаниям.

Необходимость поездки к Крузу я объяснил Клер желанием возобновить отношения с Пьерко. Людовик Круз был управляющим в одном из акционерных обществ Пьерко, а зять его занимал солидную должность в банке. Как это нередко случается, обман оказался пророческим и сделался правдой. Мне в самом деле понадобились кредиты для плантации.

Я мог бы сразу обратиться к Пьерко, но я не люблю поспешности в делах. Я всегда боюсь неосторожным шагом спугнуть благоволение судьбы и предпочитаю принимать как случайный дар даже то, к чему сам стремлюсь. Я решил подождать, пока мне представится возможность встретиться с Пьерко у него ли дома, у Франлье или Лазаров.

С Пьерко я познакомился на Востоке, во время его единственного путешествия на Борнео и во Вьетнам, где он владеет теперь громадными плантациями. Тогда я имел честь оказать ему некоторые услуги. Он успешно управлял своими плантациями из Парижа, поскольку был человеком здравомыслящим — качество редкое и многогранное. Удачи сделали его, однако, недосягаемым, и мне ни разу не удалось повидаться с ним ни у него, ни у друзей. Напрасно мы всю зиму так часто выезжали на ужины.

Я видел Клер возле пышно накрытых столов или в группе гостей, вечерний туалет отдалял ее от меня. Не знаю, была ли она еще красива, но для меня ее очарование сияло так же ослепительно, как и в первый день знакомства, очарование неброское, незаметное другим, неотделимое от всего ее существа, облеченное в неизменный для меня образ. Я всякий раз с замирающим сердцем останавливал взгляд на этой женщине, представлявшейся мне единственным живым человеком в многолюдном сборище, поскольку я в одно мгновение угадывал ее мысли, ее сокровенные чувства, понятные мне одному, ее прошлое, ее особенности и слабости, весь ее душевный опыт. Когда мы уходили, я спешил взять ее под руку, мне не терпелось дотронуться до ее тела, наполняющего меня неиссякаемой радостью и неистощимым целомудренным, таинственным, скрытым сладострастием, так много в себе соединяющим.

Я любил других женщин, но я этого уже не помню. Помню только, что любил их не так. Для каждой я был другим человеком, не только в чувствах, но и в мыслях, настроениях, привычках. Благодаря Клер я стал таким, какой я сегодня, освободился от внутренней противоречивости, двойственности, скованности, перестал стыдиться самого себя.

* * *

Эмери с детства мечтал стать писателем и юношей поступил работать в издательство. Он постоянно видел, как книги появляются на свет и умирают за три недели, не оставив следа ни в ком, кроме самого автора, и охота писать у него пропала. В тридцать лет он женился и устроился на службу в банк Пьерко. Мне любопытно было увидеть взрослым человека, который нравился мне ребенком, читал свои стихи и мог бы стать моим другом. Кроме того, я надеялся попросить его о встрече с Пьерко.

Мы столкнулись в дверях — он провожал посетителя; по знаку, который он сделал своей секретарше, я понял, что пришел не вовремя. Войдя в кабинет, я увидел его седую голову и устремленные на меня удивленные, радостные и нежные глаза, в которых горел еще огонек юности, но одновременно чувствовались занятость, усталость, беспокойство. После двадцатилетней разлуки я оказался для него докучливым визитером.

— Не стану тебя задерживать… Я был бы рад увидеться с тобой, поболтать. Приезжай к нам в Шармон.

— Я бы с удовольствием… Конечно, надо повидаться… Столько всего… Я обдумаю… Я тебе напишу…

По тому волнению, с каким он листал записную книжку, я понял, что хочу слишком многого и что приятный, но без пользы проведенный час не укладывается в его расписание. В большом городе трудно возобновить старую дружбу, надобно сохранять ее с детства. Все подлинно человеческое здесь быстро улетучивается.

Эмери, как мне показалось, с облегчением вздохнул, узнав, что я хочу поговорить с Пьерко. Он тотчас обрел подобающие должности слова и движения и сел записывать под мою диктовку необходимые сведения.

Неделю спустя я получил от него письмо и приехал в банк. Рассыльный — единственный неторопливый человек во всем судорожно копошащемся здании — отвел меня в белоснежную комнатку.

Сидя тут в заточении, посетитель проникался сознанием величия плантаций Пьерко, гигантские фотографии которых украшали стены. Я не успел оглядеть их все и сделать соответствующие выводы, как появился все тот же юноша-посыльный. Беспечной походкой он прошествовал впереди меня, остановился у одной из дверей, наклонил голову, точно прислушиваясь, а затем решительно постучал. В глубине вытянутого кабинета возле окна сидел за столом Пьерко, голову он поднял только тогда, когда я предстал перед ним.