Сан-Антонио в гостях у МАКов - Фредерик Дар

Он не въезжает. Я же визжу от боли.

Острые камни ободрали мне спину и зад до крови. Такой способ передвижения, знаете ли, не представляет интереса для долгих путешествий! Комфорт оставляет желать лучшего. К тому же выхлопная труба обожгла мне руку и харкнула в лицо отработанным бензином.

Этот тип сдает назад еще метра три-четыре. Не увидев ничего, он снова трогается вперед. Может быть, он вообразил, что загарпунил меня буфером?

Я отпускаю мост, когда он переходит на вторую. Тачка набирает ход. И вот я свободен. Теперь я сзади машины.

Пока он увидит меня в зеркале заднего вида и предпримет что—нибудь, я уже выскочу из тупика. Лучшая стометровка в моей жизни, ребята! И в одном штиблете!

Я несусь к бентли, залетаю и включаю зажигание. А вот и тот шарабан выползает задним ходом из тупика. Нельзя упускать такой случай. Я срываюсь с места. Даю полный газ! И траххх! Можно подумать, что шеф кабана на Эйфелевой башне вышвырнул за перила свою кухонную плиту. Я от души долбанул своего противника. Его телега принимает форму банана. Поворачивать направо теперь она может сама, водителю не стоит даже беспокоиться. А вот повороты налево будут сопряжены с трудностями.

Самое время отобрать у него водительские права.

Он не теряет времени и выскакивает из колес. Я сдаю назад, чтобы выбраться из кучи металлолома, но на это уходит время, и, когда я освобождаюсь, силуэт растворяется в темноте. Я запоминаю номер машины, осматриваю салон и, не найдя ничего интересного, возвращаюсь в тупик за своим штиблетом.

ГЛАВА XI,

в которой Берю доказывает мне, что он отменный рыболов

Я придавливаю пару часиков в своем катафалке и, когда заря огненными пальцами приподнимает занавес грядущего дня, беру курс назад в Оужалинс Кастл.

Жилище пока безмолвствует. На ногах лишь кухарка. И зря, учитывая качество ее стряпни.

Я иду под окно Берю, бикоз в нем горит свет. Подбираю камешек и ловко пуляю им в стекло. Ряшка Толстого не заставляет себя долго ждать. Я прикладываю палец перпендикулярно к губам и делаю ему знак валить вниз.

Жду его на бельведере замка. Вокруг вековые деревья с величественными кронами. Отсюда открывается изумительная панорама: передо мной гладь озера и волнистый силуэт окрестных холмов. Этот шотландский пейзаж поэтичен, сдержан и меланхоличен. В зарослях камыша, окаймляющего озеро, резвятся дикие гуси.

Появляется Берюрье Храбрый, на ходу застегивая ширинку. На нем рыбацкие сапоги и старый позеленевший шляпой. Под мышкой он держит удочки, а деснами жует свой первый за день пелик.

— Уже на ногах? — удивляется он.

— Ты идешь на рыбалку? — спрашиваю я.

— Нет, это я иду на рыбалку, — говорит Громила.

И давай ржать.

— Как в том анекдоте о глухом, да, дружище?

У него сегодня хорошее настроение. Никаких следов похмелья. Он свеж, как форель, которую надеется поймать. Свеж, если забыть о щетине, нечистоплотности, налитых кровью глазах.

— Слушай, — шепчет он, — как ты смог свалить из этой хаты? Ведь дверища заложена стулом.

— Я превратился в призрак, как один мой знакомый балабол, и легко прошел сквозь стены.

Он пожимает своими замечательными плечами безработного грузчика.

— Не вешай мне на уши лапшу. Ты думаешь, что из-за твоего чувственного амура я потеряю чувство юмора?

Довольный своим каламбуром (результат содружества Пегаса и крестьянской телеги), он подпускает в утренний воздух немного интимного аромата и вздыхает.

— Я бы с удовольствием тяпнул какавы перед рыбалкой, но, чтобы сориентироваться в этой конуре, нужен профи-экскурсовод.

— Пойдем, — перебиваю я.

— Куда еще?

Я молча веду его в сторону окна с толстой решеткой.

— Это и есть кабинет старушенции? — спрашиваю.

— Йес, дружище, — подтверждает по-английски мой спутник. 

— И в какой же ящик она засунула свою пресловутую шкатулку?

— Вон в тот, слева...

Я осматриваю просторную комнату, обставленную в строгом стиле, с картинами по стенам, изображающими людей со строгими ряхами, которые, судя по нарядам, никогда не были неряхами. Мой взгляд останавливается на дверном замке. Я морщусь. Это супернадежная штучка. Ясно, что вилкой для улиток здесь не продирижируешь «Отвертюру Очарованной флейты». Толстый, который следил за моим взглядом и увидел мою гримасу, улыбается.

— Это тебе не цыпленок табака, да?

— Как открывается секретер?

— Вон той фиговиной сверху. Она выдвижная.

И вдруг мой Берюрье становится серьезным, как тот месье, которому рассеянный хирург вместо гланд удалил мошонку.

Я замечаю эту перемену.

— Что с тобой, Пухлый?

— Не дыши, сейчас я покажу тебе один номер.

Он снимает с предохранителя катушку (лицензия Вкривь-и-Вкось) и просовывает удилище между прутьев решетки. Окно закрыто не полностью, и поднять его рукоятью удочки — проще простого.

— Дыши, — повторяет он, что совершенно излишне, учитывая, что я застыл в образе, как тенор из Опера при исполнении арии «Не суйся, паяц».

Он просовывает руку как можно дальше внутрь, закрывает один глаз и целится, плавно выводя удочку на бросок.

Волоски в его ноздрях колышутся, как перья на парадном шлеме республиканского гвардейца.

Резкий взмах — и вперед! Раздается тонкий короткий свист рассекаемого воздуха и сразу вслед за ним — крик боли.

Сосредоточив все свое внимание на том, чтобы поточнее прицелиться, Берю напрочь забыл о волочащейся по земле блесне с тройным крючком. Когда он махнул удилищем, крючок взметнулся у него между ног, вырвав на ходу не только лоскут штанов, что само по себе не так уж серьезно, но и кусочек самого Берю.

Ошарашенный, оглушенный болью, смущенный, раненый (успокойтесь, дамы, не смертельно), озадаченный и ободранный, Толстый смотрит на лоскут материи и еще чего-то , болтающийся на конце блесны.

— Если ты на это ловишь свою форель, мне жаль, что я ел ее.

Подавив досаду и боль, он повторяет попытку, на сей раз позаботившись о том, чтобы блесна находилась на конце удилища.

— Пссст!

Он метнул. Крючок пролетает в нескольких сантиметрах от петли секретера.

— Чуть-чуть не хватило, да? — ликует Берю, разом забывая о своих неурядицах и недоразумениях.

Он сматывает катушку. К несчастью, коварный крючок падает дает с секретера на письменный стол и цепляется за рога маленького бронзового оленя, служащего чернильницей. Отцепить его уже невозможно. Берю тянет, чернильница падает. Прощай, персидский ковер мадам Мак Херрел.

— Будет плач и зубовный скрежет, — произносит Неблагодарный. — Хорошо, что я поставил леску ноль двенадцать, — радуется он, подтягивая к себе оленя.

Он ласково поглаживает животное. В конце концов, не это ли эмблема Жиртреста.

— А теперь повторим, — говорит он. — Можно подумать, что мы забавляемся на ярмарке в Троне, Топьо, Как будто таскаем удочкой из ящика всякие безделушки...

Я разрешаю ему продолжить эксперимент, так как его система имеет шансы на успех. Он предпринимает еще две попытки, и наконец — о чудо из чудес! — крючок попадает в ушко задвижки. Так как нужно тянуть, он тянет, крышка падает. Блесна отцепляется.

— Разве это не подвиг? — торжествует мой победоносный товарищ, хлопая меня по спине.

Я кнокаю на тикалки. Скоро семь. Мак Херрелы, их друзья и слуги скоро придут в вертикальное положение, если только уже не сделали этого.

К счастью, окно в кабинет находится в углублении, и нас нельзя увидеть из других окон фасада. Нас можно засечь только снаружи.

— Видишь шкатулку? — справляется Дутыш.

Я ее вижу.

— Ее и нужно теперь зацепить, я только сомневаюсь, выдержит ли ее моя ноль двенадцать.

А я не сомневаюсь, я уверен, что леска лопнет. Я прикидываю расстояние до нее от нашего окна. Около четырех метров. Нет, это все-таки раздражает!

Его Высочество король Олухов и я держим военный совет.

— Слышишь, — мечтает мой приятель, — хорошо бы сюда лопату пекаря.

— Есть кое-что получше, — отрубаю я. — Найди метров шесть веревки.

— Где?

— Думай сам!

Окрыленный этим советом метатель-артист исчезает. У меня от страха слегка дрожат колени, братишки! Я говорю себе, что если меня здесь застукают, то будут бить.

Слава Богу, Берю возвращается очень быстро с мотком веревки.

— В гараже, — лаконично объясняет он.

Я делаю ему комплимент коротким кивком головы и превращаю моток в лассо (как это делала матушка Глория), снабжая один конец петлей, самой что ни на есть скользящей.

— Ты как будто собираешься сниматься в цистерне, — восхищается Берю.

— В вестерне, — сквозь зубы поправляю я.

— Что ты собираешься делать?

— Если ты не идешь к Лагардеру, то Лагардер идет к тебе! — объясняю я.