Решающее лето - Памела Джонсон

— Не правда ли, Крен, здесь куда уютней, чем в твоем погребке? Надо было сразу сюда приехать.

— Вы в Англии по делам? — спросил я.

— До известной степени. — Она небрежно упомянула одну из голливудских кинофирм и сказала, что ищет для нее хороший сценарий. — Вы не писатель? Не найдется ли у вас хорошего бестселлера?

— Если я пишу, то только о живописи.

— Жаль. Что поделаешь, — ответила миссис Чандлер, и в ее шутливом тоне прозвучали нотки искреннего сожаления, словно, окажись я писателем, она тут же осыпала бы меня с ног до головы долларами. — Вы сказали, что пишете о живописи? Тогда интересно, что вы скажете об этой вещице.

Она ушла в спальню и вскоре вернулась, держа в руках черный бархатный футляр. В нем лежала изящная миниатюра Николаса Гилльярда — худенькая бледная девушка в коричневом платье сидит на скамье под кустом цветущего шиповника.

— Где вы достали это? — спросил я.

— Личные связи.

— Вы для себя купили?

— Нет, для отца. Он коллекционирует миниатюры.

— Как вы собираетесь вывезти ее?

— А мне незачем это делать. Ведь отец живет здесь. Он остался в Англии, чтобы увидеть начало войны, да так и застрял здесь навсегда. Живет возле Амершэма; вполне счастлив и не хочет возвращаться в Америку.

— Вы с мужем постоянно живете в Нью-Йорке?

— У меня нет мужа, — ответила миссис Чандлер с ослепительной улыбкой. — Вышла замуж в семнадцать, развелась в двадцать один. Обжегшись на молоке… и так далее. Нет, обычно я полгода живу в Беверли-хиллс, а остальное время в Нью-Йорке. — Ее рука скользнула по ножке моего бокала, и она придвинула его к себе, чтобы наполнить.

— Нет, больше не надо, — остановил я ее. — Я отвык от спиртного.

— Паинька! — воскликнула она. — А вот Крен совсем не такой.

— О, Крен всегда умел жить.

— Клод, — внезапно сказал Крендалл, обращаясь ко мне так, будто его кузины не существовало. — Мое предложение должно полностью тебя устроить. Я предоставлю тебе абсолютную свободу действий, меня будет интересовать только деловая сторона. Ну, решай!

— Довольно, — решительным тоном заявила миссис Чандлер. — Дай ему подумать до утра. Он человек серьезный и не дает безответственных обещаний.

— Ох, с каким удовольствием я спроважу тебя на твой пароход, — сказал Крендалл не без раздражения.

Он показался мне совершенно лишним в течение этого часа, что я провел в блестящем обществе миссис Чандлер. Она болтала о пустяках, главным образом о развлечениях: театре, кино, балете и, разумеется, о ресторанах. Рассказала пару сплетен об английской королевской семье и высмеяла их манеру одеваться. Затем рассказала вполне приличный анекдот об одной из голливудских кинозвезд и неприличный о другой, коснулась американских книгоиздателей — она неплохо разбиралась в коммерческой стороне издательского дела — и американской архитектуры, в которой неожиданно оказалась знатоком, затронула и политику, но, заметив, что наши взгляды резко расходятся, перевела разговор на другую тему. Она была интересной и остроумной собеседницей, прибывшей откуда-то с Марса или с Венеры, и, хотя я знал, что едва ли еще когда-нибудь увижусь с ней, ее общество казалось мне в эти минуты отдохновением.

Когда прошло около часа, она предложила спуститься в ресторан и поужинать.

— Клоду не мешает поесть, — заявила она и этой фамильярностью как бы скрепила нашу дружбу. — Он ужасно худой, и его нужно хорошенько подкормить. Идемте-ка все вниз.

Никто из нас не был голоден. Мы вполне могли ограничиться тем, что уже съели в погребке Крендалла. К тому же, работая по вечерам, я вообще не привык ужинать. Однако миссис Чандлер настояла на том, чтобы заказать полный ужин, а когда его подали, с такой заботливой материнской улыбкой смотрела, как я ем, что я начал опасаться, как бы ей не вздумалось кормить меня с ложечки.

Она была из тех женщин, которые могут понравиться с первого взгляда. У нее был острый ум, но прежде всего она привлекала своей общительностью и приветливостью. Она была искренне расположена ко всем, с кем встречалась, если, разумеется, кто-либо сразу же не вызывал у нее активной антипатии. Она была привлекательна, хотя ее нельзя было назвать красивой, худощава, но в меру. Мне казалось, что женщинам она так же должна нравиться, как и мужчинам, и хотя большой душевной доброты в ней не чувствовалось, не было, однако, и недоброжелательства. Это была женщина, выросшая в достатке, которую ничто не могло смутить или потревожить, кроме разве утверждения, что где-то существует иной мир, чем тот, к которому она привыкла.

Она начала говорить о новой войне так, словно это было не только что-то предрешенное, но и нечто такое, чему можно радоваться. Она говорила с уверенностью женщины, которая не раз слышала, как говорят об этом мужчины, да и сама считала себя достаточно осведомленной в этих вопросах. И я почти не сомневался, что так оно и было.

Крендалл не выдержал.

— Ура! — насмешливо воскликнул он. — Представляешь, когда на нас снова начнут сыпаться бомбы, теперь-то мы уж будем знать, что делать. У женщины, которая приходит ко мне убирать, во время бомбежки мальчишке повредило глаз. В следующую войну будет поосторожней.

— Крен, перестань паясничать, — не на шутку рассердилась миссис Чандлер, и глаза ее сверкнули — то ли от обиды, то ли от гнева. — Ты всегда все извращаешь. Я-то здесь при чем? Каждый может высказать свое мнение, не так ли? — И улыбка снова заиграла на ее губах. — Официант! Стакан воды, пожалуйста.

— Если вам так хочется войны, сами и воюйте, — не сдавался Крендалл. — Веселого тут мало. Мы-то очень хорошо знаем, что такое война.

— Мы, кажется, тоже не стояли в стороне, пробормотала миссис Чандлер. — Вам это не хуже моего известно. Мы тоже теряли руки, ноги, глаза.

— Может быть, скажешь, что и ваши младенцы теряли?

— Ну тебя, — отмахнулась она. — Посмотри, что ты наделал: Клод снова загрустил.

— Разве я был сегодня грустный? — с любопытством спросил я.

Подошел официант со стаканом воды.

— Вода для вас, мадам?

— Да. Глупо, не правда ли? — она одарила официанта улыбкой. Когда он ушел, она вдруг посмотрела мне в глаза. — Не думайте, что я черствый и сухой человек, Клод. Я восхищаюсь вашим мужеством, признаю ваши жертвы. Я не могу не видеть всех разрушений, когда приезжаю в Лондон, и мне иногда просто хочется плакать. Но факты — упрямая вещь.

— Если знаешь факты! — запальчиво воскликнул Крендалл.

— А кто их знает? — промолвила миссис Чандлер с милой покорностью и миролюбием. — Поэтому не будем больше спорить, Крен. Посмотри, кто-то здоровается с тобой. Или, может быть, это с Клодом?