Комплекс полноценности - Дмитрий Новиков

Утром же в больнице случился скандал – ночью какие-то варвары украли цветы от портрета недавно почившего профессора, светила медицины и большого умницы. «Как такое могло случиться!» – солидарно гудела общественность. Для меня же никакой загадки в этом не было, жизнь – штука многообразная. Ясно лишь одно – профессор, буде он настоящим знатоком проявлений человеческой природы, с небес с улыбкой наблюдал бы за ночной сценой.

А через несколько месяцев понеслось, завертелось-закружилось. Кончилась страна, разложилась, как незахороненное, брошенное тело. Кончилось время, умерло, хлопнулось с размаху на землю и осталось лежать, распластанное. Кончились идеи, мифы, убеждения и взгляды, и лишь растерянные толпы бродили неприкаянно, то начинали биться друг с другом неизвестно за что, а то послушно становились в очередь за едой ли, за одеждой, за гуманитарной помощью – неважно, главное, чтобы вместе, да поплотнее друг к другу – тогда не так страшно.

Зато свобода – ешь полной ложкой, до отрыжки, до блевотины, до разноцветных бликов в глазах – взмахни крыльями, птица белая, в высь рвись, теряя перья, теряя сознание, из пут путь, из душных, влажных, смердящих пут.

И кинулся я в свободное предпринимательство: «А мы бизнес делали, делали. По городам мотались, мотались. Водкой торговали, торговали. Вагон туда, вагон – сюда, денежки себе – и праздник до ночи, до утра, до последней копеечки. А потом кредиты брали, брали. Банки разводили, разводили, с бандюками бились, бились, и друзей теряли, теряли, сами предавали, предавали, предаваемы бывали, ох, бывали. И-и-и, раскудрит твою, береза…»

Устал я, устал рассказывать. День был тяжелый, а ночь и того хуже. Хоть и должен быть порох, а руки привыкли к топорам, но сил осталось только на чашку кофе и рюмку пива. Болит голова, ноет тело, а хуже того – саднит душа. Что-то по-прежнему не так в Датском королевстве, и простые, казалось бы, вещи становятся самыми сложными для понимания, разумения, а все потому, что рассуждать о них нельзя, не получается, а приходится через себя пропускать и боль, и кровь, и дерьмо, и только после этого можно сказать: «Я знаю», иначе же пошло и бесполезно. Вот автору хорошо, он давно уже все для себя решил, по полкам разложил и влажной тряпочкой протирает иногда свои мнения и определения, пусть дальше и вещает, а я все, на сегодня кончился.

«Не люблю я всех этих нищих, убогих, инвалидов. Понятно, что нужно им сочувствовать и сострадать. Но зачем же их так много. Заполонили все вокзалы, все проходы. Житья от них не стало. Детей с собой таскают зачем-то, ведь ясно, что это – такой же бизнес, как и все остальные, чистый профит и холодный расчет. Не буду я им больше подавать, слишком много их, на всех не напасешься», – так думал молодой директор круглосуточного алкогольного магазина, торопясь на встречу со своим юристом. Был он подтянут, лощен, в меру увешан аксессуарами: благородного цвета галстук, дорогая зажигалка и даже симпатичная фляжка с хорошим коньяком. Еще раз неприязненно оглядев толпу попрошаек на вокзальной площади, Жолобков (фамилия – единственное, что его не устраивало в самом себе) взмахнул рукой, и к нему тут же подскочило давно ожидавшее сигнала такси.

Юрист, не старая еще и довольно привлекательная женщина с холодным взглядом слегка выпуклых, базедовых глаз, ждала Жолобкова в своей конторе. Богатый жизненный и профессиональный опыт взрастили в ней здоровый цинизм, а ласковое отношение к своим клиентам и различного рода чинушам, отвечающим за все, были непременной частью работы. Результаты же этой работы вполне соответствовали гонорарам.

– Здравствуй, Васенька. Как дела, как семья, как детишки, – щебетала она, усаживая клиентоса в кресло и наливая ему кофе.

– Дела идут потихоньку. Торгуем, – Жолобков позволил себе расслабиться, они с Татьяной хорошо понимали друг друга, – налоги только замучили, все новые и новые вводят. А если уж пообещают снизить, то потом точно увеличат до предела. Да что тебе говорить, ты ведь лучше меня все это знаешь.

– Знаю, дорогой, знаю. Но наверху тоже люди, тоже любят масло на хлеб положить. А нам они дырочки в законах оставляют, чтоб совсем не зачахли, – Татьяна (я забыл сказать, что юриста звали Татьяной, но в данном случае это неважно, ведь очень часто в жизни встречаются люди-функции) улыбнулась с видом человека, давно познавшего всю подноготную сторону людских отношений, – Я нашла тебе такую дырку. Нужно сделать инвалидную фирму.

– Что значит «инвалидную»? Инвалидов на работу набрать, что ли? – Жолобков засомневался, вспомнив свои давешние чувства.

– Не только на работу. Сделаем похитрее – создадим общество инвалидов, по закону нужно десять человек, а при ней дочернее предприятие – ну и туда пятьдесят процентов их положено, но это номинально, наберешь мертвых душ и будешь спокойно, без налогов, работать.

– Слушай, как-то непривычно это, люди согласятся ли бесплатно числиться? – коммерсант усиленно производил в мозгу расчеты возможных потерь от сомнительного предприятия.

– Кинешь им рублей по пятьсот зарплаты, они тебе благодарны будут. Знаешь, какие пенсии они сейчас получают? Двести рублей максимум, правители об инвалидах усиленно заботятся, бляди, – ей изменила обычная сдержанность, – и еще во всех новостях показывают, как они им подарки дарят и целуют всячески, а у самих морды жирные такие, лоснящиеся.

– Ладно, уговорила. Давай делать, – Жолобков решился и внутренне поежился, работа предстояла весьма щекотливая и неприятная.

Через неделю в газете появилось объявление:

Требуются на работу инвалиды всех групп.

Обращаться:

Утро следующего дня было кошмарным. Подходя к своему любимому магазину, Жолобков издалека заметил очередь, сплошь состоящую из персонажей Гойи. Без рук, без ног, с трясущимися головами и застывшим взглядом, с изуродованными лицами и навечно искривленными шеями, люди терпеливо и молча стояли под дождем. При всем разнообразии форм и расцветок объединяло их одно: усталые, опустошенные глаза, в которых отчаянье было настолько глубоко, что казалось мудростью.

Жолобков торопливо протиснулся в свой уютный кабинетик и перевел дух. Все его важные хлопоты и вечное радение о деньгах на мгновение показались ему мелкими и суетными по сравнению со страхом, затопившим его внезапно перед встречей с людьми, к которым он еще недавно относился нет, не с брезгливостью, но с каким-то муторным чувством сопереживания, сочувствия, всегда используя для себя этот лживо-спасительный слог «со», ведь невероятно трудно бывает на секунду оторваться от своей насыщенной, полноценной жизни и, увидев убогого, самому вдруг остро почувствовать, как отчаянно тяжело бывает прикурить сигарету, когда нечем ее достать из кармана, а курить отчаянно хочется, но просить кого-либо стыдно…

– Видал, сколько гандикапов скопилось? Прямо бестиарий какой-то, – Татьяна пришла ему помочь, и Жолобков благодарно и затравленно улыбнулся ей.

– Давай начинать, раньше сядем – раньше выйдем, – глупая шутка подходила практически к любой русской ситуации.

За несколько часов, которые они провели в обществе инвалидов, Жолобков наслушался такого, что будь он писателем, материала хватило бы на несколько романов. Казалось, что чужие больные истории при некотором усилии можно легко смыть с себя, но на самом деле он подозревал, что они откладываются нерастворимым осадком где-то внутри, и ему придется прилагать в дальнейшем немало усилий, чтобы, как он говорил, «не загаситься» ими и по-прежнему оставаться молодым, красивым и рационально-сдержанным.

В итоге всех собеседований они отобрали десять человек. Остальным пришлось отказать, что обычно делала юрист, сам Жолобков почему-то не мог.

На следующий день он собрал новых работников. Гена, молодой парень без обеих рук, с корявыми протезами советского производства, стал заместителем директора по связям с разнокалиберными чинушами, два юных дебила в одинаковых синих свитерах с вытянутыми локтями, которых сразу прозвали Шустриком и Мямликом по степени их заторможенности, – грузчиками, две характерные энцефалопатичные женщины – уборщицами, и еще пять старушек в качестве группы поддержки в острых ситуациях. Общаясь с ними, Жолобков заметил, как постепенно пропадает куда-то заостренное внимание к их внешности и медленно, подобно изображению на фотопленке, проявляются обычные люди, со странностями, но хорошие, без особых претензий и заморочек, присущих большинству «нормальных».

– Нужно написать заявления, – он раздал им бумагу и ручки.

За Геннадия написал сам, остальным продиктовал текст, затем собрал листки и стал внимательно читать.

– Мямлик, ты что тут написал – «прошу принять на работу в качестве грустчика», это как? – Жолобков невольно улыбнулся.

– Г-г-грузить, – ответил тот, заикаясь.