Красавица и чудовище - Эд Макбейн

— И поехали к пляжу?

— Точно.

— Поспать.

— Точно.

— И проспали на пляже всю ночь.

— Именно так все и было.

— И провели в Майами весь понедельник.

— Да.

— Зачем?

— Уже говорил вам. Решил, может, вернется Ллойд.

— Ллойд рассказал, что у вас в Майами были и другие покупатели.

— Пара-другая была, верно.

— Вы не попытались увидеться с одним из них в понедельник?

— Нет.

— Но ведь ваш грузовичок был забит вещами, которые вам не удалось продать Ллойду?

— Ллойда-то не застал.

— Знаю. Но вы не попытались связаться с кем-нибудь из своих покупателей?

— Этот груз годился только для Ллойда.

— А вы обычно работаете по воскресеньям?

— Я был уверен, что в воскресенье застану Ллойда на месте. В конце недели у Ллойда самая бойкая торговля.

— Но его не было дома.

— Нет, не было.

— И вы не позвонили ему, прежде чем…

— А зачем? По воскресеньям он обычно дома.

— Вы заправили свою машину бензином в субботу, перед отъездом, так?

— Так.

— На бензоколонке «Эй энд Эм Эгзон» в субботу, в семь — половине восьмого утра?

— Ага.

— И вы еще купили там пустую канистру на пять галлонов и попросили налить в нее бензин.

— Так все и было.

— Служащего звали Гарри Лумис.

— Гарри продал мне канистру и налил в нее бензин, верно.

— Он был в перчатках?

— Что?

— Перчатки. Были на мистере Лумисе перчатки, когда он держал в руках эту канистру?

— Да зачем человеку здесь, в Калузе, носить перчатки?

— Некоторые служащие бензозаправочных станций…

— Не упомню, чтобы он носил какие-то перчатки, нет, сэр.

— Лумис обтер канистру, прежде чем передал ее вам?

— Не помню.

— А что вы сделали с этой канистрой, мистер Харпер?

— Поставил в кузов грузовика.

— Взяли ее с собой, в Майами?

— Нет, сэр.

— Что же вы с ней сделали?

— Поставил ее в свой гараж.

— Зачем?

— Нужна была.

— Для чего?

— Для газонокосилки.

— Вы говорите, что купили бензин для этого? Чтобы заправить газонокосилку?

— Да, сэр.

— Какая была срочность с утра пораньше, до отъезда в Майами, покупать бензин для газонокосилки?

— Никакой «срочности», просто поехал заправляться, вот и прикупил новую канистру и велел налить в нее бензин.

— А что случилось со старой канистрой?

— Продырявилась, пришлось выбросить.

— Когда вы ее выбросили?

— Когда продырявилась.

— Это произошло до вашей поездки в Майами?

— Дня за два — за три. Бензин разлился по всему гаражу, пришлось подтирать, чтобы не случилось пожара.

— Куда вы ее выбросили?

— В мусор.

— Когда забирают мусор у вашего дома?

— По понедельникам и четвергам.

— Так если это произошло за два-три дня до вашего отъезда в Майами, старую канистру увезли в четверг?

— Наверное, так.

— И вы говорите, что поставили новую канистру с бензином в гараж в то самое утро, в воскресенье?

— Все точно.

— Где именно в гараже вы ее поставили?

— Там, на полке. Над моим верстаком.

— Вы уверены, что не брали с собой в Майами эту канистру?

— Уверен.

— Хорошо. Давайте поговорим немного о Бонне, не возражаете? Там вы познакомились со своей женой, правда?

— Угу.

— Как вы с ней познакомились?

— В одном баре.

— И начали за ней ухаживать?

— Угу.

— И влюбились в нее, правда?

— Да, сэр.

— Тогда почему вы даже не позвонили ей перед отъездом?

— Что?

— Ллойд Дэвис…

— Я звонил ей десять, двадцать раз на дню перед тем, как уехать. Все просил ее выйти за меня замуж, а она все…

Он покачал головой.

— Вы просили ее выйти за вас замуж, когда были еще в Бонне?

— Да. Сто раз, тысячу раз.

— И?..

— Она сказала, что должна обдумать все это.

— Что, очевидно, и сделала.

— Не понимаю, о чем это вы.

— Я говорю о том, что через три месяца она приехала сюда и разыскала вас.

— Это верно.

— Требовала, чтобы вы женились на ней, грозила утопиться.

Первый раз за все время нашего знакомства с Харпером лицо его осветила улыбка. Его лицо не стало при этом более привлекательным, но улыбка осветила его глаза и совершенно изменила выражение лица, чудесным образом преобразив весь его облик: исчезли грубая неуклюжесть и агрессивность.

— Ага, — подтвердил он, с удовольствием погрузившись в воспоминания. — Сколько раз говорила мне это, Мишель-то. Дескать, если я на ней не женюсь, так она тут же утопится.

— А для такой угрозы были какие-то основания?

— Так это же просто шутка, понимаете?

— Она не была беременна?

— Беременна? Мишель? Нет, сэр, не была.

— В Бонне у вас были с ней интимные отношения?

— Вот что: по-моему, это вас не касается, мистер Хоуп.

— Возможно. Но если мы не хотим, чтобы вы попали на электрический стул…

— Я и пальцем не дотронулся до Мишель, пока мы не поженились.

— Понятно.

— Это правда. Немножко целовались, немножко обнимались, но больше ничего не было. Мишель была девственницей, когда я на ней женился. Пришлось учить ее всему как несмышленыша. Богом клянусь, мистер Хоуп, ничего такого в Бонне между нами не было.

— А какие чувства вызывало у вас ее поведение с другими мужчинами?

— Какими такими «другими мужчинами»? Кроме меня, у Мишель никого не было. Она была мне верной женой, мистер Хоуп. А если кто говорит другое, так он просто врет.

— Но вы ведь очень ревновали ее, разве не так?

— У меня не было причин ее ревновать. С чего это мужу ревновать свою жену, если она ведет себя как полагается?

— Вы никогда не ссорились из-за ее недостойного, как вам казалось, поведения?

— Не знаю, что это значит: недо… как вы сказали?

— Вам не казалось, что она уделяет слишком много внимания другим мужчинам?

— Нет. Потому что она и не делала этого, все ясно и просто. Она любила меня, мистер Хоуп. Женщина, которая сходит с ума по своему мужу, не станет ни на кого смотреть…

— Она все еще была без ума от вас после полутора лет брака, так?

— Да, сэр.

— У вас не было никаких проблем, верно?

— Не совсем так, кое-что изменилось, но…

— Что именно?

— Вы же знаете, как бывает, когда люди женятся, они… А вы женаты, мистер Хоуп?

— Был.

— Тогда вы знаете, как все происходит. Все меняется. Это не значит, что люди больше не любят друг друга, просто приходится приспосабливаться друг к другу, все становится иначе.

— Так что же изменилось, что стало по-другому?

— Да разные мелочи в личном плане. Мистер Хоуп, к убийству Мишель все это не имеет никакого касательства, мне так кажется. Никакого. Не было между нами никаких таких раздоров, не за что мне было убивать ее. Совсем не за что.

— Какие же мелочи в личном плане у вас не ладились?

— Личное, оно и есть личное. Это означает, что не станешь это обсуждать ни со своим священником, ни с доктором, а уж тем более — с адвокатом.

— А это были такие «мелочи», которые можно было бы обсудить со священником или с доктором?

— Это очень личное, мистер Хоуп, и поставим на этом точку, давайте забудем про это.

— Ладно. Поговорим о вашей службе за океаном. Вы служили в военной полиции, верно?

— Верно.

— А не были ли вы чересчур жестоки с теми солдатами, которых брали под стражу?

— Нет, сэр.

— А когда вам попадались пьяные, часто приходилось пускать в ход дубинку?

— Нет, сэр.

— Вы что же, никогда не били солдат, которые…

— Никогда.

— Мистер Харпер, у меня слишком противоречивые показания.

— Чьи же это?

— Ваши, Салли Оуэн, Ллойда Дэвиса. Единственное, на чем, кажется, все сходятся, — что вы появились в Майами в воскресенье утром, пятнадцатого ноября. Все же остальное…

— Я и правда был там.

— Но помимо этого…

— Не знаю, зачем кому-то понадобилось врать про меня и Мишель: какая была она, каким был я. В нашем браке был полный порядок, мы любили друг друга, и каждый, кто говорит, что это не так, просто самый последний лжец. А теперь, вот что хотелось бы узнать, мистер Хоуп, — почему меня не выпускают отсюда? Вот поэтому весь день напролет я пытался добраться до вас, пока вы там болтались по Майами да собирали разные сплетни про меня и Мишель. Хочу знать, что вы делаете, чтобы вызволить меня отсюда. Этот сукин сын, судья, сказал мне, что до суда меня не отпустят, может, аж до самого января, — так я что же, буду сидеть здесь все это время? Как это вам пришло в голову отправить сегодня утром со мной к судье этого несмышленыша? Я наперед вам сказал бы, что никакой судья не станет разговаривать с таким вот недоноском, который предлагал внести за меня залог. Так когда вы вытащите меня отсюда, приятель, — вот что хотелось бы знать.