Гиль-гуль - Елена Некрасова

— М-мда… странно. Может быть, у вас такая богатая фантазия… я даже не знаю…

— Сяо Юй потом объяснил, что я видела ее прошлые воплощения, сама она не менялась, конечно… Дети бывают очень восприимчивы, потом это проходит… я же проводила с няней много времени, гораздо больше, чем с родителями… спала с ней в одной комнате. Так что я в это верю.

— Интересно, чтобы он сказал… Знаете, мне ведь тоже снится один странный сон… но не с детства. Лет десять уже снится… причем сюжет там всегда разный, но… это такая дурость, неудобно даже… знаете, я никому про этот сон не рассказывал, вообще никому, даже жене не рассказывал. Смысл в том… хм, по-вашему получается, что в прошлой жизни я был каким-то воробьем.

— Ну это вряд ли! Мне кажется, ваша душа довольно молодая, но не настолько… Так что за сон?

— Как будто я маленькая птичка, но с умом человека, и я пытаюсь как-то объяснить людям, что я и есть человек… а у меня не получается. Ну, например, лечу в МГУ, на биофак, чтобы ученые по моему поведению поняли, что я необычный воробей, и сбиваюсь с пути, блуждаю вокруг да около… и так каждый раз: то кошка за мной охотится, то в клетку меня посадят… то ужасно хочется есть, и я начинаю искать пропитание… понимаете? То прилечу, а уже все закрыто…

* * *

Два дня назад, в ночь теракта на Гива Царфатит, возле гробницы произошла драка между евреями и арабами. Дрались две семьи — старый цадик с сыновьями и Абу Айман с племянниками, в результате чего была сломана челюсть у одного еврея. Чем закончится дело, пока непонятно, но сегодня с утра еще новость — на деревенском мусульманском кладбище (оно недалеко от мечети) разрушено с десяток памятников, в том числе над могилой родителей Абу Аймана. Он вне себя. Ходит взад-вперед и что-то бормочет, уверен, что это дело рук той же семьи. Я спросил сдуру: «А сколько стоит памятник?», а он обозлился. «Двести шекелей, — был ответ, — но разве в этом дело?!» Действительно, это уже начинает попахивать вендеттой.

Только что ушли мои здешние приятели — старики-близнецы Авраам и Гад. Они всегда приходят по средам и рассказывают мне разные поучительные истории, а я угощаю их растворимым кофе с сукразитом, потому что у них диабет. Гад — инвалид, правая рука его скрючена, на пальцах длиннющие, пожелтевшие от табака ногти, но, несмотря на инвалидность, он работает в типографии, а его брат Авраам — электрик. Не успели мы начать беседу, как прибежал взволнованный Абу Айман — у него в мечети отвалился выключатель, и он просил приделать его на место, потому что боится тока. Я не выказал энтузиазма, зато Авраам вызвался, у него был чемоданчик с инструментами. Увидев, что пейс предлагает помощь, муэдзин был обескуражен. На звук дрели сбежались все работники: дедушка Шимшон, Лейба Абрамович и араб-уборщик Амер — и с неослабевающим вниманием следили за тем, как Аврааму все же удалось привинтить выключатель к трухлявой стене.

Ближе к вечеру появилось двое необычных ортодоксов. Рослые, бородатые, а на бритых головах — огромные вязаные кипы белого цвета, говорят ужасно громко и нахраписто, как будто кричат глубокими грудными голосами. Лейба назвал их «бреславим», надо будет потом расспросить, что это значит. В самой гробнице-синагоге они молиться почему-то не стали, зато набрали там кугу книг и отправились на задний двор, где растет роскошный старый кедр, там и устроились. Их рев разносился на всю округу, я думаю. Звуки такие, как будто они вцепились зубами в кусок сырого мяса и рвут его на части. Помолившись, они стали просить, чтобы я проводил их к «мааяну», святому источнику, который находится под нашей горой, метрах в пятистах от гробницы. На мой вопрос, зачем им нужен проводник, сказали, что по дороге могут встретиться арабы, на что я им ответил, что оружия у меня все равно нет. Потом успокоил, что местные деревенские жители сами всего боятся, а тем более таких больших людей, как они. Они стали просить у меня полотенца (?!). Я сказал, что у моего друга муэдзина есть в мечети какие-то старые тряпки и я могу у него попросить. Скорчив жуткие гримасы, бреславские гости удалились. Кстати, Абу Айман к вечеру пришел в норму, с просветленной улыбкой переписывает Коран.

12.10.2004, вторник

* * *

Суббота, 12 октября 1957 года

Сегодня я проснулся как обычно — в 6.30. Казалось бы, выходной, можно выспаться, но нет, лежал в тревожном ожидании — будет ли «охота». Барабанная дробь раздалась в 7.30 (на час позже, и на том спасибо). После недавнего пленума ЦК КПК (от 4 октября) Китай объявлен страной «четырех, „нет“»: нет крыс, нет воробьев, нет мух и комаров. Новый метод борьбы с вредителями полей теперь переместился и на улицы города, по крышам бегают люди (в основном женщины и подростки), кричат, улюлюкают и машут чем попало: руками, шестами, тряпками, — а внизу парами ходят мужчины, у одного к спине привязан огромный барабан, другой колотит в него палками. Таким образом, птицы боятся сесть передохнуть, а когда устают — падают на землю обессиленные, и их добивают. Ежедневные истошные крики и бой барабанов явно подрывают мою нервную систему. Какое-то необъяснимое чувство тревоги, часто подолгу не могу заснуть, сны тоже тревожные, хотя я их не запоминаю. Зорину хоть бы что, он спит в шапке-ушанке, да и сам так храпит, что через стенку слышно. А я уже не смог уснуть, решил перед завтраком немного прогуляться и спустился к берегу Янцзы. Берег был усеян какой-то мелкой серебристой рыбешкой, тут же расположилась большая стая недобитых пока воробьев, гаек и ласточек. Несколько гаек с криком поднялось в воздух и полетело в мою сторону, я поспешил поскорей прочь от них. Во всем уже чувствовалось приближение осени — под унылым свинцовым небом воды Янцзы казались особенно желтыми, ветер дул короткими сильными порывами, бросая в лицо колючий песок, но уходить не хотелось, и я укрылся от ветра за перевернутой трибуной. Погода соответствовала моему настроению, в голове даже стали мелькать какие-то поэтические образы, затем складываться в рифмы, и я пожалел, что не захватил тетрадь. Глядя на главную реку Китая, я вспоминал широкие разливы нашей Волги, и город Рыбинск, и свое первое свидание с Валюшей — самым близким и родным мне на земле человеком. Сколько всего нам довелось вместе пережить — и голодную юность, и смерть Нелечки, и войну, Хотя, конечно, никакими стихами и никакой прозой я не смог бы выразить те чувства, которые испытываю к ней.

Но, как сказала бы сама Валечка, полнота счастья, даже рядом с любимым человеком, немыслима без каждодневного труда на благо своей Родины и народа, это она доказала всей своей жизнью. А я? Сколько времени я трачу впустую, ведь самокритичный анализ любого дня говорит об огромных потерях производственных знаний, научной работы, организации свободного времени и т. д. и т. п. Вернувшись с прогулки, я решил иногда выписывать из сборника афоризмов те высказывания, которые кажутся наиболее созвучными моей душе.