Акушер-ха! - Татьяна Соломатина

Но, видимо, всё же американский хирург решил «поразить Лизу широтой размаха». То есть меня. Наложив зажим на пуповину, он приподнял это слегка зловещее для непривычного зрителя создание, привычным жестом приподняв его правую ножку (лично мне эта процедура всегда слегка напоминала демонстрацию молочного поросёнка покупателям на рынке), и радостным голосом воскликнул: «Мои поздравления, мэм! У вас мальчик!» После чего «мэм»… потеряла сознание. Естественно, сама она не упала — поскольку уже лежала. «Потеря сознания» на операционном столе — это резкое падение артериального давления, которое, естественно, приводит к обильному кровотечению. Анестезиолог, немедленно опомнившись, сделал все необходимые инъекции в «жилу» капельницы и немного отматерил хирурга, сказав что-то на манер: «Чтоб я ещё раз тебя, мудака, послушал!» — чем очень напомнил мне родимый роддом.

Не волнуйтесь, с детёнышем всё было о'кей. Его «раздышали», он порозовел. Запоздало, но очень громко заорал, наверняка что-то возмущённо-матерное. В общем, новый гражданин США появился на свет в городе Бостоне в замечательной клинике, где любят и ценят жизнь.

Операция была завершена успешно. И не медленно, а — методично. Эти замечательные врачи никуда не торопились. Они точно знали: возникни ургентная ситуация — у них будет свободная операционная, инструменты, операционное бельё и медикаменты. А не только «авось» и «такая-то мать»! Так что честь и хвала им.

«Тётя»

Сегодня ночью я стояла на невероятно красивом плато. Явно искусственного происхождения. Невероятно стильно, но строго наряженная, с изысканным деловым портфелем, стоящим у ног. Было светло, тихо и невнятно. Я крутила головой. Видимо, кого-то ждала. Хотела было закурить, но тут появилась цыганка. В дублёнке, платке и цветастых юбках.

Я взяла в руки свой дорогущий сундук. А она мне ручкой махнула. Мол, не затем я сюда пришла! Дура ты, а не Татьяна Юрьевна!

Потом я делала лабораторную по химии. Каталась по одесской школе номер 118, что на Советской Армии, угол Книжного переулка, — «Зелёный фургон» смотрели? Эпизод с ограблением банка. Так вот, не банк это никакой, а библиотека в том самом Книжном переулке. Сейчас даже не знаю, что там, — на жутком лифте каталась. Лифт был огромный. В лифте был паркет. Лифтёром был актёр Соловьёв. Когда-то он мне жутко нравился. В восьмом классе нашу гоп-компанию из десяти человек сняли в больших эпизодах к какому-то фильму — даже названия не помню, представляете? Соловьёв сказал, что я похожа на молодую Чурсину, и я долго плакала, потому что считала многоуважаемую Людмилу уродиной. Помню, увидав фильмец, решила, что и я уродина. Наверное, поэтому и название забыла напрочь. Ровесники должны помнить — там юный Вовка Пресняков завывал про синий Зурбаган. Эпизоды сильно порезали, но в паре кадров мы остались. Я, Анька, Олег и ещё один по кличке Хер Сонский. Нет, Красавчика в этом фильме не было. Но киностудия — это такой большой табор. Лифт ехал долго. Мы с Соловьёвым любезничали. А потом оказались в огромном помещении, где сидел профессор акушер-гинеколог из совсем другого моего пространственно-временного измерения, а бабушка Козырь Нина Николаевна — жена своего мужа и доктор анатомических медицинских наук — гоняла по кругу на спортивной алой «Тойоте» своего внука. А потом снова пришла цыганка. Та самая. Она пришла со шваброй. Вытерла с пола околоплодные воды, посыпала линолеум наструганным парафином, посмотрела на меня строго и говорит:

— Не время тебе, хохлушка, охотящаяся за московской пропиской, писать мемуары а-ля «Час волка» Игоря Боровикова! Потому что я первая в очереди!

Я аж ликёром «Моцарт» поперхнулась и отвечаю:

— Если я хохлушка, то ты — алжирская женщина!

— И шо? Всё равно я здесь первая стояла!

Мне так стыдно вдруг стало, и я… проснулась.

«Как-то в Алжире одна наша дура, врачиха-гинеколог (я же в этой стране пахал переводчиком группы советских врачей), была приглашена на местную мусульманскую свадьбу. А там возьми и ляпни:

— Желаю вам большого счастья и не очень много детей.

Поскольку долго наблюдала алжирских баб и так им сострадала, что пожелала иметь поменьше детей, чтобы стать людьми, а не машинами для продолжения рода человеческого. Так на той свадьбе её чуть было не побили, столь возмутило всех подобное пожелание».

Игорь Боровиков. Час волка, или На берегу Лаврентий Палыча

Цыганки рожают в ста процентах случаев в обсервационном отделении. И не потому, что больные или «грязные», а потому что — необследованные. Цыгане есть разные. Цивилизованные и не очень. Образованные и не умеющие читать и писать. Что правда, все они чудесным образом умеют считать. И ещё они, как правило, живут кланами. Хорошо это или плохо — не мне судить. Хорошо или плохо то, чем они занимаются? Я откуда знаю, чем ВСЕ занимаются на этой планете. Но клановость как таковая очень близка мне по духу. Но не собираемся мы, увы, как в доме деда, за большим круглым столом. Не печёт уже моя бабка огромное количество пирожков с капустой, яйцами и яблоками. Да многоэтажные кулебяки в «косичках» с мясом, рыбой и грибами. Да на всех про всех — кто в доме живёт, гостит или просто за спичками зашёл…

Да помню я, что ты первая в очереди!

…Цыганки рожают почти без проблем. За всё время была только одна, но это отдельная история.

Будешь второй!

В родах цыганки «умирают». Им так плохо, что «зачем миня мама на свет радила?!»

— Ой, тётя, мине так плохо!

— Я не тётя, я — Татьяна Юрьевна. Вот у вас там свои правила и понятия, а у нас — свои. У нас надо «Светлана Ивановна», «Татьяна Юрьевна», «Пётр Александрович», понимаешь?

— Ой, патом будит «Татьяна…». Э? А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!! Схватка. — Патом вот это будит длинно сильно, я лучше тётя, да?

И бродит, и ходит, и воет. Но не по-настоящему. Видно, что для неё это — спектакль. Её маленькое представление. Но она настолько в роли, что Станиславский верит раз и навсегда!

А-а-а-а… О-о-о… У-у-у… Э-э-э… Ой, ромалы!

— А поедемте-ка к цыганам, Пётр Александрович!

— Пошто, душа моя, Татьяна Юрьевна, ехать, когда табор сам к нам пожаловал!

— Вы правы, душенька Пётр свет Александрович, выйду-ка я в приём, негоже заставлять ждать столь почтенную публику!

— А и правда, сходите, голубушка моя разлюбезная Татьяна Юрьевна! Любушка Светлана Ивановна, а нет ли у нас, вселенскую мать нашу, бубна где заначенного, по голове нашей роженице — как зовут?

— Мария, дядя.

— …Марии нашей по голове настучать!

А-а-а-а… О-о-о… У-у-у… Э-э-э…

А в приёме ромалы.

— Ой, доктор, чтобы у Машки всё хорошо, так у вас тут из кранов шампанское будет литься и всех золотом увешаю. — Это барон. Машка — его дочь.

— Да оставьте себе ваше шампанское. Вы нам лучше лекарства купите из списка. Вашей Маше не сгодится — другому кому.

И не будет ни шампанского, ни лекарств — уж поверьте! Дырка от бубна будет.

А-а-а-а-а-а-а!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Машенька в родзале. Рожает как кошка. Или — коза. Как коза. Я видала на Волге. Лет в семь. Очень удивилась. Из козы что-то вылезло. Перламутровое. А бабка говорит: «Рубашку надо вскрыть, чтобы не задохнулся!»

«Рубашка» — это околоплодный пузырь. Помните? — в «рубашке» родился. В околоплодном пузыре. Я в околоплодном пузыре родилась. Мать рассказывала, акушерка очень удивлялась. «Впервые вижу, — сказала матери, — чтобы не цыганка в «рубашке» родила. Счастливая у тебя дочь будет». Не наврала. Я счастливая. А уж акушерка, которая меня принимала, куда больше цыганок, чем я, видала. Четвёртый родильный дом. Я на Пересыпи родилась. Родители в Одессу на лето поехали. Тогда — только на лето. А у родни дом был в Усатове. Там тоже цыган много.

Машенька родила. В «рубашке». Это видеть надо — человеческий детёныш, чай, побольше козлёнка! Во время потуги в половую щель надувается… перламутровый пузырь. Круто.

Младенец когда в смазке — это не «рубашка», это он слегка (или у кого как) недоношенный. Это вам акушерки врут, чтобы успокоить. «Рубашка» — это околоплодный пузырь.

Родила. Естественно — ни разрыва, ни царапинки. Через полчаса уже сидит на каталке, как горный орёл, и хохочет. Ты просишь, чтобы ей кто-то дал по голове пузырём со льдом. А она тебе так лукаво:

— Тётя! Отпусти! Всё равно убегу!

Знаем мы про их цыганские обычаи. Вам не буду рассказывать. Знаю, что убежит. Вздыхаю.

— Сколько классов закончила, Машенька?

— Три! — Очень гордо. Очень.

— Ну, пиши, Машенька.

— Чего писать? — Старательно держит ручку.

— Пиши: «Я, такая-то такая-то, прошу отпустить меня домой. О последствиях предупреждена. Ребёнка обязуюсь забрать». Написала? Покажи.