Любовь моя, самолеты - Анатолий Маркуша

А эскадрилья набирала высоту. Держать свое место в строю, когда летишь в разреженном воздухе, делается все труднее: машина легко отстает от ведущего и лениво его нагоняет, готовая притом запросто проскочить флагмана… На высоте семь тысяч метров самолет ведет себя как не вполне протрезвевший человек. И если прибавить к этому то, что скула моя превратилась в сплошную режущую боль, то можете представить, каково мне было…

Мы выцарапываемся на потолок — это без чуть-чуть девять тысяч метров. Кабины наши не герметизированы, противоперегрузочных высотных костюмов в ту пору еще не было, единственное, что предохраняет от убийственного коварства высоты — легкие намордники кислородных масок. На такой высоте без кислорода долго не прокукарекаешь, даже если ты в самой наилучшей физической форме. Стараюсь не поворачивать голову, кошу глаза, поглядывая вправо-влево, и как-то отрывочно; толчками, судорожно думаю: «Легче сдохнуть… Раз… и привет, товарищи…

И тут что-то происходит. Выразить словами такое, пожалуй, и невозможно — из меня, как выстрелом, ВЫЛЕТАЕТ боль! Была, была — и нет, нет больше боли! Мне кажется в это мгновение я бы и без кислородной маски мог праздновать тут, на высоте девяти тысяч — он лопнул, он покинул мое тело, злодей-нарыв. Такое счастье! Ну, ничего больше, ничегошеньки мне больше не надо… Вот ведь какая штука получилась: знал — высота убивает, а вышло — и лечит тоже.

Утверждаю совершенно серьезно: на высоте люди становятся непременно лучше. Никто здесь не склочничает, не жадничает, не «качает права». На высоте не до того! И еще: высота отдаляет тебя от начальников, прибавляет тем самым свободы. Если ж начальник уж очень ретив и норовит тебя достать радиоволной, всегда можно щелкнуть маленьким тумблерчиком, вырубить рацию и сделаться совсем свободным… Вот с такими примерно мыслями я вернулся из группового полета на потолок.

На Яке я впервые встретился с акселерометром — прибором, что регистрирует перегрузки, возникающие в полете, особенно на фигурах высшего пилотажа. Для тех, у кого может возникнуть вопрос: а что такое перегрузка? Наверное, помните опыт из школьной физики — учитель вертит на веревке ведрышко с водой, вода не выливается, даже если посудина взлетает к самому потолку. Так вот, если разделить величину центробежной силы, прижимающей воду к донышку ведерка, получится перегрузка. Применительно к авиации, за воду в фигурном полете «работает» летчик, за ведерко — самолет. Перегрузку в учебниках обозначают латинской буквой «g».

Теперь я открываю книгу «Летчик-испытатель» замечательного американца Джимми Коллинза и цитирую: «На этот раз я более резко взял ручку на себя. Прежде чем я успел освободить ее, я заметил, что перескочил через шесть с половиной и дошел до семи «g». Я чувствовал, как у меня сдавливаются внутренности, как будто меня избили. Мне казалось, что кто-то вынул мои глаза, поиграл ими и вставил на место…» В юные годы эта прекрасная книжка служила мне едва ли не евангелием: я читал ее по утрам и вечерам, тайком на уроках в школе, кажется, я помнил ее наизусть и давно прикинул: если мой вес семьдесят два килограмма, то при перегрузке 9g меня должно втиснуть в пилотское кресло с силой в шестьсот сорок восемь килограммов — шутка ли? Но ведь Коллинз дошел до этих самых девяти «g»!

Но понимать и даже точно знать, совсем не то, что ощущать!

И вот передо мной Як. Красавец самолет напоминает в профиль стремительную щуку. В фонаре машины, чуть правее прицела, стоит акселерометр. И не просто стоит, а как бы приглашает: попробуй сравнись с героем романтической юности, с самим Джимми Коллинзом!

Понятно, в науке нет такой единицы — Коллинз… Но, к черту формальности! Это лично мне надо установить, чего я стою, мне надо это знать для внутреннего, так сказать, употребления. Сегодня, спустя десятилетия, мне кажется, я имею право снять за давностью гриф «секретно» с того полета, не опасаясь прослыть хвастуном и оставаясь спокойным, — никто не принудит меня подтвердить повторным вылетом, чего мы тогда с Яком смогли.

Докладываю, как любят говорить генералы, играющие и демократов: акселерометр зафиксировал 9«g», и подтверждаю, Джимми Коллинз исключительно правдиво описал свои ощущения, именно так мне казалось — будто сам черт вынул мои глаза из орбит, поиграл ими и небрежно вставил обратно…

На том самом Яке стоял еще один весьма интересный и непривычный прибор, изобретенный моим другом летчиком-испытателем, авиационным инженером по образованию, Игорем Владимировичем Эйнисом. Опущу технические подробности, поясню только суть Игорева изобретения. Когда самолет приближается к критическому углу атаки, то есть вот-вот должен сорваться в неуправляемое вращение, заштопорить, прибор Эйниса выдавал звуковой предупредительный сигнал. Как только в наушниках шлемофона раздавался легкий писк, надо было сразу отпустить, точнее — чуть отдать ручку от себя, чтобы не сорваться в штопор. Предельно просто: «пискун» помогал даже очень среднему летчику пилотировать на пределе возможностей его самолета. Знаменитый летчик-испытатель Амет-Хан, прежде меня слетавший с «пискуном», так, примерно, описывал свои впечатления:

— Тяну — «пи»! опять тяну-тяну и опять — «пи». Его не обманешь… — Тут правда был употреблен более сильный глагол, но суть не в этом. — Если ты сумеешь так тянуть, чтобы «пи-пи-пи» шло непрерывно, как точки в морзянке, знаешь, что тогда получится? — И, выдержав паузу, точно по Станиславскому: — Сам себя таранишь, своим винтом, собственный хвост отрубишь на…!

Удивительно, прибор Игоря Эйниса был сконструирован еще до бурного расцвета электроники, он был прост, «как мычание», и столь многообещающ, а в серийное производство не пошел. Почему? Откровенно говоря, не знаю, могу только предположить: слишком хорошо бывает тоже нехорошо.

Снимаю с полки «Рассказы авиаконструктора». Перечитываю дарственную надпись на титульном листе: «Анатолию Марковичу Маркуше, на память о давнем знакомстве с глубоким уважением. А. Яковлев, 22.04.64». И сразу вспоминается забавный эпизод.

В коридоре нашей густонаселенной коммуналки раздался телефонный звонок. Соседка кричит из-за двери:

— Толя, к телефону! Мужик спрашивает…

Слышу в трубке:

— Маркуша? Говорит Яковлев.

Меньше всего ожидая, что мне может позвонить Генеральный конструктор, да еще лично, реагирую небрежно:

— Привет, Юрка! Чего понадобилось, давай телись…

И тут выясняется, что звонит не Юрка, а Александр Сергеевич и обращается со странной, совершенно неожиданной просьбой:

— Мне бы хотелось иметь вашу книгу «Вам — взлет!», — говорит Яковлев (серию комплиментов в адрес книги опускаю). — По возможности с автографом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});