Райские псы - Абель Поссе

Начальник патруля взглянул на предъявленное с профессиональной недоверчивостью. Тощий помощник-андалусец поспешил вмешаться:

— Чуть не хватает, но вполне годится. Давай!

Колумб с бережностью, с какой люди простого звания всегда относятся к документам, поторопился спрятать свое природное удостоверение личности.

Грозный командир голосом, хриплым скорее от крепких напитков, чем от тяжкой службы, сказал:

— Мы ищем блондина с голубыми глазами, возможно, тайного иудея. Приказ короля! — И он показал валета из карточной колоды.

Ноги у Христофора сделались ватными. Он почувствовал, как у него — если воспользоваться элегантным выражением дядюшки Баварелло — «подкачали почки». Черепаховый панцирь наполнился горячей жидкостью.

Толедская проститутка оторвалась от всегдашнего заварного крема и посмотрела с усмешкой.

Командир сунул ему под нос валета.

— Mai visto[40], — сказал Христофор с уклончивостью мафиози. ОтI страха он перешел на родной язык.

Эти люди были галисийцами и андалусцами. Они получили приказ, но не поняли, что значит «блондин», и были не слишком уверены, какой цвет на деле соответствует слову «голубой». Кроме того, у карточного валета были на ногах плоские, как у тореро, тапочки, а не желтые башмаки с закрученным спиралью носом — как у миланского сутенера. Христофор был уверен: сейчас начнется погром. Ему и в голову не пришло, что кто-то вздумал искать его. Всякий гений — по определению — скептик.

Они задержались у распростертого тела Ульриха Ницша. Почему-то решили, что умирающим он только прикидывается. И жестоко избили рукоятками алебард.

Ницш приоткрыл желтые, как у затерявшихся на лесной поляне хищников Руссо-Таможенника, глаза. Его снова побили, так как в бреду он попытался обнять начальника патруля и назвал «королем Фердинандом». Перед смертью он спешил — хриплым голосом, на родном языке — щедро поделиться самым сокровенным:

— Gott ist tot! Gott ist tot![41]

И умолял записать его слова, обнимал ногу шпика. Затем снова окунулся в спасительный обморок.

Один из андалусцев, когда-то воевавший во Фландрии, перевел со свойственной иберийцам нечуткостью к языкам:

— Он говорит, что Бог — дурак. Именно это он говорит. Тоже мне новость!

Это случилось на девятый день банкета в честь графа де Кабры. В Королевском лагере смеркалось, легкий ветер разносил от костров аппетитный, многообещающий запах. Там поджаривались на решетках гренки с кусочками коровьего вымени, козлятина, нашпигованная салом, перепела, кровяная колбаса с луком, изысканная птица — фазаны и индюки. Все это будет подано как закуска. Потом придет черед сметанного супа.

Слуги переливали вина Галисии, Риохи и Франции из благородных глиняных кувшинов в королевский хрусталь.

Развеселый оркестр пытался попасть в такт движениям труппы турецких акробатов: мужчин с усами, как у Ницша, и толстозадых женщин, обсыпанных блестками и дешевыми каменьями.

Именно в этот момент послышался топот стражников и пронзительные крики:

— Бельтранша! Бельтранша! Это она! Она!

Капитаны бросились к коням, что стояли неподалеку в загонах.

Раздался громкий лай легавых и волкодавов, которые сопровождали португальский авангард.

Во главе отряда скакала донья Хуана, Бельтранша. Скакала без седла на невероятных размеров буланом тевтонском першероне.

Итак, португальцы мчались, все снося на своем пути: походные палатки и шатры, временную молельню, королевское отхожее место, жаровни, столы. Они разрушили даже площадку для танцев.

Бельтранша — ироничная, мстительная, жестокая, но не способная радоваться, даже когда побеждала, даже когда унижала врага, — сделала полный круг вокруг королевских столов.

Затем резко остановила першерона. Длинная грива его была заплетена в косички и спадала до самых копыт. На широченной спине коня Хуана казалась чем-то случайным, эфемерным — факир с печальными глазами, похищенный боевым конем Веласкеса.

— Бельтранша! По коням! По коням! Прикрыть южный фланг!

Звон шпаг. Свист стрел. Заплутавшая арбалетная стрела пролетела через весь лагерь и вонзилась в оркестровую виолу да гамба.

Капитаны торопили конников. Выстраивалась пехота. Но было уже поздно: оскорбление нанесено, злая шутка сыграна.

А Фердинанд не придумал ничего лучше, как снять шляпу с перьями и церемонно раскланяться перед Бельтраншей — будто вассал перед королевой. Бельтранша же побледнела от ярости, а ее першерон чуть не упал на передние ноги после резкого прыжка.

Вообще-то дерзкое нападение (португальская вонь заглушила волнующие запахи жаровен) не преследовало военных целей. Главным было — оскорбит и унизить. Они промчались сквозь лагерь и уже исчезали во мраке. Только самые умные и дерзкие легавые задержались на миг, чтобы вознаградить себя за труды и стянуть с огня куски вымени или остатки козленка.

Изабелла не могла снести обиды. Завороженный граф де Кабра видел, как одним движением разорвала она узкую зеленую юбку — по всей длине ноги, до самого бедра, — как одним прыжком взлетела на первого попавшегося коня (к несчастью, то была цирковая лошадка с красным плюмажем на лбу, которую турки гимнасты ценили за невероятное спокойствие и делали с ее крупа двойное сальто-мортале).

Изабелла врезалась в темноту. Она положилась на свое чутье, на инстинктивную ненависть женщины к женщине. Она проскакала четверть лиги и различила впереди отблески лунного света на мокрых от пота спинах скачущих по дороге на Эстремадуру першеронов.

Она попыталась выжать все что можно из проклятой никудышной лошадки. Впереди раздавался истерический хохот Бельтранши:

— Я — королева! Я — королева!

Изабелле казалось, она вот-вот настигнет соперницу. Но та движениями опытного тореро, знакомого с. премудростями португальской школы, заставляла коня выделывать вольты и уводила его круп из-под ударов вражеской шпаги. Вот так-то! Изабелла готова была в голос зарыдать от унижения. Обратно она возвращалась рысью. В довершение всего за ней увязалась свора отставших от хозяев португальских псов. Этот инцидент должен был положить конец ее двусмысленному положению. Все подводило к началу долгой гражданской войны, которая и ляжет в фундамент Нового Порядка.

Изабелла обратилась к народу с торжественной речью:

— Господи, только Тебе ведомы тайны сердец, услышь же, призываю Тебя, молитву горькой Твоей рабы и укажи нам путь — как защитить правду и законность, от лица которых и было вручено мне королевство!

Изабелла знала, гражданская война, кровавая война нужна. Без нее нельзя было укрепить империю, овладеть миром, закрыть Турку путь на Запад. Знала: огонь, что хлынет наружу, дабы покорить другие народы и образовать империю, — лишь малая часть внутреннего огня, огня гражданской войны.

Португальцев удалось окончательно разбить на Дуэро, в трех лигах от Торо. Никогда еще шпаги не мелькали так лихо. Обрубки тел, кровь, обезумевшие лошади. И, как случается вечно, больше всего от сей застарелой ненависти пострадали невинные.

Король Альфонсо бежал во Францию. Бельтранша, его супруга-девственница, вернулась назад — вместе с измученными першеронами и псами. Она удалилась в монастырь и до конца своих дней подписывала заказы на белье и шерсть для вязания словами — «Я, Королева».

То были самые тяжелые для Испании годы. Огонь созидания, зажженный Фердинандом и Изабеллой, не всегда поражал нужную цель (что характерно для всякого терроризма). Посему Колумб после неудачи на банкете в честь графа де Кабры все четыре года гражданской войны старался держаться в тени.

Его брат Бартоломео — тоже служащий то одной, то другой генуэзской компании — попытался продать космологию Христофора английскому королю. Безнадежное дело.

Годы террора Колумб провел в Кордове, спасаясь под маской гуманиста. Он стал завсегдатаем аптеки, что находилась на улице Сан-Бартоломе и принадлежала семейству Арана. По вечерам там собиралась теплая компания новых христиан, чтобы отдать дань антисемитизму и упрекнуть чиновников инквизиции в нерешительности и обюрокраченности. Порой, чтобы обеспечить себе несколько месяцев спокойной жизни, они доносили на какого-нибудь знакомца.

Торквемада со своими неистовыми доминиканцами прочесывал города и села и постепенно пришел к ужаснувшему его самого выводу: зараза была везде! За те сто лет, что строгости только крепли, дурная кровь пропитала все общество.

Данные о числе высланных и казненных внушали трепет. Только за одну неделю 1487 года Торквемада проверил 648 природных мужских документов. В своих урологических исследованиях он был неутомим. «И урывал часы у сна», — как говорят о подвижниках науки.