Весна в январе - Эмилиян Станев

Все произошло так быстро, что я не успел опомниться. Собаки промчались вихрем, их голоса слышались уже издалека, с той стороны ущелья. Я едва дышал от восторга, считал секунды и слушал удаляющийся лай. Наконец со стороны хребта грянуло два выстрела, потом еще два, и вместе с грохотом, который эхо разогнало по всем складкам гор, заглох, подобно вздоху, и лай Гуджука.

Снова наступила тишина, и снова тревожно закричал поползень. Солнце осветило лес, поднялось высоко, стало припекать. Я устал ждать, терпение мое подходило к концу, но я не смел отойти от ущелья, боясь потеряться. Прошел час или два, и сверху послышался рог. Между деревьями показался тот самый охотник, который утром передал мне собаку. Он шел ко мне, по колени утопая в листве.

— Собачонка-то твоя выставила одну косулю прямо на твоего брата, — сказал он.

— И он убил?

— Нет, упустил: стрелял в нее, но промазал, — сказал охотник, садясь и вытирая пот с покрасневшего лица.

— А кто еще стрелял?

— Не знаю. Кто-то стрелял два раза и уложил косулю, потому что собаки замолчали.

Охотники перекликались над нами из своих засад. Мы пошли к лагерю, где должна была собраться к обеду вся компания, и, часто останавливаясь, поглядывали назад. Среди деревьев показались двое охотников. Они несли на палке убитую косулю. Гибкая, только что срубленная палка гнулась на их плечах, и косуля раскачивалась в такт шагов. Это была самка с прекрасной головой, с серебристо-серой шеей.

Подошел и мой брат, недовольный и хмурый.

— Гуджук выгнал на меня косулю, но я дал маху, — сказал он огорченно. — Позови его. Почти все собаки уже вернулись. Позови, он знает твой голос.

Я звал долго, но Гуджук все не шел. Пока мы обедали, я продолжал звать его и трубить в рог. Компания навьючила косулю на осла и двинулась к городу. Я все время отставал, чтобы еще и еще раз позвать Гуджука, и не мог отделаться от предчувствия, что больше мне его не увидеть. В город мы пришли поздно вечером.

— Не беспокойся, вернется твой кутенок. Такой приметный не потеряется, — грубовато утешали меня охотники. — Кто позарится на пастушью собаку? Он нападет на наши следы и вернется к своему пастуху или будет сегодня ночью царапаться у ваших дверей…

В следующее воскресенье к нам домой пришел коренастый горец в домотканой одежде, в портянках; за плечо была закинута на палке сумка из козьей шерсти. Подойдя к брату, горец заговорил гортанно и напевно:

— Так что пришел я сказать вам про песика вашего, что с ним приключилось. Нашли мы его, песика вашего, третьего дня на Крутой поляне, у тропы, когда за дровами ходили. Собака-то как догнала косулю, так и осталась ее стеречь. Косуля, видать, была ранена. Собака ее стерегла, а вы за ней не пришли. А ночью-то набежала эта нечистая сила, волки, и сожрали косулю да и песика вашего задрали. Косулю до косточки обглодали, а у собаки печенку выгрызли… Видать, другое им не понравилось…

Так погиб маленький, некрасивый, даже уродливый с виду, но умный и милый Гуджук. Как у многих скромных, невидных, неприметных людей, которых мы слишком часто не умеем оценить с первого взгляда, в груди Гуджука билось храброе и верное сердце.

ОЛЕНЬ С ПЕРЛАМУТРОВЫМИ РОГАМИ

В конце сентября в горах наступают тихие и теплые ночи, исполненные особой тревоги. В такое время я поехал к брату в лесничество, где он жил постоянно.

Мне не спалось, хотя днем я немало прошел пешком, выслеживая косуль, и вечером вернулся в сторожку лесничества голодный и без ног. В выбеленную комнату сквозь два больших сводчатых окна с двойными рамами и маленькими стеклами вливались снопы лунного света и, бросая на буковый пол и стену над кроватью сетчатую тень дерева, росшего под окном, обильно сыпали в комнату пятнышки желтизны. Стекла отсвечивали сине-зеленым, за ними стояла луна.

Утомленный духотой, я оделся и вышел на улицу.

Над лесами стлался свет луны, окутывая их прозрачно — грустной фатой. Кое-где белели стволы вековых буков, мягко отсвечивали их верхушки, в других местах лунные лучи пробивались в глубь леса и озаряли поляны. Мне казалось, что дует теплый ветер — из тех сухих ветров, что долетают к нам из африканских пустынь, — но ветра не было. Воздух застыл. Громко и часто ухали совы, пронзительно отзывался с крыши сторожки филин, необыкновенно ярко горели звезды и светился зенит.

Лошадь стояла во дворе, подняв голову, и не щипала траву, точно и она ощущала в воздухе что-то тревожное, а собака то и дело почесывалась и гремела цепью. Такой гнетущей была эта ночь, словно где-то в горах полыхал пожар…

Вдруг с противоположного бугра, покрытого густым лесом, раздался хриплый рев: «Бе-бее! Бе-бе-бее!» — точно кто-то немой хотел выразить невыносимое свое страдание. Ревел олень-самец, оставшийся без самки.

Я взял палку, с которой бродил днем, и вошел в лес. Двигался я тихо, стараясь не наступить на гнилой сучок и не шуршать листвой. Так я вышел на полянку у подножия лесистого бугра. По нижнему ее краю густым черным кружевом вырисовывалась тень леса, но выше луна ярко освещала высокую траву. Несколько грибов, выросших на тропинке, белели, сбившись в кучку. Поперек тропы лежала ветка, и на ней блестела паутина.

Спрятавшись в тени деревьев и надвинув шапку так, чтобы луна не светила мне в лицо, я слушал рев оленя и даже слышал, как он роет землю. На его рев ответил другой, совсем недалеко от меня. Через несколько минут с нижнего края полянки раздался сильный хруст и треск.

Рев с бугра приближался. Рогач снизу отвечал могучим басом. На опушке показалось несколько теней. Я различил длинные лошадиные морды самок, которых рогач гнал перед собой. Они остановились и с любопытством вытянули шеи, глядя на верхний край полянки, откуда доносились сейчас сердитые хрипы.

Вдруг там показался олень с блестящими рогами. Луна осветила его. Он был тонок и строен, с маленькой, гордо посаженной головой. Ноздри его раздувались, а глаза горели кроваво-красным огнем. Длинные рога, заостренные на концах, были точно сделаны из перламутра.

Он выступил вперед, величественный и надменный, громко фыркнул, и тотчас из леса вышел его соперник, намного крупнее его, с густой гривой на шее, с короткими, толстыми рогами.

Совы заухали еще громче, самки столпились в ожидании, лист сорвался с дерева и с шуршанием опустился на землю.

Олень с перламутровыми рогами неотразимо привлекал меня. Он казался мне необыкновенно красивым и стройным, словно отлитым из темной бронзы. Другой был несколько неуклюж, хотя короткие тяжелые рога, похожие на суковатые ветви, делали его более мощным и мужественным. Подогнув передние ноги и опустив головы, противники одновременно кинулись друг на друга. Рога их с треском столкнулись и мгновенно переплелись. Олень с перламутровыми рогами выдержал натиск своего более крупного противника. Он как будто собирался упасть на колени, но тут же, быстро извернувшись, попытался ударить своего врага в бок. Могучим движением шеи другой олень отбил удар. Рога их снова сплелись, перламутровые сабли прошли сквозь тяжелые отростки рогача. Он остерегался их, но, видно, они ранили его в шею, потому что он два раза застонал от боли и темная струя крови облила его шею. Пыхтенье борцов усилилось, с губ их капала пена, они почти задыхались, и слышно было, как трещат их сильные суставы.

Я вспомнил рассказы лесников об олене-убийце, которого они искали, чтобы пристрелить. Этот рогач проткнул своими острыми рогами двух оленей, чьи трупы были найдены в лесу три дня назад. И тут я вдруг понял, что красавец с перламутровыми рогами и есть тот убийца.

Я поднял палку и изо всех сил стукнул по ближайшему дереву. Самки бросились бежать, но олени продолжали борьбу. Я отчаянно закричал и, размахивая палкой, двинулся на них. Они расцепились, олень с короткими рогами оглянулся и, не увидев своего стада, пошел по его следам, а рогач-убийца выставил вперед одну ногу, наклонил голову и приготовился напасть на меня.

Дрожь ужаса прошла у меня по спине. Олень смотрел на меня красными, налитыми кровью глазами и выжидал в двух метрах от меня. Его блестящие рога были у самого моего лица. Я держал в руках палку, но не смел шевельнуться — что-то подсказывало мне, что он ждет малейшего моего движения, чтобы на меня броситься. Так мы смотрели друг на друга, вероятно, целую минуту. И вдруг олень презрительно зафырчал, повернулся ко мне спиной и двинулся по следам стада. Поляна опустела, будто ничего на ней и не произошло. Только разрытая копытами земля влажно блестела…

Испуганно оглядываясь, я почти бегом вернулся в сторожку, разбудил брата и рассказал ему, что мне пришлось пережить.

— Ты легко отделался, — сказал брат, сердясь на меня за мою ночную прогулку. — Когда олени начинают реветь, они становятся смелыми, как хищники. А этот злее всех. У него никогда не было стада, потому что самки бегут от него. Он убийца и осужден на постоянное одиночество. Это ожесточило его, и я удивляюсь, как он не проткнул тебя рогами. Ложись спать и не смей больше ходить в лес без моего разрешения!