Икосаэдр - Андрей Валерьевич Скоробогатов

Подними нож и дай сюда руки.

Диего не сопротивляется — он знает, что когда проявляешь агрессию, Аномалия чувствует это. Денис крепко связывает ремнём свою правую руку с запястьем Диего так, что ножи направлены друг другу в грудь.

— Это нечестно! — кричит Мария, пытаясь пробиться на помост, но её не пускают, грубо отталкивая от лестницы. — Это будет самоубийством!

— Всё честно, сестрёнка, — отвечает брат, улыбнувшись, потом поворачивается к Диего. — Мы должны стереть остатки этого дерьма с лица Земли. Иначе оно, как опухоль, снова разрастётся по Планете.

— Я не хочу тебя убивать. Я никого не хочу убивать, — повторяет Диего. — Тот, кто был опасен для мира, давно погребён под пеплом Йеллоустоуна. А простых американцев осталась пара сотен тысяч во всём мире.

Денис не слушает его, и начинает идти навстречу ножу, в его глазах горит огонь гнева и безумия. Диего понимает, что перед ним параноик, он вынужден отступать, чтобы не острие ножей не воткнулось в грудь одному из них.

— И половина из них — на наших границах! Расскажи всем, скажи, чем ты занимался у Периметра? Я был там, я видел, что вы делаете. Американцев специально оставляют там, как злых стервятников, оставляют, чтобы убивать невинных… Возможно, вся эта Аномалия — ваших рук дело, какая-нибудь разработка Теслы!

Он продолжает говорить что-то ещё. Диего много чего хочет сказать в ответ — что всё это ложь, что Периметр находится за границами Аномалии, и там может убивать любой. Что он охранял чужую страну и сам хочет забыть эти годы, как страшный сон. Что он почти забыл английский язык и обрусел, что он действительно любит Марию. Что создать Аномалию мог кто угодно — природа, ноосфера, Бог или Дьявол, злобные инопланетяне, в конце концов… Он понимает, что не успеет всё это сказать, и что Денис всё равно не будет всё это слушать.

Возникает безумная мысль, и, поддавшись ей, Диего тянет смертельную связку ножей на себя.

Сознание гаснет.

5.

Спустя секунду опустевшая рука ударяет в грудь. Диего по инерции пошатывается, но удерживает равновесие.

Сначала приходит мысль, что это — ад. Он стоит на красно-чёрной земле, холмами уходящей в бесконечность, пыльный ветер дует в лицо, и в глаза быстро набивается песок. Когда он протирает слезящиеся глаза, становятся заметны детали — кое-где из трещин пробивается трава и тонкие побеги деревьев, за спиной слышится шум волн. Диего оборачивается и видит в сотне метров от себя, за чередой обрывов и обвалов, море и гребни темнеющих волн. Это море он даже сейчас не спутает ни с одним другим.

Он ищет солнце за пеленой туч, прикидывает разницу во времени и понимает, что сейчас обед, а Майами — или то, что от него осталось — находится где-то на юге. Затем он несколько часов поднимается на самый верх по конусам затвердевшего пепла и обнаруживает небольшую пальмовую рощу и вспаханное поле у ручья в километре к западу, внизу.

Диего продолжает упрямо шагать на юг, понимая, что ему уже нечего терять. В голове крутятся разные мысли — горечь от потери дома и любимой, страх перед неизвестностью, злоба на самого себя. Наружу лезут воспоминания, которые все семь лет тщательно прятались и втаптывались глубоко в подсознание — воспоминания о погибших родных, о жизни и мире, которые навсегда потеряны. Он понимает, что в новом мире не осталось ни абсолютного добра, ни абсолютного зла — что эти пафосные категории стары и не отражают суровой и простой реальности, в которой приходится выживать.

Когда верхушки небоскрёбов Майами-сити показываются на горизонте, все сомнения развеиваются, и Диего начинает смотреть на вещи более трезво. Он понимает, что в городе, если там кто-то выжил, наверняка нечего есть и полная анархия, что туда не добраться засветло, а голод всё ещё напоминает о себе. Диего поворачивает на запад и осторожно идёт в сторону фермы.

Ферма огорожена шатким деревянным забором, к которому изнутри примостился длинный сарай. Он слышит лай собаки и останавливается.

На северо-востоке, откуда он пришёл, Диего замечает крохотную фигурку, бегущую вниз с гряды конических холмов. Он отмахивается от неё, как от голодной галлюцинации, трёт глаза и собирается продолжить идти в сторону фермы. Спустя мгновение он понимает, что собака, привязанная на верёвке снаружи, лает не на него, а на фигуру на севере.

Следующие пара минут, когда он бежит навстречу Марии, растягиваются в часы.

Они падают на колени, обнимаясь и целуя сухие губы друг друга.

— Зачем… Как ты это сделала?

— Ножи… Когда вы оба исчезли, ножи упали. Пока все шумели, пытаясь понять, кто был прав, я пролезла к помосту и подобрала один. Потому что… зачем иначе…

Он обхватывает её ещё крепче и начинает баюкать, как ребёнка.

— Никогда. Никогда так больше не делай.

Хамелеон (часть 1)

Премьера рассказа.

Егорыч был из тех сорокалетних мужиков, которых бес ещё не покусал в ребро, но пивной живот которого уже сомнительно зачесался.

Его отношения с женой формулировались избитым выражением «всё сложно». Друзья юности рассказывали, что именно так было написано на их страницах в соцсетях все последние двадцать пять лет. У него — «всё сложно с Василисой Солнышко», у неё — «всё сложно с Ваней Виндизель». Разумеется, это были не фамилии, а безобидные попытки оригинального мышления, свойственные многим из поколения «двухтысячных», родившихся в глухой провинции. Фамилию же они носили самую что ни на есть простую — Смирновы.

Двадцать первый век уже норовил перешагнуть середину, мир пережил ядерную перестрелку, на дворе бесчинствовал свершившийся киберпанк, а на страницах у Смирновых так и оставались висеть глуповатые и милые псевдонимы — Солнышко и Виндизель. Впрочем, в эпоху конкуренции, тотальной слежки и промышленного шпионажа подобная анонимность была даже кстати: служба безопасности корпорации рекомендовала сотрудникам не пользоваться соцсетями, а с зависимостью бороться оказалось сложно.

Поскольку в департаменте приключилось работать ещё одному Ивану Смирнову, все, начиная от начальства и кончая бухгалтерами, звали его Егорычем. Жил он в Златоусте, а работал, как и многие романтики, получившие когда-то неудачное гуманитарное образование и научившиеся после зарабатывать, вахтовиком на Севере.

Саркис, его напарник, был помладше. Горячий горский темперамент не могли остудить даже холодные северные ветра. Под искусанными бесами рёбрами виднелся не пивной живот, а пресс, который, в совокупности с развитой мускулатурой и дредами заматеревшего басиста-хардкорщика, притягивал самок со всех уголков их производственного сектора.