Тустеп вдовца - Рик Риордан

Большинство были парочками в возрасте двадцати с небольшим лет — чистенькие городские парни и девушки с аккуратными прическами, в выглаженных джинсах и ковбойских сапогах «Тони Лама». Несколько студентов. Пары постарше, казалось, приехали из округа Вильямсон и все еще пытались привыкнуть к тому, что вокруг люди, а не коровы.

В конце очереди спорили два парня. Одним из них был мой брат Гарретт.

Гарретта в его инвалидном кресле трудно не заметить. Оно сделано по заказу — сиденье обтянуто черно-белой кожей, вдоль нижнего края идут подшипники, ярко-красные ручки управления расположены близко к оси, как это нравится Гарретту; никакой механизации, спинку заменяет подушка, обтянутая персидским ковром для лучшего распределения веса человека, у которого нет ног.

Спинку кресла сзади украшали наклейки для бампера: «Спасите родники Бартона,[40] я хочу выращивать коноплю, несколько слоганов «Найк» и «Конверс». Гарретт просто обожает рекламировать спортивную обувь.

В кресле имелся холодильник для пива, расположенный под сиденьем, сумка для курительной трубки и велосипедный флажок, который Гарретт давно сменил на Веселого Роджера. Брат грозился поставить на колеса втягивающиеся шипы, как в «Бен Гуре»,[41] но думаю, он шутил.

Гарретт спорил с парнем в джинсах с заплатами, черной футболке и с длинными волосами цвета соломы. Если бы мы были в Калифорнии, я бы решил, что он серфингист — соответствующая фигура, обветренное лицо, голова беспрестанно дергается, как у человека, который слишком долго следил за подступающими волнами. Тот выдыхал сигаретный дым вниз и повторял:

— Нет, нет, нет.

— Не спорь, приятель, — возразил Гарретт. — Она не Джимми Баффетт, верно? Мне просто нравятся мелодии. Привет, братишка, познакомься с Кэмом Комптоном, он гитарист.

Гитарист поднял на меня недовольный взгляд — он ни с кем не хотел знакомиться. Один из карих зрачков окружало кровавое кольцо, словно кто-то пытался его вдавить. Кэм Комптон смотрел на меня секунд пять, словно решал, стоит ли иметь со мной дело.

— У тебя и твоего брата мозги находятся в одном и том же месте, сынок? — У него был южный акцент, слишком мягкий для уроженца Техаса. — Как думаешь, ее съедят живьем, верно?

— Ясное дело, — ответил я. — А о ком речь?

— Сынок, сынок, сынок. — Комптон кивком показал на дверь кафе и стряхнул пепел на ковер. — О Миранде-трахнутой-Дэниелс, идиот.

— Послушай, Кэм, — вмешался Гарретт. — Успокойся, я же тебе говорил…

— Сам успокойся, — заявил Комптон, сделал глубокую затяжку и улыбнулся мне не самой дружелюбной улыбкой. — Разве я не спокоен? Просто нужно преподать сучке урок, вот и все.

Несколько молодых чистеньких парней из очереди с опаской посматривали в нашу сторону.

Комптон натянул свою футболку, чтобы выделить сине-серые значки над нагрудным карманом — за шестьсот стирок до этого там были какие-то слова. Он направил два пальца на Гарретта и собрался что-то сказать, но передумал. Гарретт находился слишком низко, чтобы с ним было удобно спорить. Возникало ощущение, что ты ругаешься с жевуном.[42] В результате Кэм повернулся ко мне и легонько ткнул меня двумя пальцами в грудь.

— У тебя есть хоть какое-то представление о Нэшвилле?

— Тебе нужны эти два пальца, чтобы играть на гитаре?

Кэм заморгал, на мгновение сбитый с толку, и его пальцы соскользнули с моей груди, голова несколько раз дернулась; явно пытался приспособиться к изменению направления волн, после чего снова криво улыбнулся мне. Теперь все было под контролем.

— Ей очень повезет, если она сделает один альбом, сынок, потом неделя вечеринок и adios.[43]

— Adios, — повторил я.

Кэм кивнул и взмахнул сигаретой, чтобы подчеркнуть свои доводы.

— Старина Шек знал, что делал, когда поставил ее со мной. Если она бросит Кэма Комптона, то не протянет и недели.

— Ах вот оно как, — сказал я. Какое открытие! — Тот самый Кэм Комптон. Никому не нужный артист из конюшни Шекли. Да, Мило мне про тебя рассказывал. — Я вежливо улыбнулся и протянул ему руку.

Лоб Комптона медленно становился багровым. Он посмотрел на Гарретта и опустил взгляд на тлеющий кончик сигареты.

— Что сказал сукин сын?

Гарретт переводил взгляд с него на меня, потом поскреб бороду цвета соли с перцем, как поступал в тех случаях, когда испытывал тревогу.

— Мы можем поговорить? — спросил он у меня. — Прошу нас простить.

Гарретт покатил свое кресло в сторону туалета. Я улыбнулся Кэму и последовал за ним.

— Значит, у нас будет еще одна сцена в стиле «Техас Чили Парлор»?[44] — спросил Гарретт, когда я присоединился к нему.

Он бросил на меня сердитый взгляд. Кривой зуб, длинные волосы, борода и безумный взгляд курильщика марихуаны — мой брат сильно напоминал круглолицего Чарльза Мэнсона.[45]

Я попытался напустить на себя обиженный вид.

— Ты должен мне доверять.

— Дерьмо. — Гарретт почесал живот под футболкой с надписью «Я с дураком», вытащил самокрутку, закурил и продолжал говорить, не вынимая ее изо рта. — Когда мы в последний раз вместе проводили время, нам пришлось заплатить триста долларов за разбитую мебель. Теперь меня больше не пускают в «Чили Парлор» слушать «Доллар магнум».

— Там все было иначе. Я сдал того парня за аферу с компьютерами, а он меня узнал. Так что я не виноват.

Гарретт выдохнул дым.

— Кэм Комптон не какой-нибудь потерявший работу зануда. Господи, он участвовал в «Остин сити лимитс».[46]

— Ты его хорошо знаешь?

— Он знаком с половиной города, братец.

— А по-моему, он настоящий козел.

— Знаешь, если ты неплохо выступаешь на вторых ролях в больших шоу, тебе положены маленькие вольности, согласен? Ты меня пригласил, ты покупаешь пиво. И постарайся не ставить меня в дурацкое положение.

Гарретт резко развернул кресло, не дожидаясь моего ответа. Кэм исчез в клубе — наверное, отправился лакировать гитару или настраивать доску для серфинга.

Гарретт помахал своей синей карточкой инвалида, что-то проворчал, и мы оказались в передней части очереди, а потом и в самом клубе.

Кафе «Кактус» было необычным местом для проведения музыкальных концертов — длинный зал, занимавший часть вестибюля студенческого клуба, сцена не больше двуспальной кровати, в конце маленький бар, где продавали вино и закуски из органически чистых продуктов. Не слишком располагающая атмосфера, но в течение пятнадцати лет кафе «Кактус» оставалось лучшим местом в Остине для выступления небольших групп и отдельных певцов. Следует заметить, что для Остина это значит немало.

Я проследовал сквозь толпу за Гарреттом, который отдавил столько ног, сколько смог, пока не добрался до бара в конце зала. Я встал рядом с ним, прислонившись к толстым бордовым занавескам. Оставалось надеяться, что окно выдержит и мы не вывалимся под дождь на Гваделупа-авеню. Я стоял на одной ноге, прижимая к груди бутылку «Шайнер бок».

— Народу собралось много, — заметил я.

— Я слушал ее в прошлом месяце в «Броукен споук», — сказал Гарретт. — Подожди немного.

Однако ждать не пришлось. Когда Гарретт собрался сказать что-то еще, у нас за спиной послышались аплодисменты и восторженные крики. Из задней комнаты вышел оркестр и начал протискиваться сквозь толпу на сцену.

Первым поднялся белобородый мужчина с фотографии на стене в кабинете Мило. Уиллис, отец Миранды. Он выглядел как техасская версия Санта Клауса — волосы и бакенбарды цвета влажного цемента, веселое круглое лицо, упитанное тело, упакованное в джинсы «Джордаш» и бежевую рубашку без ворота. Он взобрался на сцену, опираясь на палочку, но тут же сменил трость на бас-гитару.

Следующим появился Кэм Комптон, который выглядел не слишком довольным. Он мрачно оглядел аудиторию, словно опасался, что все начнут просить у него автограф, подключил свою электрогитару и взял в зубы синий медиатор вместе с прядью вьющихся волос.

Вслед за ним на сцену вышла женщина, похожая на мышку-библиотекаря; вероятно, она заменила Джули Кирнс. Затем наступил черед пожилого и ужасно худого барабанщика — Бена Френча. За ним появился игравший на акустической гитаре мужчина лет сорока, в темной клетчатой рубашке, черных джинсах и черной ковбойской шляпе, которая была ему маловата, — Брент, старший брат Миранды.

Самой Миранды среди них не было.

Папаша Санта Клаус наклонился над своей бас-гитарой, поправил соломенную шляпу и помахал рукой паре пожилых зрителей. Уиллис с тем же успехом мог стоять на крыльце своего дома и болтать с приятелями или исполнять народный танец в местном «Элкс клабе».[47] Остальная часть оркестра выглядела напряженной и нервной, словно членов их семей держали под прицелом в задней комнате.

Прошло несколько минут, музыканты настраивали свои инструменты и выжидающе поглядывали на брата Миранды Брента.