Один шанс из тысячи. Зеленый свет - Сергей Житомирский

— У меня было два брата — дерзкий и скромный. — Так разделяла я их, когда была девочкой. Мои симпатии были на стороне дерзости, а скромность я отожествляла с робостью… Однажды ночью в наш дом вломились незнакомые люди. Мы были беззащитными, потому что с нами не было дерзости — один брат отсутствовал. Но произошло чудо. Скромность воплотилась в храбрость льва. Защищая родной кров и жизни близких, мой скромный брат победил налетчиков. С тех пор я часто думаю о тех, кто в борьбе, защищается…

Я прервал рассказ девушки, я ее понял!

— Ваши симпатии, — продолжил я ее мысль, — ваши симпатии на стороне скромных… Хью был скромным парнем, — добавил я.

Правда, в этот момент я думал не о Хью, а о себе, и даже говорить стал вполголоса. Может быть, она оценит и мою скромность? Потом я спохватился.

— А где же ваши братья?

— Их уже нет, — тихо ответила девушка, и голос ее дрогнул.

Я опять все хорошо понял. Мне хотелось ее утешить и я сказал:

— Они были великими самураями.

* * *

…Она спасла мою жизнь, моя милая «морская свинка». Почему я так должен ее называть? Похожа ли йоркширская свинья на солнце? Так и с этой девушкой. Когда я с ней познакомился, она напомнила мне нежное растение. Я назвал ее лотосом. Она улыбнулась и сказала, что этот цветок растет в Египте, а ее родина — Страна Восходящего Солнца.

— А роза? Где нет роз?

Она стала очень серьезной.

— Зовите меня «морской свинкой», — ответила она.

Я возмутился, но она настаивала. Когда-нибудь я узнаю тайну ее мысли.

За несколько дней перед тем, как я оказался в госпитале, у меня состоялась интересная беседа с господином Маккафри. Мое сердце трепетало, когда он раскрывал передо мной широкие горизонты, если я соглашусь быть испытателем супербомбы. Он взял лист бумаги и прочертил пунктир. Слева он написал — радар, справа — супербомба, в середине — Хиросима. Под каждым из этих обозначений он поставил цифры. Две из них говорили о моем прошлом, третья рисовала мое будущее. Я ощутил приятное головокружение и сжал ему руку. Этим было сказано все. Он это понял и в заключение беседы позволил себе пошутить. Он сказал, что я теперь живу в мире микроволн и элементарных частиц. И это действительно так. На какой бы высоте я ни находился, радиоволны ощупывают меня и мой самолет вдоль и поперек. Импульсы радара преобразуются на экране в световые картины, и господину Маккафри все ясно — скорость, высота, направление. Иногда я включаю автопилот и им также управляет господин Маккафри, если я лечу по заданному им радиолучу.

Мой шеф исключительно предприимчивый человек. Он соединил радар и атомную бомбу в один комплекс. Поэтому он и повесил на мою шею счетчик Гейгера.

Вместе с «морской свинкой» мы бродим по атомному заводу. У нее тоже счетчик Гейгера. Интересные приборы. Они, как заправские автоматы, отсчитывают количество частиц вредоносных излучений.

То, что случилось со мной однажды, останется в памяти навсегда. Я проходил очередную практику в особом помещении вблизи атомного реактора. Все время у меня было ясное сознание, а потом его не стало. Впоследствии я задавал себе вопрос — почему я лишился чувств. Ведь физически я ничего не ощутил. По-видимому, мне пришлось пережить психическую травму. Я услышал сигнал аварийной тревоги, а ее последствия мне были известны.

Когда пришло сознание, лиц я не мог рассмотреть, но хорошо слышал голоса. Сделав над собой усилие, я прислушался и узнал знакомые интонации «морской свинки». Она была очень взволнована и рассказывала кому-то обо мне. Она говорила, что я подвергся мгновенному облучению в 200 рентген.

— Все дело во времени и количестве, — говорила она, — доза облучения в сотые доли рентгена безопасна. А здесь тяжелый случай — 200 рентген. Это и вызвало у него «лучевую болезнь». К счастью, симптомы «лучевого синдрома» выражаются у больного в слабой форме.

Я хотел крикнуть, но ужас парализовал мой язык — я вспомнил Хиросиму.

* * *

Каждый день я видел ее у своего изголовья. Моя спасительница, она была и моим лечащим врачом. Я знал, что жизнь моя в безопасности, но меня продолжали мучить кошмары. Однажды мне приснился сон. Будто бы вместе с бомбой меня вытолкнули из самолета. Я пытался схватиться за воздух, повиснуть на нем, но руки мои ловили пустоту. И оба мы неотвратимо опускались — бомба и я. А потом меня окружили люди с лицами прокаженных. Они скандировали: «Мы люди Хиросимы». Я их отталкивал и молился небесам. Там кружил мой бог.

И я кричал ему: — Я — не они… Они — не я…

Потом блеснули шесть миллионов градусов атомной бомбы. Я зажмурил глаза и открыл их.

В палате была тишина.

* * *

Я сдержал себя и утаил от «морской свинки» мои тяжелые сновидения. Она не должна знать о моих слабостях. Я взял ее за руку и попросил повторить рассказ о том, как самоотверженно спасла меня маленькая женщина. Она улыбнулась одними глазами и заговорила… Она рассказала о леденящем чувстве ужаса, охватившем ее, когда увидела показания опасного излучения на счетчике Гейгера, установленном на внешнем щите камеры. Она знала, что я находился в этой камере. Последующие ее действия не контролировались сознанием — они были автоматическими: она дала сигнал тревоги и привела в действие аварийную изоляцию камеры. Свинцовый щит предохранил меня от потока радиоактивных излучений. Потом господин Маккафри создал комиссию. И комиссия обнаружила неисправность моего личного счетчика Гейгера, а также ненадежность экспериментальной защиты от радиоактивных излучений атомного котла.

…Мне не хотелось отпускать руку моей спасительницы. Я смотрел ей в глаза и искал слова, чтобы высказать свои чувства, о которых, конечно, она догадывалась. В конце концов я произнес нужные слова. По-видимому, она удивилась, и ее рука выскользнула из моих рук. Что это — игра женщины или…? Ее лицо стало каким-то странным, пожалуй, жестоким.

Она заговорила, и мне казалось, что ее слова были здесь, а глаза отсутствовали. Я не улавливал связи между словом и взглядом.

— Я врач, — говорила она, — и я рада, что моему пациенту стало совсем хорошо.

Потом она замолчала и долго смотрела мимо меня. Может быть, в этот момент она говорила про себя? Потому что неожиданно, будто бы подумав вслух, она спросила:

— О чем мечтает врач?

И сама ответила:

— О том, чтобы никогда не было пациентов.

* * *

Я ничего не понимаю. Я все время думаю о «морской свинке». Что означают ее слова? Они против логики: если не будет пациентов, то врачи станут безработными.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});