Цвет убегающей собаки - Ричард Гуинн

— А ты уверен, что не сам отправил себе открытку? — судя по тону, она всерьез предполагала такую возможность. — Допустим, чтобы напомнить себе о чем-то забытом. Ты ведь у нас таким дурачком бываешь.

Я уже привык к уничижительным эпитетам Евгении, так что не обиделся. К тому же предположение ее не такое уж фантастичное, каким могло показаться. В прошлом пристрастие к наркотикам и алкоголю толкало меня — и Евгении это было известно — на действия, которым я впоследствии не мог дать разумного объяснения. А тут еще зеленые чернила. Открытка была написана зелеными чернилами — а у меня имелась зеленая автоматическая ручка. В общем, идея автопослания, сам не знаю почему, мне понравилась. Быть может, я постепенно превращался в кого-то другого. Так или иначе я начал ее обкатывать.

— Нет, вряд ли, уж сейчас-то я бы вспомнил, — возразил я. — Да и не такой уж я лунатик. Зачем посылать себе открытку по почте? Не проще написать записку и оставить ее на кухонном столе?

— Ну, скажем, потому, что ты ушел из дома, а возвращаться не хотелось. Или ключ куда-то задевался. Ты уже написал открытку и держал ее в руке. Вот и сунул под дверь.

— Да нет, чепуха какая-то. К тому же она написана ровным, аккуратным почерком. У меня совсем не такой.

— Значит, ты писал в момент удивительного просветления. Сквозь твои пальцы протекал божественный свет.

Так, поиграть решила. Ну и на здоровье, это часть ее речевого репертуара, Евгения любит подначить собеседника.

— Чистые спекуляции. У меня разум не так работает.

— Да ну? А откуда ты знаешь, как работает твой так называемый разум? Надо, чтобы тебя как-нибудь сняли на видео. Пожалуй, я сама этим займусь — разумеется, из сострадания и любви к тебе. Тогда ты и получишь представление о своем «разуме».

— Любовь и сострадание. Запомню. И тебе напомню. Спасибо.

— Не за что.

Пожалуй, Евгения понимала меня лучше, чем кто бы то ни было, включая родных. Отчасти благодаря дружбе с ней я и приехал впервые в Каталонию и прожил тогда неделю в ее барселонской квартире. Неизменно оказывая мне дружескую поддержку, проявляя удивительную выдержку в общении со мной — дружбу и сострадание, — мирясь с моими выходками, которые другие терпеть бы не стали, Евгения на собственную жизнь упорно накидывала завесу тайны. Она была лесбиянкой, имела несколько романов с женщинами. Не то чтобы она скрывала свою сексуальную ориентацию — совершенно открыто говорила о некоторых сторонах своей былой жизни, — просто не любила обсуждать личные дела. Чрезмерной откровенности избегала. У нее были возлюбленные, но жить она предпочитала одна.

Во многом Евгения — типичная просвещенная барселонка, но детские годы ее совпали со временами правления Франко, так что она стала свидетельницей больших перемен, пережитых ее родным городом. Барселона была мировой столицей маргиналов, заповедником транссексуалов, мужчин, одевающихся, как женщины, и наоборот, фетишистов и садомазохистов. Все то и те, что Франко ненавидел больше всего, и то и те, что раньше скрывались за благопристойной наружностью, теперь вышло наружу — каталонцы (естественно), анархисты, гомики. И все же неизменное очарование Барселоны состоит в ее неиссякаемой силе перевоплощения, упорной созидательной воле, которую ощущаешь, даже оказываясь здесь ненадолго. Не случайно Пикассо, переживший в творчестве массу превращений, начал свои метаморфозы именно здесь. К тому же Барселона — морской порт. А если город, любой город — место неподвижное, четко закрепленное в определенной географической точке, то к порту это относится в наименьшей степени, ибо здесь жизнь находится в постоянном движении, которое привносят мореплаватели и торговцы. В этом смысле мы живем в городе-бродяге, с каким не сравнится ни один из европейских городов, и сама Евгения — тоже кочевница в буквальном смысле. Она постоянно снимается с места, отправляясь в долгие одинокие прогулки по Пиренеям, многомесячные путешествия по Андам, Гималаям и австралийской глубинке. Высокие горы и обширные открытые пространства. И если возможно, Евгения странствует по миру в одиночку.

Скульптуры и рисунки Евгении представляют собою полуабстрактные изображения загадочных мужчин и женщин, стремящихся избежать последствий надвигающейся катастрофы, однако же не способных к движению, к освобождению от уз, которые их сковывают. На любимом моем рисунке тушью изображены две смутные фигуры, одна — явно мужчина, другая — андроген с псиной головой, венчающие коринфскую колонну; захваченные, подобно персонажам карикатур, в остановленном на мгновение полете — бегстве от огнедышащего дракона, они застыли в вышине. Собачьи уши, опущенные на воображаемом ветру, подчеркивают безнадежность попытки бегства. Именно эти уши и заставляют думать, что, при всей быстроте, от дракона не скрыться.

Скульптуры Евгении — это фигуры, застывшие в напряженных позах. Лицами повернуты в сторону, словно в попытке избежать слишком яркого света, прямого взгляда. Почти все они выставлялись как незаконченные работы. Каждая — лишь стадия продолжающегося процесса творчества. Но она с охотой отпускала их на волю, а люди платили большие деньги. Однако, за вычетом художественных произведений, хотя и на них лишь более или менее условно, — демоны, или, если угодно, драконы Евгении, были не для общего «употребления».

С третьего этажа, где расположилась веранда Евгении, открывается поразительная панорама уличной жизни, сходящаяся в фокус на главной артерии города — Грации. Прямо под нами двое полицейских давали указания водителю транспортного грузовика, пытавшемуся сдвинуть с места машину, припаркованную в неположенном месте. Грузовик был снабжен подъемным краном. Один из полицейских подцепил крюком бампер новенького серебристого «БМВ». Полицейские перешучивались с водителем, который, высунувшись из окна, медленно разворачивался в сторону «БМВ». Из соседнего дома выскочил какой-то тип, яростно жестикулируя, выкрикивая нечто нечленораздельное, бросился к месту события. Этот лысеющий, краснолицый, в дорогом костюме мужчина был явно вне себя от ярости. Полицейские выжидательно смотрели на него. Мужчина принялся орать на них еще издали. По жестам было видно, что для патрульных вся эта сцена не внове, им тысячу раз приходилось сталкиваться с разъяренными автовладельцами в тот самый момент, когда машину прицепляют к буксировщику. Для них это просто служба. Стоит колесам тяжелой бюрократической машины начать вертеться, как дорожная полиция вызывает буксировщика, и — все, теперь ничего не поделаешь (сейчас мы с Евгенией это наблюдали воочию). Владельцу «БМВ» придется сесть в полицейскую машину либо в грузовик, — можно, впрочем, и такси взять, если угодно, — последовать с ними в отстойник, заплатить штраф, получить квитанцию и лишь затем вернуть себе машину. Владелец оглашал своими воплями всю округу. Он размахивал руками, как мельница, потом вытащил из бумажника кипу денег и принялся трясти ими перед носами полицейских. Но ничего не помогало. Бюрократия есть бюрократия. Буксировка автомобиля — неизбежная часть равнодушного механизма закона. Правила должно выполнять.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});